Философия глобализации

Одна из самых серьезных проблем будущего связана с проблемой государства. Отправная точка здесь – взаимоотношения между глобализацией и национальным государством; общественное политическое сознание знакомо с новыми напряженными отношениями и проблемами правомочности, возникающими в этой сфере. С точки зрения государства таким же важным элементом является регулирование политических и экономических процессов, результаты которых имеют огромное значение. Важная характеристика будущего (и круга вопросов, которые необходимо будет решить) заключается в том, что государство не является  
нейтральным актором, обладающим исключительно функциональными характеристиками, особенно с учетом того, что после 1945 г. современное государство взяло на себя цивилизаторские и практически все социальные задачи в беспрецедентном, до того абсолютно неизвестном, масштабе, а подобные задачи могут возникнуть только за пределами государства, границы которого «пошатнулись» под влиянием процессов глобализации, уничтожившей целые «пространства» социальных сетей. И в этой ситуации государство проигрывает. Но есть и другая тенденция, признаки которой уже отчетливо проявляются в современных глобальных процессах. Так, уже существуют успешные (национальные) государства, которые смогли воспользоваться достижениями глобализации и даже интеграции для реализации своих истинных целей в качестве национальных государств, а также своих давно забытых стремлений к расширению национальных государств.  
И эти государства уже во многом выиграли от расширения Европейского союза, которое, конечно, тоже можно рассматривать как процесс глобализации. Вступление в ЕС отвлекает общественное мнение и внимание исследователей от исключительной важности функций государства будущего, в то время как безусловный и относительный упадок государства, в силу исторических причин сконцентрировавшего в себе все социальные и цивилизаторские функции, проявляется в конкретных практических трудностях4.

Акторский аспект в целом – новый, вызывающий интерес компонент глобализации. Этот термин может также использоваться для описания политической и социальной реальности доглобализационной эпохи. Однако глобализация начинает новый этап в истории этого понятия главным образом потому, что она освобождает индивидуальных акторов от организационных и первичных взаимосвязей более крупных политических и социальных целостностей, в основном организаций, и тем самым по-новому организует мир акторов. Это означает, что в конечном счете любой человек является актором, и это не простая игра слов5. Мы – акторы в теоретическом и практическом смыслах, хотя до сих пор ассоциируем эту новую сторону глобализации скорее с ныне существующим «автократическим» самодержавием, нежели с также ныне существующими демократическими компонентами. Естественно, все феномены глобализации имеют свои акторские аспекты, даже проблема отношений с развивающимися государствами.

Но акторы глобализации очень часто выпадают, это отчетливо видно при сравнении новых специфических глобальных функций. Ситуация с отсутствующими акторами возникает, когда в ходе политических или других процессов глобализации образуются новые важные функции, но при этом отсутствуют в равной степени сильные, ответственные и легитимные акторы, способные взять на себя реализацию этих функций. Естественно, что в условиях подобной исходной ситуации акторские места «распределяются» заведомо неверно: либо пустующие места и функции отсутствующих акторов остаются незамеченными, либо быстро реагирующие заинтересованные группы заполняют собой этот вакуум, что серьезно деформирует политическое пространство. Базовая модель проста: заинтересованная группа, заполняющая вакуум, может называться актором только в одном специфическом смысле, то есть в том смысле, что она преследует исключительно свои собственные интересы. Чтобы достичь своей цели, она должна в известной мере сформировать политическое пространство, но так как она осуществляет это не как легитимный и конструктивный актор, то, следовательно, ее деятельность неизбежно подразумевает разрушение политического пространства.

II. Монетаризм и либерализм

После своей победы в 1989 г. либерализм (в истинном смысле этого слова, а не рассматриваемый в узком смысле как партия) является «вечной» темой политических и политологических дискуссий. Гегемония либерализма, в смысле верховенства определенных стόящих соглашений, является эффективным предприятием, даже если имеет неумышленно (а, впрочем, иногда и намеренно) неверную ориентацию, что заметно на примере существующей до сих пор дискуссии вокруг Фрэнсиса Фукуямы. Одно ошибочное направление – это образ либерализма как политической партии, по крайней мере в идеологическом смысле (который, мы можем с уверенностью сказать, еще не одержал победу во всемирно-историческом плане). Другое интересующее нас излюбленное направление является единственным и, по существу, главным оправданием того, что происходит сегодня. Оба этих неверных направления подтверждают множество сознательно мотивированных, как, впрочем, и немотивированных, стратегий нейтрализации, цель которых – вынести этот единичный случай победы либерализма за пределы свойственных ему рамок. Лишь немногие полагают, что две эти стратегии нейтрализации могут преследовать разные цели. Одной из таких целей может быть нейтрализация тех  
особенностей новой гегемонии, на основе которых мы могли бы, например, выстроить либеральные и динамические требования к новому миру победившего либерализма.

Однако эта относительная нейтрализация интерпретации смысла и значения событий 1989 г. отнюдь не ведет к утрате существующим либерализмом своего значения в качестве общего знаменателя и предмета широкого обсуждения на протяжении всех этих лет. Либерализм проявляется во всех вопросах, и в современных дискуссиях он олицетворяет все ценности. В подобной ситуации описательные и нормативные, или относительные ценностные, позиции постоянно перемешиваются. Мы критикуем сегодняшние экономику и политику за «либеральность» и в то же время втайне надеемся, что «либерально» настроенные акторы будут в целом положительно рассматривать настоящее. С другой стороны, также подразумевается, что мы берем на себя возможную ответственность за негативную сторону системы, определяемую как либерально-экономическая или либерально-политическая.

С теоретической и практической точек зрения самая большая проблема современной открытой или скрытой дискуссии о либерализме – это как раз широко распространившиеся институты, которые пришли одновременно с либерализмом (иногда в форме неолиберализма) в рамках так называемой монетарной экономической системы. Мы хотели бы выступить против подобной попытки слияния, особенно там, где вопрос касается четкости понятий. Очевидно, что хотя этот интерес имеет прежде всего чисто теоретическую направленность, он также обладает неоспоримой и очевидной практической значимостью, поскольку можно с уверенностью сказать, что в каждый исторический период новая атрибуция политического языка обязательно имеет явное практическое применение (например, нет ничего удивительного в том, что какие-нибудь «Новые правые» назовутся «республиканцами» или «либералами»). Однако здесь мы не пытаемся вести себя как пуристы, нам совершенно ясно, что официальный политический язык никогда не сможет соответствовать всем теоретическим и историческим требованиям. В подобном контексте наши требования заключаются в том, чтобы политико-теоретический принцип отражал по крайней мере очевидную связь с базовой идеологией или с основной сутью соответствующего политического или концептуального течения.

Любое ослабление классического либерализма незамедлительно оборачивается большой проблемой. Несмотря на очевидную простоту и прозрачность базовых положений либерализма, это возможно, поскольку либерализм – это совокупность множества «свобод». В 1911 г. Л. Т. Хобхаус рассматривал следующие «свободы» в качестве элементов либерализма, определяющих его правильное понимание: «гражданская», «фискальная», «индивидуальная», «социальная», «экономическая», «внутренняя», «местная», «расовая», «национальная», «международная», «политическая» свободы, а также «суверенность народа». На самом деле либерализм эффективен под давлением разумной необходимости реализовать или защищать все свободы. Поэтому всегда крайне опасно, если течения и концепции,  
позиционирующие себя как «либеральные», оказываются «редукционистскими»  
в своем понимании свободы. Кроме того, вопрос не в том, насколько «больше» или «меньше» свободы или свобод необходимо, чтобы называться «либеральным». Скорее вопрос в том, что даже небольшое ухудшение качества или уменьшение объема свобод, в которые так верят, ведет к тому, что в целом вера в либерализм как в нечто «либеральное» начинает колебаться. Любое ослабление либерализма оказывает важное влияние на всю его концепцию. С этой точки зрения логично предположить, что специальное упрощение либерализма/неолиберализма до рамок монетарной системы неправомочно. Прежде чем мы дадим определение этому новому явлению, которое понимается под термином «монетаризм», будет нелишне кратко проанализировать либерализм как политическое направление и «точку кристаллизации» политических партий. Ключ к любому либерализму лежит в базовой идеологии, которая наиболее адекватно выражается в тезисе «свободная игра свободных сил». Один аспект этого вопроса заключается в том, чтó этот тезис исторически означал для каждого заинтересованного представителя политического либерализма, как эта концепция соотносилась с представлениями того времени о мире, с какими глобальными освободительными представлениями о порядке эта идея была неразрывно связана. Другой также очень важный аспект этой проблематики – в том, что только те представления, концепция или политическая группа, которые остаются относительно верными основам этой базовой идеологии, могут на законных основаниях называться либеральными.

Нет никаких сомнений, что судьба либерализма как политического направления во многом зависит от того, будут ли неукоснительно следовать базовой идеологии. Однако с такой же уверенностью можно сказать, что чем «ближе» либеральный политический или идеологический курс к соответствующей реальности, тем сложнее ему оставаться преданным базовым идеям. Ситуация, которую мы часто наблюдаем, позволяет нам увидеть, что либерализм всегда сильнее проникает в политические и социальные институты, но в то же время как независимая группа проигрывает в значимости и влиянии на массы. Отсюда вытекают причины, почему либерализм на некоторое время исчезал со сцены как крупный объ-единяющий независимый политический участник: политическая (либералы не боролись за существенное расширение всеобщего избирательного права) и социологическая (всегда предпринимались шаги по развитию политической организации, однако социологическая база такого независимого политического направления уменьшилась). Кроме того, либерализм обогатил здравыми и важными идеями другие направления, и теперь существенно сократились не только социологическая, но и оптимальная индивидуальная база для независимой либеральной политической партии. Хорошим подтверждением тому, что независимая либеральная альтернатива в политике постоянно сокращается, служит тот факт, что после наиболее результативных и грандиозных исторических потрясений либерализм всегда при первой возможности вновь появляется на политической сцене; это также означает, что в «обычные» исторические эпохи и в период упадка развивающийся либерализм всегда получает наибольшие шансы к обновлению как раз в условиях очень крупных беспорядков.

Теперь мы подошли к наиболее сложной проблеме современного либерализма. Это, как уже говорилось, по существу либерализм обновления. И поэтому мы хотели бы обратить внимание непосредственно на предысторию. Процессы 70-х  
и 80-х гг. продемонстрировали совершенно иную ситуацию: формирование новой либеральной идеологии происходило не только после развала другой, по-иному организованной крупной системы, но уже, в определенном смысле, в период ее упадка, подобного распаду последней Римской империи и развитию и распространению раннего христианства. Помимо всего прочего, данный исторический опыт объясняет, как могли произойти наиболее значимые на данный момент упрощения основных либеральных идей в рамках надежной «монетаристской» системы в ходе довольно простого сопоставления системы либерализма и системы монетаризма.

Прежде чем приступить к описанию понятия монетаризма, употребляемого в настоящем исследовании, мы можем сравнить главные характеристики этих систем во всемирно-исторической перспективе. Именно реально существовавший социализм 70–80-х гг., который оказался центральным объектом, против которого могли объединиться классический политический либерализм с его правами человека и возникший в противовес национальному, если говорить в узком смысле, «монетарному» (читай – более экономическому), перераспределению обновленный либерализм, сдавая свои позиции, создал эту новую всемирную монетаристскую систему, в которой объединились две оригинальные концепции, не имеющие почти ничего общего друг с другом. Либерализм прав человека и ярко выраженный либерализм монетарных ограничений и новой организации, ориентированной против централизованного перераспределения, смогли выступать как две стороны одной медали скорее под воздействием явно более неконкурентоспособного реального социализма, вынужденного обороняться с учетом своего реального положения в системе координат новой действительности, чем под воздействием подлинно герменевтических классических, экономических и политических дискуссий. Доказать обратное легко. Только в западной политике либералы, защищающие права человека, могли оказаться в оппозиции монетарным ограничениям. Неудивительно, что внедрение такой экономической политики проводилось на Западе крайне правыми и консервативными политиками. Система слабеющего реального социализма была сама по себе политическим пространством, которое либерализм, критиковавший государственное перераспределение, не мог непосредственно сформировать из-за когнитивного диссонанса с классическим либерализмом прав человека уже на том основании, что ни первый, ни второй не были либерально устроены и что именно в рамках этой системы критика чрезвычайно сильного централизованного перераспределения (в экономическом смысле) сама по себе породила классические либеральные идеи о «свободной игре свободных сил». Реальный социализм не «ошибочно истолковал» эту новую ситуацию, он просто не осознал ее, не заметил, что одно его существование делает возможным значительную стратегическую перегруппировку сил и идеологий, и безостановочно создавал прецедентные случаи, которые каждый раз как нельзя лучше подкрепляли новую структуру (на базе случайного объединения обоих либерализмов). Таким образом, реальному социализму не удалось продемонстрировать некоторые элементы своей концепции, которые совершенно не соотносились с новой идеологией. Например, ее концептуальная модель не отражала того, что социализм уже понял некоторые истины рыночной экономики, а также ту ситуацию, когда социализм не смог вписаться в эту реальность.

Таким образом, всемирно-исторический посткоммунистический либерализм, сохраняющий свою силу, объединил элементы классического и монетаристского либерализма. Однако этим развитие основных идей не ограничилось. Сегодня объединение либерального описания политической и социальной действительности с монетаристским описанием тех же сфер – феномен, распространенный во всем мире, и в этом заключается наиболее проблематичное на сегодняшний день упрощение либерализма. Негласное сравнение либерализма и монетаризма не только подразумевает неверную официальную трактовку, но и одновременно вводит в сильное заблуждение.

Однако прежде чем мы приступим к критике подобного сравнения, крайне необходимо прояснить, что в этой статье мы понимаем под монетаризмом или монетарной системой. Соответственно это возвращает нас к экономической системе  
(и в первую очередь финансово-экономической), которая также не имеет определения.

Под монетаризмом мы понимаем однородную последовательную политико-экономическую систему, которая, равномерно и широко (хотя и не повсеместно) распространяясь посредством внутренних и внешних долгов государств, приводит к формированию либерально-демократической политической системы и гегемонии постмодернистских ценностей в мире людей.

Далее под монетаризмом мы будем понимать именно эту систему, для которой приняли, что ее можно в общем обозначить как либерализм. Кроме того, и это надо учитывать в первую очередь, никогда «либеральные» политические силы того времени не проводили более жесткую экономическую политику монетарных ограничений даже случайно, не говоря уже о том, что перспективные радикальные консерваторы вели идеологическую борьбу с любым государственным перераспределением как идеологией «левых» и в то же время совершенно забывали, что многие социальные классы и элементы этого перераспределения были инициированы и претворены в жизнь не тайными «левыми» идеологами, а прежними потребностями так называемого общества потребления. Удивительно, но с точки зрения современной экономики между монетарными ограничениями и государственным перераспределением нет никаких существенных и глубоких противоречий, эти аспекты выступают не в качестве оппонентов, а как две главные последовательные концепции экономической политики. Не менее удивительно и то  
(и это вызвано современным сравнением монетаризма и либерализма, которое для нас является главным современным упрощением либерализма), что сегодня Р. Рейган и М. Тэтчер, вынужденные постоянно использовать это понятие, перед всеми предстают либералами. Если продолжать приводить подобные доводы, мы можем оправдать и противоположную сторону. Ведь в то время были не только монетаристы, не являвшиеся либералами, но и яркие либералы, протестовавшие против монетаризма (среди других можно привести в пример Ф. фон Хайека).