Интуитивизм Анри Бергсона

Отвергнув идеал точности знания, Бергсон развивает критику анализа  и науки, всегда тяготеющей к точности. Ограниченность науки он выводит  из ее аналитического – и только аналитического – характера: "Обычной  функцией положительной науки является анализ. Она работает поэтому прежде всего с символами. Даже самые конкретные из наук о природе, науки о жизни, ограничиваются видимой формой живых существ, их органов, их анатомических элементов. Они сравнивают формы одни с другими, сводят самые сложные из них к самым простым – словом, они изучают отправления жизни на том, что является в ней, так сказать, видимым символом".

Символическая в своих методах, интеллектуальных приемах, наука никогда  не бывает ни совершенной, ни завершенной  в своих результатах. Научные  теории никогда не совпадают целиком  со всей полнотой реальности. В этом метафизик Бергсон видит большой  принципиальный недостаток науки и  научной теории.

Вся эта гносеологическая критика  и оценка науки поражает своей  метафизичностью, полным непониманием диалектики. В требованиях, предъявленных  науке, Бергсон – крайний абсолютист. Он требует от науки, чтобы она  и в каждом отдельном вопросе, и во всем своем содержании сразу  преподносила человечеству всю полноту  истины. "Чтобы научная теория, – рассуждает Бергсон, – могла сделаться законченной теорией, нужно, чтобы дух мог охватить сразу всю совокупность вещей и распределить их в определенных отношениях друг к другу, но в действительности мы вынуждены ставить проблемы одна за другой, в выражениях по необходимости провизорных, так что решение каждой проблемы бесконечно исправляется решением следующих проблем, и наука, взятая в ее целом, оказывается относительной, завися от случайного порядка, в каком последовательно ставились проблемы".

Смысл этих утверждений не в том, чтобы обосновать диалектическое понимание  относительности научного знания. Эта  относительность, по Бергсону, не ступень, ведущая к безотносительному  знанию (как это утверждает диалектика). Относительность, незавершенность научного знания означает в глазах Бергсона его бесплодность, отдаленность от истины, поверхностность, несущественность.

Как метафизику, Бергсону недоступна мысль, что как раз те черты  научного знания, в которых он видит  признак и доказательство его  принципиального несовершенства –  познание отношений, последовательность приближений, все более и более  вводящих науку в постижение реальности, наконец, сама приблизительность доступного науке на каждом ее этапе отражения  реальности, – есть не только единственное условие адекватного познания, но, более того, удостоверение в том, что такое познание осуществимо.

2.3. Борьба против понятия.

Своего наивысшего напряжения бергсоновское осуждение интеллекта достигает в критике понятий. И это, конечно, не случайно. Понятия – форма, в которую отливаются результаты интеллектуального познания действительности. Только поставив под сомнение познавательную ценность понятия, Бергсон может считать свою задачу критики интеллекта и его форм выполненной. И именно в критике понятия, в противопоставлении ему интуитивного способа мышления яснее всего выступает черта, наиболее характерная для упадка современного буржуазного философствования, – его алогизм, его стремление ограничить сферу компетенции научного познания.

По Бергсону, уже образ, или представление, этот элементарный эмбрион и предшественник понятия, таит в себе ряд существенных познавательных недостатков. Образы, утверждает он, не дают нам знания о внутренней жизни: "В образах ее нельзя себе представить. Но еще труднее ее представить посредством понятий, то есть абстрактных идей, общих или простых". В сравнении с понятием образ "имеет по крайней мере то преимущество, что он утверждает нас в конкретном". Понятие, "абстрагируя, вместе с тем обобщает. Понятие символизирует специальное свойство не иначе, как делая его общим для бесчисленного множества вещей. Широким толкованием, которое оно ему дает, оно всегда более или менее его извращает".

Из этого по существу верного  положения Бергсон извлекает  ошибочный вывод и ошибочную  оценку понятий. Наши понятия, по его  мнению, говорят не о силе нашего интеллекта, а, напротив, о его слабости. Понятия вырабатываются интеллектом  в результате движения по линии наименьшего  сопротивления. Если бы чувства и  наше сознание были неограниченны, если бы наша способность внешнего и внутреннего  восприятия была бесконечна, мы никогда  не прибегали бы к понятиям и рассуждениям. "Понимать (concevoir), – говорит Бергсон, – это худший исход, когда отсутствует возможность восприятия (percevoir) и рассуждать приходится по мере того, как нужно наполнять пустоты внешнего и внутреннего восприятия и расширять их компетенцию (la portée)".

Ценность понятия, по Бергсону, не в его истинности, а только в  его полезности. "Я не отрицаю, – говорит Бергсон, – полезности абстрактных и общих идей, как  не отрицаю важности банкового билета. Но как билет есть только обещание золота, так и ценность понятия  измеряется предполагаемыми восприятиями, которые оно собою представляет... Понятия, подобранные самым искусным образом, рассуждения, воздвигнутые по самому научному способу, рушатся, словно карточные домики, как только один-единственный факт, реально подмеченный, сталкивается с этими понятиями и с этими рассуждениями". Поэтому для постижения истинной сущности вещей понятия недостаточны и даже не необходимы: "Нет ни метафизика, ни теолога, который не был бы готов признать, что совершенное существо познает все интуитивно, без посредства рассуждений, абстракций, обобщений". Как и Шопенгауэр, Бергсон настаивает на том, что все, что есть ценного в понятии, коренится не в нем самом, а в непосредственном восприятии, которое и есть основа всякого понятия. Назначение понятия – только упорядочивать то, что уже дано ему в содержании образов и восприятий. Понятия "не более чем образы". Как бы абстрактно ни было понятие, его исходной точкой всегда будет восприятие. Интеллект комбинирует и разделяет понятия; он приводит в порядок, изменяет порядок, координирует, но не творит. "Из понятий или точек зрения никогда ничего не создается". Больше того. Понятия, по Бергсону, всегда дают неполную картину действительности. Они характеризуют предмет не по содержанию, а только по объему.

Неадекватность понятий, как и  неадекватность интеллекта, особенно сказывается, по Бергсону, там, где речь идет о познании жизни. Метафизик Бергсон не знает, что возможно такое познание движения и жизни, иначе такое познание их диалектики, которое протекает в формах понятий (диалектических). Вопреки диалектике действительного познания Бергсон утверждает, будто с помощью понятий – какого бы рода они ни были – не может быть достигнуто познание движения: "Понятия и схемы, к которым приводит анализ, характеризуются главным образом тем, что они остаются неподвижными в то самое время, когда их рассматривают". Правда, став "кинематографическим", интеллектуальный метод познания как будто достигает успеха. Этот метод познания "имеет преимущество, так как дает нам возможность предвидеть будущее и в известной мере господствовать над событиями". Но зато этот же метод "удерживает от движущейся реальности только предполагаемые неподвижности, то есть снимки с реальности, получаемые нашим разумом: он скорее... переводит реальное в план человеческого (en humain), чем его выражает".

Еще ярче неспособность понятий  к выражению реальности выступает, согласно Бергсону, там, где познание направлено на индивидуальное. Все единственное в своем роде, все неповторимое проходит через понятия, как вода через сито: абстрактные идеи "не способны заменить собой... метафизическое исследование в предмете того, что есть в нем существенного и ему одному принадлежащего... Напрасно поэтому было бы надеяться схватить с их помощью реальность: они ограничиваются тем, что представляют нам только тень ее".

Едва ли не слово в слово повторяя доводы, вернее, утверждения Шопенгауэра, Бергсон говорит, будто понятие – только ярлычок, который мы поспешно наклеиваем на предмет, выделяя в нем все важное для нашей практической точки зрения и отворачиваясь от всего остального и существенного. Уже простое восприятие действует именно таким образом: "Оно нам показывает не столько самые вещи, сколько то, что мы можем извлечь из них. Заранее оно их классифицирует, заранее наклеивает на них ярлычки; мы едва бросаем взгляд на предмет; нам достаточно знать, к какой категории он принадлежит".

Но ничего иного нам не дают по существу и понятия: "Наклеить на предмет этикетку какого-нибудь понятия – это значит отметить в точных выражениях род действия или положения, которые предмет должен будет нам подсказать".

То, что ходячие теории познания принимают за способность понятий  быть образом самой реальности, есть, по Бергсону, только иллюзия. Эту иллюзию  внушает нам многообразие точек  зрения, с каких предмет может  рассматриваться, если иметь в виду практическое отношение к нему. Многообразие отношений, задевающих наш практический интерес, мы ошибочно принимаем за глубину нашего проникновения в самое реальность. "Наш интерес, – поясняет свою мысль Бергсон, – бывает иногда очень сложен. Вот почему нам случается сообщать несколько последовательных направлений нашему познанию одного и того же предмета и менять наши точки зрения на него. В этом состоит "широкое" и "всеобъемлющее" познание предмета, предмет сводится тогда не к единому понятию, а к нескольким, к которым его считают "причастным".

Мы рассмотрели главные аргументы  Бергсона против интеллекта и против интеллектуальных форм познания. Несостоятельность, софистический характер бергсоновской критики интеллекта легко могут быть показаны.

Как метафизик, Бергсон "заворожен" ограниченностью интеллекта, его  свойством упрощать, огрублять, схематизировать  постигаемые им черты жизни и  движения. Бергсон прекрасно видит  это свойство интеллектуального  познания. Однако он ошибочно принимает  это свойство за доказательство будто бы принципиальной неспособности интеллекта к познанию диалектики жизни и движения. Он не догадывается, что именно посредством временного и относительного огрубления картины движения интеллект способен безгранично приближаться к диалектическому отображению жизни и движения во всей их подлинности, адекватности, безотносительности. Только диалектика способна показать, каким образом и при каких условиях сама ограниченность форм интеллектуального познания преодолевается и интеллект вместо средства искажения реальных процессов изменения, развития, движения оказывается орудием их адекватного познания. Но Бергсон, как мы уже неоднократно видели, не диалектик. Критика Бергсона, направленная против интеллекта, основывается на крайне суженном и потому ошибочном понятии об интеллекте. Интеллект гораздо шире и могущественнее в познании, чем это представляется Бергсону. Интеллекту доступны не только анализ, но и синтез, не только абстрактное, но и конкретное, не только всеобщее, но и единичное, не только бескровные символы реальности, но и сама реальность. Все это доступно ему, так как интеллект диалектичен так же, как диалектична наука и все познание. Он практичен и теоретичен, конкретен и абстрактен в одно и то же время. Реальная почва, на которой снимаются все противоречия, навязываемые Бергсоном интеллекту, – практика, та самая осыпанная тысячью укоров практика, которая, по уверению Бергсона, будто бы есть главное препятствие на пути к адекватному познанию реальности.

Интеллект вовсе не так абстрактен, как представляет его Бергсон. Анализ, отвлечение, обобщение только в абстракции могут быть выделены как стороны, формы, моменты его работы. Да, действительная работа интеллекта – здесь Бергсон  прав, – на какую бы ступень абстракции интеллект ни поднимался, всегда, по крайней мере в последней инстанции, связана с действованием, с промышленной и экспериментальной техникой, с общественной практикой.

Однако о практике никак нельзя сказать, как это говорит Бергсон, будто она несоизмерима с реальностью. Практика не только отображает и абстрагирует – она создает и воспроизводит. Экспериментальная, то есть связанная  с техникой, с опытом, с практикой, наука воспроизводит самое реальность и даже творит ее вновь. В тот момент, когда химику удается добыть в  своей лаборатории путем экспериментального синтеза сложное органическое вещество, дотоле встречавшееся только в живых  организмах и вырабатывавшееся только ими, он, несомненно, "схватывает" реальность – в точном бергсоновском смысле слова. Больше того. Он создает ее. В природе до недавнего времени не существовало некоторых элементов с тяжелым атомным весом, пока они не были созданы наукой, оперирующей посредством понятий интеллекта и в интеллектуальных формах, а также посредством научного экспериментального инструментария и специальных технических установок.

При этом творимая или воспроизводимая  наукой реальность отнюдь не только "абстрактная", "всеобщая", но также "конкретная" и "индивидуальная". В порождении и воспроизведении реальности интеллект  принимает прямое участие. Ведь и  сам Бергсон не отрицает, что без  интеллектуальных форм познания, без  понятий, без отвлеченных теорий экспериментальная практика не могла  бы осуществляться. Понятия, методы и  категории интеллекта не лежат где-то вне экспериментальной техники. Они, так сказать, вписаны в нее. И они не какой-то чужеродный балласт, а, напротив, руководят практикой  в ее построениях. Абстрактные формы  и методы научного знания присутствуют в обязательных результатах экспериментальной  практики. Они становятся ее неотъемлемым моментом. "Невидимые", "растворенные" в материальных продуктах техники, они существуют.

Но воззрение Бергсона на интеллект  не только несостоятельно по существу. Оно, кроме того, внутренне противоречиво. Бергсон одновременно и связывает  науку, познание, мышление с практикой, и разделяет, отрывает их друг от друга. Когда он хочет доказать, будто  наука несвободна, несамостоятельна, будто она рассматривает бытие  не "собственными" и потому не улавливающими его сущности глазами, он усиленно подчеркивает зависимость  интеллекта от практики. Когда же предстоит  доказать, будто наука и научные  понятия не адекватны действительности, Бергсон настаивает на абстрактном, отвлеченном, отчужденном от творческой практики характере понятий науки.

В конечном счете высшей задачей познания Бергсон объявляет созерцание, свободное от практического интереса умозрение. Правда, вместо созерцания неподвижных вещей и их застывших, точно очерченных образов философия должна, по Бергсону, перейти к созерцанию текучих процессов, к постижению становления, "творческой эволюции". Но созерцание от этого не перестает быть созерцанием. В философии Бергсона, как и во всех предшествующих ей идеалистических системах, субъект познания по-прежнему абстрактно и метафизически противопоставлен его объекту.

Имеется, однако, важное различие между  бергсоновским учением о созерцании и учениями предшествующих Бергсону идеалистов. В добергсоновском идеализме источником и органом созерцательного постижения считался интеллект. Бергсон, так же как и Кроче, пытался доказать, что познание сущности достигается вовсе не посредством интеллекта, а посредством неинтеллектуальной интуиции.

2.4. Противоречия понятия Бергсона об интуиции.

В сущности вся разработанная Бергсоном  критика интеллекта связана самым  тесным образом с его учением  об интуиции. Понятие интуиции образует фон – иногда явный, всегда подразумеваемый, на котором развертываются все мотивы его критики. Даже там, где Бергсон анализирует одни интеллектуальные формы, взятые как будто сами по себе, понятие интуиции дает некий масштаб, по которому равняется и к которому пригоняется оценка всех интеллектуальных функций.