Шпаргалка по "Философии"

23.Марксистская трактовка  исторического процесса развития  общества. Проблема отчуждения и  смысла истории.

Отчуждение человека от мира Когда возникает вопрос об отчуждении? Ведь быть чужим чужому, чуждым чуждому – это обычно, это в рамках жизненных норм. Странность ощущения, понимания чуждости своей чему-либо, кому-либо возникает из переживания своего как чужого, становления своего чужим. Нечто принадлежащее вам или созданное вами превращается не в ваше, а в чье-то или в какое-то самостоятельное бытие, да еще и заявляет права на вас: на ваше время, деятельность, силы, имущество… Здесь отчуждение становится утратой чего-то своего. Причем в «подтексте» этого утрачивания – нечто напоминающее потерю собственности, власти, силы.Отчуждение человека может фиксироваться и как отрыв от какого-то большого мира или процесса: от космоса, от природы, от истории, культуры, общества, племени, семьи. Или, как иногда говорят, отчуждение человека от собственной природы и сущности, подразумевая под природой и сущностью человека принадлежность его к широкой системе связей и закономерностей, толкуя отчуждение в этом случае как «уклонение» человека от того пути, который был предписан ему природой или сущностью.В такой трактовке отчуждения присутствует явно или скрыто понятие об изначальной определенности человеческой сути, нормы человеческого бытия. Есть некая универсальная человеческая норма, – живя в рамках этой нормы, человек действует по природе своей, перейдя границы этой нормы, он начинает утрачивать свои собственно человеческие черты, превращается в нечто человеческое только по виду, но не по сути.Это – традиционно гуманитарная позиция, трактующая гуманизм как идею универсальных и неотчуждаемых в общем-то качеств человека, отчуждение которых посредством политики, экономики или техники фактически означает деградацию человека или его исчезновение.Попытка широкого охвата проблемы, содержащаяся в этом подходе, предполагает довольно общие характеристики ее, упускающие из виду многие важные аспекты индивидного бытия людей. Кроме того, обнаруживается ряд парадоксов, которые препятствуют конкретному описанию отчуждения, а стало быть, и поиску каких-то решений, «вписывающихся» в повседневное поведение людей.Если, к примеру, принять тезис о изначальной норме человеческого бытия, то возникает парадокс нормы: либо она была нарушена самим фактом исторического развития человека, – тогда вся история абсурдна и являет собой сплошь действие и проявление отчужденных форм, либо она никогда не существовала, является своего рода идеалом, в стремлении к коему человечество двигалось, но его отнюдь не приближало и не реализовывало.Идея универсальности отчуждения и сопряженная с ней идея внеисторического гуманизма, внутренне предполагающие друг друга, во многих пунктах друг друга отрицают или даже взаимоисключают. Если отчуждение универсально, то никакой проблемы нет и гуманизм не имеет никаких перспектив. Если гуманистические нормы внеисторичны, проблемы тоже есть: отчуждение уже трансформировало человеческую природу и гуманизм остается лишь воспоминанием о прошлом, которого не было.Так есть ли смысл тогда ставить проблему отчуждения? А если все-таки есть, то какими средствами, с каким расчетом?..Прежде надо решить вопрос с универсалиями: гуманизм, отчуждение… Нужны ли эти универсалии, чему они соответствуют?В традиционной философии, привыкшей оперировать абстрактно-общими понятиями, этот вопрос не возникал. Зато и общие схемы, выполненные путем комбинирования таких понятий, никак не укладывались в описание и истолкование проблем конкретного бытия человеческих индивидов: то индивиды не подходили схемам, то схемы не подходили индивидам. Дело не в обращении к универсалиям. Дело в том, что они не жили в конкретном историческом материале, не вырастали из него, не приспосабливались к его логике.Возникает странная на первый взгляд проблема – проблема конкретизации универсалий. Иначе говоря, сквозные определения социального процесса необходимы и для фиксации его логики, его модификаций, и для определения практического или теоретического смысла каких-то схем. Они могут быть универсалиями, так сказать, «в результате», т.е. в сочетании описаний и исследований аналогичных аспектов бытия людей, фиксируемых на разных стадиях социального процесса.В таком развитии они окажутся сопоставимыми и с бытием человеческих индивидов, с масштабами их деятельности, могут открыться в предметном поле проблем, занимавших или занимающих людей. Марксистская теория исторического развития Следующим шагом в развитии унитарно-стадиального понимания истории было появление марксистского материалистического понимания истории. Хотя эта концепция исторического развития была создана Карлом Генрихом Марксом (1818 — 1883) и Фридрихом Энгельсом (1820—1895) еще в середине XIX в., она, бесспорно, является учением и современным. У материалистического понимания истории немало сторонников, причем не только в бывших «социалистических» странах, но и далеко за их пределами. Последние десятилетия характеризуются растущим вниманием ученых-обществоведов ведущих капиталистических стран к материалистическому пониманию истории. Особенно оно популярно среди этнологов (социальных антропологов) и археологов. Высоко оценивают материалистическое понимание истории и многие видные западные историки, не принадлежащие к числу марксистов. Вот что, например, говорил в 1982 г. известный американский историк Бернард Бейлин в своем обращении в качестве президента Американской исторической ассоциации к ежегодному ее собранию: «Разумеется, марксисты создали могучее средство для упорядочения материала в исторических трудах. Какими бы ни были их слабости, историки-марксисты искали — именно искали — позади всех обстоятельств и случайностей усилия и достижения человечества и сводили вместе самые разнообразные материалы в единую непротиворечивую картину, которая показывала как настоящее вырастает из прошлого. Они выделяли лежащие в основе силы, которые как прямо, так и через «доминирующие идеологии» формировали живые человеческие функции, и стремились объединить базисные силы и структуры социальной и культурной жизни во всеобъемлющую схему, которая концентрировала внимание на критических переходах. Взгляд с позиций марксизма остается мощной силой в осознании прошлого, каков бы ни был подход к истории...».[55] Английский историк Джон Тош в книге «Погоня за историей. Цели, методы и новые направления в изучении современной истории» (3rdedn. 2000; русск. перевод: Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000) в главе «История и социальная теория» характеризует материалистическое понимание истории как наилучшую социальную теорий из всех ныне существующих. И далее почти всю главу он посвящает изложению основных положений исторического материализма. «Мой продолжительный анализ марксистской исторической теории, — пишет в заключение Дж. Тош, — некоторые читатели могут расценить как субъективную приверженность автора вышедшему из моды радикализму. Разве марксизм не оказался на свалке истории теперь, после 1989 г., когда во всем мире сохранились лишь островки марксистских режимов, а международное коммунистическое движение потерпело полный крах?... Сейчас еще рано утверждать, какими будут долгосрочные последствия сдвига 1989—1992 гг. в интеллектуальном плане, но сразу по двум причинам можно предположить, что марксизм вряд ли удастся быстро списать со счетов. Во-первых, большинство историков-марксистов мало интересовались возможным влиянием их работы на политический процесс в прошлом и настоящем, придерживаясь мнения о минимальной связи между исторической теорией Маркса и и его революционно-политическим учением. Во-вторых, нынешнее враждебное отношение, как бы велико оно ни было, не изменит того факта, что марксизм оказал совершенно беспрецедентное воздействие на историческую науку и в качественном, и в количественном смысле. Эта теория не имеет равных по широте охвата и уровню научной проработки. Пока историки признают необходимость теории, они будут обращаться к марксистской традиции. Обоснованность этого прогноза станет совершенно бесспорной, если мы учтем сравнительную теоретическую бедность других направлений истории».

24.Философия самосознания  Нового времени (Фр. Бэкон о «путях»  и «идолах» познания. Р.Декарт о «методологии» осмысления бытия). Эмпиризм и рационализм.

Основной мировоззренческий акцент философия Нового времени ставит на проблеме познания. Она исходит при этом из идеи «тождества бытия и мышления», согласно которой человек может познавать мир, как обращаясь к самому этому «внешнему Другому», так и погружаясь в имманентные глубины собственного сознания, содержащего в себе информацию обо всём сущем. Задаваясь вопросом о природе и приоритетах познания, философия Нового времени обсуждает этот вопрос в контексте соотношения между «чувственными» и «рациональными» аспектами в структуре человеческого мышления. В этой связи формулируются и вступают в мировоззренческую полемику две альтернативных друг другу  методологических позиции: 1) эмпиризм (сенсуализм) и 2) рационализм. Сторонники эмпиризма исходят из следующих основоположений: А) «нет ничего в Разуме, чего не было бы до него в чувствах». Именно чувства (ощущения и восприятия) выступают «основанием» наших знаний и критерием их истинности. Б) Разум играет в человеческом познании сугубо «техническую» роль,  в качестве «способа обобщения» и организации чувственных данных. Сторонники рационализма, в свою очередь полагают, что: А) «Нет ничего в чувствах, чего не было бы до этого в Разуме». Разум наделен априорными (до опытными) «врождёнными идеями», позволяющими ему преодолевать хаос чувственного многообразия и улавливать сокрытый в чувственном  материале концептуальный смысл. Б) Чувства являются балластом для процесса познания, ибо их хаотичное и стихийное существование мешает постижению «истин сущего». История мировой философии убеждает, однако, в том, что оба эти «направления мысли» одинаково односторонни в понимании процесса познания. Эмпиризм не способен объяснить факт существования «теоретического» (ненаглядного) знания, которое, как правило, не апеллирует напрямую к показаниям чувств. Для рационализма же камнем преткновения оказывается проблема «подтверждения» теоретических положений на примерах самого бытия, без которого рациональное знание выступает как нечто «спекулятивное и умозрительное». Философия Нового времени, на своих заключительных исторических этапах, устами Канта, формулирует следующий принцип познания: «чувства без Разума слепы, а Разум без чувств пуст и бессодержателен». Вместе с тем, анализируя процесс познания, философы Нового времени обратили внимание на тот факт, что познающее человеческое сознание насыщено и порабощено различного рода «предрассудками» (заблуждениями мысли»), в результате чего человеческие представления о сущем оказывается общением с «видимостями и призраками». Английский философ Фрэнсис Бэкон выделяет следующие «идолы познания», дезориентирующие человеческий Разум: «идолы рода», которые побуждают человека некритически и чрезмерно пользоваться «мышлением по аналогии», воспринимая данную форму мысли как единственно возможную и эффективную стратегию осмысления бытия. Одновременно идолы рода привязывают человеческий разум к тем традициям и обычаям понимания бытия, которые нередко уже исторически изжили себя, но продолжают реакционно властвовать над человеческим познанием. «идолы пещеры», свидетельствующие о том, что человеческое сознание руководствуется в своём восприятии бытия, переполняющими его «симпатиями и пристрастиями» собственных субъективных предпочтений и запирающих человеческий разум в пещере «иррациональных односторонностей». «идолы рынка», навязывающие человеческому сознанию соблазн мыслить, руководствуясь некритически заимствуемыми «слухами», т.е. такими деформированными интеллектуальными содержаниями, которые не прошли рефлексивную проверку на достоверность и побуждают нас быть «послушными» ретрансляторами непроверенных смыслов. «идолы театра»  или предрасположенность человеческого ума к тем или иным «интеллектуальным (мировоззренческим) модам», от лица которых зачастую «вещают» растиражированные общественным мнением «псевдоавторитеты» (так называемые «гуру») Одним из вариантов идолов театра  выступает готовность человека-обывателя некритически и эклектично совмещать своём сознании зачастую неорганичные другу мировоззренческие конструкции бытия. Помимо идолов познания Фр. Бэкон характеризует также проблему тех «интеллектуальных стратегий», к которым прибегает человеческий разум в процессе духовного освоения бытия. Пользуясь языком метафорических образов Фр. Бэкон выделяет три следующих методологических отношения человека к «объектам познания»: А) «путь паука», характерный для тех мыслителей, которые полагают возможным предварительно «набрасывать» на исследуемый мир «паутину» своих мировоззренческих «домыслов» и подгонять затем под них все «содержания сознания»; Б) «путь муравья», присущий мыслителям, озабоченным и захваченным бесконечным «собиранием фактов» бытия, но не способных справиться с помощью разума с этим «многообразием данного» и тонущих в пучине неосвоенной информации. Именно о таких людях, в своё время говорил древнегреческий философ Гераклит, что их «многознание уму не научает». В) «путь пчелы» или такой вектор реализации человеческим интеллектом своих познавательных устремлений, в процессе осуществления которого нектар «эмпирических» (опытных) знаний трансформируются в достаточно целостную и компактную систему теоретически оформленных смыслов и пониманий бытия, отсылающих как к самой познаваемой действительности, так и к её «интеллектуальному аналогу». В свою очередь французский философ Рене Декарт обращает внимание познающего человека на те «методологические принципы»и процедуры, посредством которых человеческое знание способно обрести свою достоверность. К числу таковых Декарт предлагает отнести: 1) Последовательно проведённый «принцип сомнения», позволяющий человеку свидетельствовать о том, что при всех сложностях обоснования факта «существования чего-либо», несомненным оказывается сам «факт сомнения» существования «автора сомнения», т.е самого «познающего человека». 2) Подвергая всё «методическому сомнению» следует углубляться с помощью этой интеллектуальной процедуры до обнаружения неких «интуитивных и несомненных самоочевидностей» бытия и мышления, благодаря чему с человеком начинает говорить «само бытие» в своей познаваемой изначальности. 3) Как только человеческое сознание доберётся до чего-то самоочевидного, оно обязано постараться «разложить» его на «исходные и простые атомы смысла», или первокирпичики наших будущих «образов бытия». 4) После того, как некая «сложная» бытийная самоочевидность конкретизируется на уровне первичных «атомарных смыслов», должно приступать к осуществлению  гипотетико-дедуктивного обобщения и выведения из принятых аксиом смысла, каких-то новых, расширяющих их бытийный горизонт, интеллектуальных прозрений истин бытия. 5) Осуществляя прогностические интеллектуальные обобщения человеческий разум должен непрерывно вовлекать в своё мыслительное пространство всё новые и новые бытийные события и интеллектуальные сюжеты, позволяющие расширенно углублять наши представления о сущем, и тем самым, столь же непрерывно приближаться к Абсолютным Истинам этого сущего.  Гарантом эффективности данной методологической установки выступают у Декарта «Бог и предустановленная гармония», обеспечивающие поступательное движение человеческого разума к сущности сущего, ибо «Бог не обманщик» и он вознаграждает человека в тех случаях, когда человек перестаёт быть «блудным сыном» собственных заблуждений и «идолов».

25.Русская религиозная  философия и ее основные мировоззренческие  темы.

В русской религиозной философии наиболее часто разрабатываемыми были следующие темы: 1. Христианское осмысление взаимоотношений между миром божественным и миром тварным (сотворенным Богом). 2. Христианская концепция смысла человеческой истории. 3. Проблемы религии и нравственности, веры и разума, отношений Бога и человека. Выделяют четыре главных течения в русской религиозной философии: 1. Официальное церковное богословие. Связанно с традицией монашеских писаний, аскетических подвигов и молитвенных экстазов. В основном подчинено проблемам отношения Бога и человека в христианской вере. Разрабатывается строго в рамках ортодоксальных догматов (в рамках Православия). 2. Богословское течение, основанное на идеях духовной свободы и соборности. Более мирское по спектру рассматриваемых тем. Основные проблемы – попытка разработать христианскую концепцию истории человечества, её источник, смысл и цель. Разрабатывается также в рамках Православия, но более в духовно-нравственном, чем в догматическом аспекте. 3. Христианский платонизм, шеллингианство, софиология. Скорее общефилософское, чем богословское направление, христианизирующее достижения философии и науки. Рассматривает глобальные проблемы бытия, истории и культуры с точки зрения христианства. 4. Эсхатологизм. Философское осмысление места и значения человека в истории, культуре и вере. Все эти течения в чем-то содержат общие положения, в чем-то расходятся друг с другом, но все они стремятся познать действительность как некое цельное единство. Эта характерная черта русской религиозной философии была задана философской СИСТЕМОЙ «ВСЕЕДИНСТВА» ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА.

26.Философия Шопенгауэра  о «воли к Жизни». Мир как  воля и представление.

Волюнтаризм – направление философской мысли, преувеличивающее значимость волевых начал в деятельности людей, предполагающее возможность строить и перестраивать общественные процессы в соответсвии с наиболее привлекательными проектами, моделями, идеологиями. Иррационализм - нечто противоположное рационализму. В первой половине 19 века положение меняется. Два течения философской мысли: философия науки, второе течение - иррационализм. Артур Шопенгауэр(1788-1860) последователь Канта. Сторонник волюнтаризма. Шопенгауэр исходит из мысли о том, что идеализм и материализм неправомерны, уязвимы, ошибочны, так как мир объясняется на основе других вещей. Представление - исходная точка распадения на объект и субъект. Представление берется в развитом виде. В историческом плане появляется с появлением первого класса, хотя бы класса насекомых. «Нет объекта без субъекта также как и нет субъекта без объекта». Развитие форм представлений происходит на уровне живой природы. Вторая составляющая мира - воля, некая иррациональная сила. Воля - порыв к жизни. Представление возникает на ответ движения организмов в поисках пищи. Шопенгауэр различает стадии активизации воли. Волевые начала: 1. притяжение, 2. магнетизм, 3. химизм (неорганические). На живом уровне высшая стадия – 4. мотивированная воля (у человека). Мотивы могут вступать в борьбу. Существует исходный резервуар волевого начала – абсолютная воля. Исходная мировая воля носит агрессивный, злой характер. Абсолютна слепая воля проявляется на уровне неорганической природы. Прорывается в органический мир в поисках пищи. Так как этот процесс объективный, то в таком же направлении развивается и мир. Все к худшему. Ресурсы ограничены. Со всем этим нельзя ничего поделать, так устроен мир. Философия глобального пессимизма. Говорил о буддизме (минимум деяний, чтобы не углублять страдания) как о основах своей философии. Крайне негативно относился к христианству. Осознав такое устройство мира человек может сознательно укротить свою волю. Самоубийство - уход из жизни, из-за того что жизнь не удовлетворяет его потребности. Общий потенциал злой воли в результате самоубийства не меняется. Нужно пытаться укрощать свои потребности. Этика: нужно укрощать волю, не увеличивать количество зла.

27.Философия Ницше  о  воли к Власти, «Смерти Бога»  и Сверхчеловеке.

Ницше Фридрих (1844-1900). Концепция сверхчеловека Идеал сверхчеловека Ницше наиболее подробно раскрывает в своей работе «Так говорил Заратустра» (1883-1886). Эта книга является рассказом о странствиях Заратустры – персонажа, основанного на образе иранского пророка шестого века до нашей эры Зороастра. Исследователи отмечают, что данная книга «строится как своего рода Евангелие: достаточно вслушаться в стиль и обороты речи Заратустры, его обращения к ученикам, разговор притчами и образами, загадками и ответами, и пр. То есть Заратустра выступил как новый Христос, точнее, анти-Христос, подменяя Его и выдвигая новые ценности». "Сверхчеловек", о котором рассуждает философ, придет как высший биологический тип человека, взращенный "новой моралью". Новая мировая правящая раса должна будет господствовать на земле. Ей противопоставляется стадо людей, которое само в себе несёт инстинкт к самосохранению, реализующийся как против вырождающихся (преступников), так и против "выдающихся над толпой". Только "высшая раса" обладает чувством благородства, "аристократичностью". Этого-то как раз и недостает современным "господам" фабрикантам и торговым деятелям, сетует философ, чтобы стать господствующей силой. Но если внимательно отнестись к трудам философа, то мы обратим внимание на гуманизм и миролюбие его идей. Ф. Ницше резко выступает против стадности и подчинения личности толпе. Стадо как людская масса готово только повиноваться, когда его вожак доказывает ему своё право на господство "аристократической внешностью". Отсутствие аристократизма провоцирует "массы" на мысль, что только случай и счастье возвышает одного человека над другим. А коли так, так "попытаем и мы однажды счастья и случай. Бросим и мы жребий - и начнётся социализм". "Воля к власти" - это право только сильного, обыденная же мораль подрывает эту волю, она проповедует любовь к ближнему и сострадание. В книге "По ту сторону добра и зла" он определяет мораль и понятия "добро и зло" только как толкования, которые основываются на неморальных ценностях, на государственных интересах. Среди худших зол, пишет Ф. Ницше, есть зло поклонения государству. Государство там, где есть толпа, где человек теряет самого себя. "Бегите от идолопоклонства", призывает он. Идол толпы плохо пахнет. Только там, где государство кончается, начинается "полезный" человек. «Смерть Бога» Источником большинства недоразумений, по-видимому, служит то, что мы стремимся увидеть в словах о смерти Бога личную позицию Ницше, и забываем напутствие Хайдеггера: "необходимо читать Ницше, непрестанно вопрошая историю Запада". В таком "историческом" ракурсе тезис "Бог мертв" оказывается уже не точкой зрения мыслителя в вопросе религии, а попыткой указать на некое пороговое состояние, на некий переломный момент в судьбах Запада. Слова "Бог мертв", "оказываются здесь лишь диагнозом и прогнозом", "стрелкой сейсмографа, фиксирующей глубинную ситуацию эпохи". Если всё же попытаться дать какое-то название позиции Ницше, то его следовало бы, по-видимому, назвать "без-божником": чутким ухом уловив основную мелодию своей эпохи, он попытался "вблизи увидеть роковое, больше того, пережить его на себе", осуществить акт "самоидентификации, добровольного усвоения болезни". Однако, если Ницше выражает не своё личное мнение, а говорит от имени некой исторической реальности, и его слова должны затрагивать всю европейскую культуру, то почему же и в наше время многие остаются верующими, многие в своей жизни продолжают уповать на христианского Бога? Может, пророчество Ницше оказалось ложным, может, не было никакого переломного момента? На подобные возражения можно ответить указанием на то, что "событие" смерти Бога имеет совсем иные масштабы, чем просто одно-два столетия: с одной стороны, "слова Ницше нарекают судьбу Запада в течении двух тысячелетий его истории", и, с другой, стороны "само событие слишком ещё велико, слишком недоступно восприятию большинства, чтобы и сами слухи о нём можно было считать дошедшими - не говоря о том, сколь не многие ведают ещё, что, собственно, тут произошло…". Иными словами, мы принадлежим лишь только к началу эпохи, пронизанной и определяемой этим "событием". "Не исключено, что в этого Бога ещё долго будут верить и считать его мир "действительным", "действенным" и "определяющим". Это похоже на то явление, когда свет тысячелетиями назад погасшей звезды ещё виден, но при всем своём свечении оказывается чистой "видимостью"". И все же, отныне история Запада будет определяться, по мнению Ницше, медленным, но неуклонным движением по пути всё более и более ясного осознания смерти Бога. Возможно, что такие явления двадцатого века, как кризис христианства и тотальная утрата веры это всего лишь первые симптомы этого осознания. К тому же идея смерти Бога Ницше не сводится просто к кризису религии.   В первую очередь, столь фундаментальное событие, как смерть Бога, должно затронуть наиболее универсальное из мировоззренческих учений - метафизику. Если вспомнить, что христианство Ницше рассматривал как "платонизм для народа", а ""Бог" здесь одновременно служит ведущим представлением для "сверхчувственного" вообще и его различных истолкований, для "идеалов" и "норм", для "принципов " и "правил", для "целей" и "ценностей", которые учреждены "над" сущим, чтобы придать сущему в целом цель, порядок и - как вкратце говорят - "смысл"", то смерть Бога оказывается неразрывно связанной с крушением бинарной диспозиции потустороннего и посюстороннего, материального и идеального, созданной Платоном и на протяжении тысячелетий фундировавшей, определявшей и довлевшей над мышлением западного человека. То, что для Ницше слова "Бог мертв" означают, помимо всего прочего, так же и высвобождение наших представлений о сущем из-под гнёта метафизического учения Платона, доказывает постоянное присутствие тематики "помрачения и солнечного затмения" во всех фрагментах, посвященных этому событию. Так, например, в одном из самых известных - "Безумный человек" автор вопрошает устами провозвестника смерти Бога: "Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца?". Если вспомнить притчу Платона, где Солнце выступало метафорой для сферы сверхчувственного, идеального - сферы, образовывавшей и ограничивавшей "горизонт" мышления западного человека лишь внутри "света", которого сущее могло быть доступно взору, таким, каким оно "выглядит", то есть таким, каков его "вид" (идея), - то смерть Бога, действительно, предстаёт, как "стирание краски со всего горизонта", ибо отныне "сфера сверхчувственного уже не стоит над головами людей как задающий меру свет". Одновременно с этим смерть Бога выступает для Ницше открытием нового горизонта - "горизонта бесконечного", как самая широкая открытость, какую мы только можем пережить. "Мир ещё раз стал для нас бесконечным", ибо исчезает замыкавшая и ограничивавшая его сфера сверхчувственного, ибо становление и многообразие высвобождаются из-под владычества "Единого" и "Бытия", смерть Бога делает невозможной стратегию сведения всего мирового разнообразия к единому верховному принципу и открывает всю разнородность и плюрализм Вселенной. "Бытие и Единое не просто теряют свой смысл, они приобретают иной смысл, новый. Ибо отныне Единым зовется многообразие как таковое (осколки и части), становление зовётся Бытием утверждается единство многообразия, Бытие становления". Мир ещё раз стал для нас бесконечным так же потому, что отныне он предстаёт пред нами как царство случая и случайности, как "божественный стол для божественных игральных костей", вмещающий в себя бесконечное разнообразие возможностей. Со смертью Божественного Логоса, сотворившего мироздание "по своему образу и подобию", неизбежно терпит крах ещё один фундаментальный для метафизики и европейской культуры постулат, провозглашающий тождество Бытия и мышления. "Обезбоженная" Вселенная, освобожденная от диктата подчинения цели, от "вечного паука-разума и паутины его", выступает во всей свой чуждости "Истине", "логичности", "упорядоченности", каким бы то ни было универсальным причинно-следственным закономерностям, во всей свой "извечной хаотичности". Бытие представляет собой отныне бесконечное разнообразие саморазвивающихся частиц и осколков, имеющих свои уникальные пути, не сводимые к единой линейной истории и незамкнутые "высшим и единственным Пределом". Но, в первую очередь, "мир ещё раз стал для нас бесконечным, поскольку мы не в силах отмести возможности того, что он заключает в себе бесконечные интерпретации": смерть Бога означает утрату веры в саму возможность построения единой и систематичной концептуальной модели мира, радикальный отказ от претензии на всеобъемлющее описание и объяснение, ибо исчез источник универсальной генерализирующей интерпретации Универсума. Открывается возможность бесконечного разнообразия толкований бытия с самых различных точек зрения и позиций, одинаково правомерных и не сводимых к одной. Радикальное изменение наших представлений о мире после смерти Бога предполагает трансформацию методов и идеалов его познания. Многообразие и становление требуют не поисков "Абсолютной Истины", а истолкования и оценки: истолкования всегда закрепляющего лишь частичный и фрагментарный "смысл" за неким явлением и оценки определяющей иерархическую "ценность" смыслов, не умаляя и не упраздняя при этом их разнообразия. Отказ от идеи "взгляда со стороны Бога", то есть от "опыта сверх-исторического наблюдения, от взгляда-над-или-поверх, от взгляда, который невозмутимо возносится и парит над Прошлым", предполагает отказ от определяемого ею идеала "незаинтересованного созерцания", нейтрального взгляда в котором "должны быть парализованы, должны отсутствовать активные и интерпретирующие силы, только и делающие зрение". "Воля к власти" - это право только сильного, обыденная же мораль подрывает эту волю, она проповедует любовь к ближнему и сострадание. В книге "По ту сторону добра и зла" он определяет мораль и понятия "добро и зло" только как толкования, которые основываются на неморальных ценностях, на государственных интересах. Среди худших зол, пишет Ф. Ницше, есть зло поклонения государству. Государство там, где есть толпа, где человек теряет самого себя. "Бегите от идолопоклонства", призывает он. Идол толпы плохо пахнет. Только там, где государство кончается, начинается "полезный" человек

28.Восточные школы философствования: даосизм, буддизм, конфуцианство и  философия Веданты (основные философские  идеи и понятия).

Одной из характерных черт средневековой истории даосизма, определившей во многом существенные черты всей последующей традиции, является начало взаимодействия даосизма с другой религией, буддизмом, пришедшим в Китай из Индии в начале нашей эры и к IV—V вв. уже ставшим значительной идейной силой.Именно даосизм в силу ряда специфических особенностей и способа функционирования в традиционном социуме оказался той традицией, с которой буддизм наиболее активно взаимодействовал и которая оказала максимальное влияние на трансформацию эталонных индийских форм буддизма в Китае. С другой стороны и сам даосизм подвергся некоторым изменениям. Даосизм оказался типологическим аналогом буддизма в Китае как в силу своего религиозного характера и наличия таких кардинальных религиозных доктрин, как сотериология (отсутствовавшая в конфуцианстве), так и благодаря определенному параллелизму идеологических структур. Психологизм буддизма, попав на почву даосского натурфилософского онтологизма, приводит к усилению идеалистических тенденций в даосизме (т. е. трансформация пошла по пути не психологизации, а спиритуализации даосизма). В свою очередь, в силу вышеуказанной причины в самом буддизме в полной мере выявились изначально лишь скрыто присутствовавшие онтологические интенции (неявно наличествующие, например, в учении о таковости—татхате как реальности; о проблеме онтологии в буддийской философии. Философия древнего конфуцианства В истории китайской философии конфуцианство представлено творчеством Конфуция (551-479 до н.э.), его ближайших учеников, Мэнцзы (ок.372-ок.289 до н.э.) и Сюньцзы (ок.313-ок.238 до н.э.) и отражено в текстах “Лунь юй”, “Ли цзи” “Мэнцзы”, “Сюньцзы” (впоследствии в литературно-философских корпусах “Сы шу у цзин” и “Ши сань цзинь”). В мировоззренческо-ценностной ориентации конфуцианство обращено в будущее, идеалом его является сильное государство и богатое общество. В качестве действующего и размышляющего субъекта конфуцианство выдвигает своего ставленника - благородного человека. В задачу его входит генерация Дао, управление государством и воспитание подданных. Одна из основных проблем, с которой сталкиваются Конфуций, Мэнцзы и Сюньцзы в методе генерации Дао по социоприродному вектору Поднебесной - это проблема о духовном качестве природы - натуры человека. По свидетельству учеников Конфуций уклонялся от ответа. Мэнцзы считал, что природа человека добра. Сюньцзы, напротив, признавал, что она зла, но ее можно исправит нормами ритуала и долга. От решения этой проблемы зависела и оценка качества самого Дао. Источники ведического периода - обширные и многослойные тексты Beд (11-1 тыс. до н.э.), записанные на языке ариев - ведическом санскрите. Поскольку ведическая литература оформлялась на протяжении почти тысячелетия, она отразила различные стадии развития мировоззрения древнеиндийского общества - от мифологического до предфилософского и философского. В целом Веды представляли собой священные тексты - шрути, которые были результатом откровения мудрецов -риши и выражали идеологию брахманизма, а затем - индуизма. Ведический комплекс составляют: собственно Веды или сборники гимнов в честь богов (Ригведа и Самаведа), жертвенных формул, что природа чело магических заклинаний и заговоров на все случаи жизни (Яджурведа и Атхарваведа); Брахманы - мифологические, ритуальные и другие объяснения к самхитам; непосредственно примыкавшие к Брахманам Араньяки, или “Лесные книги” - поучения для лесных отшельников, ставших “на путь знания”; примыкавшие к Араньякам и Брахманам - Упанищады - тексты эзотерического знания. Составной частью вед были также веданги - совокупность текстов, посвященных различным отраслям предфилософской науки (фонетики, этимологии, метрике, астрономии и т.д.), являющихся плодом не сверхъестественного откровения (шрути), а “запоминания” (смрити). Древняя ведическая мифология представляет собой дофилософскую форму мировоззрения, отражающую различные этапы развития родовых отношений оказал эпохи матриархата и патриархата). При этом, в силу тождества человека и природы (единства природо-родового организма), коллективные идеи родовой жизни фиксировались как свойства вещей природы и тела человека, доступных чувственному восприятию. Простые вещи природы, как бы несущие в себе “родовые идеи”, становились смысловыми знаками для человека родового общества, поскольку идеи родового сознания закреплялись в вещах природы и теле человека, это давало эффект чувственного восприятия всей родовой идеологии.