В стратегическом плане главная
роль при принятии решений
о проведении операций того
или иного типа должна принадлежать
Совету министров ЕС. Созданы
новые политико-военные структуры:
Комитет по политике и безопасности (КПБ),
состоящий из представителей стран-членов,
который призван следить за развитием
международной ситуации и способствовать
выработке единой внешней политики ЕС;
Военный комитет (ВК), в который входят
на постоянной основе представители начальников
штабов родов войск, дает рекомендации
КПБ; штаб ЕС, получающий директивы от
ВК, занимается непосредственным проведением
единой европейской политики в сфере безопасности
и обороны (оценка ситуации, стратегическое
планирование и т.п.).
Все политико-военные и структурные
нововведения, о которых шла речь
на встречах Евросоюза, несомненно, способны
повысить его роль в международных
делах. Однако следует отметить, что
оценки проводимых реформ и их практических
результатов далеко неоднозначны как
в Европе, так и за ее пределами.
Во многом они отражают позиции сторон,
так или иначе принимающих
участие в создании общей европейской
политики в сфере безопасности и
обороны ЕС7.
Соединенные Штаты, вначале
высказывавшие озабоченность по
поводу «европейской оборонной
инициативы» (ЕОИ), поставили перед
европейцами ряд условий, в
частности, относительно тесной
координации действий ЕС/ЗЕС с
НАТО при сохранении главенствующей
роли последней в деле обеспечения
безопасности, а также о включении
в европейское планирование шести
государств Альянса, не входящих
в ЕС (эти положения были затем
включены в документы Евросоюза по созданию
ОЕПБО). К тому же было очевидно, что выполнение
столь далеко идущего проекта и преодоление
новых вызовов безопасности возможно
только в рамках евроатлантического партнерства,
тесного взаимодействия с США и с НАТО
в целом8.
Положительная оценка начатого
Евросоюзом процесса содержится
в Совместном заявлении США
и ЕС на встрече в Гетеборге,
где в частности отмечается, что
данный проект усилит и ЕС,
и «европейскую опору» НАТО.
Франция, не выступая напрямую
против Альянса, делала акцент
на разграничении полномочий
с США в рамках НАТО, что
должно было дать Европе возможность
самой принимать решения и
проводить их в жизнь. К тому же у ряда
французских военных сложилось мнение,
что Европа нужна Соединенным Штатам лишь
в качестве плацдарма для проецирования
силы за пределы континента, прежде всего
на Ближний Восток. В принципе такое отношение
вписывается в классические голлистские
концепции, хотя необходимо признать,
что в последние годы Франция, несомненно,
стала «более атлантической».
Великобритания стремилась
при разработке нового проекта
избежать возможности ее «маргинализации»
в рамках Европейского союза. События
на Балканах со всей очевидностью подтвердили,
что необходим европейский подход к кризисным
ситуациям, который в долгосрочном плане
дополнял бы натовский и способствовал
бы более сбалансированным отношениям
между союзниками. Нельзя исключать того
факта, что неопределенность политического
влияния ЕС на международной арене во
многом способствовала разработке концепции
ЕОИ.
Германия находилась в довольно
щекотливой ситуации вследствие
того, что она всегда считала
НАТО гарантом безопасности в
Европе и одновременно не могла,
да и не хотела оставаться
в стороне от новой европейской
инициативы. Таким образом, стране
необходимо было, сохраняя приверженность
атлантической солидарности, активно
подключиться к строительству
системы европейской обороны
в рамках ЕС. Большой проблемой
для ФРГ является модернизация
и реструктуризация бундесвера,
поскольку ее военный бюджет
крайне ограничен.
Что касается государств Союза, имеющих
статус «неприсоединившихся» (Австрия,
Ирландия, Финляндия и Швеция), то
вряд ли он может быть поставлен
под сомнение из-за выделения воинских
подразделений для проведения гуманитарных
операций или миссий по поддержанию
мира9.
Существует, однако, более серьезная
и острая проблема. В настоящий
период практически все государства
придают своей внутренней политике
первостепенное значение и, исходя
из внутренних задач, планируют
действия на международной арене,
в том числе в рамках союзов.
Иными словами, в странах ЕС
не выработана общая внешнеполитическая
и стратегическая ориентация. А
без единой стратегии и адекватного
бюджетного финансирования невозможно
выработать и общую европейскую
политику в сфере безопасности
и обороны. Следовательно, жизненно
необходимы: как выработка единого стратегического
курса политическими лидерами Евросоюза,
так и формирование новой политической
культуры в области безопасности; выполнение
ранее принятых на себя обязательств;
институциональные перемены, изменение
процесса принятия решений, который сейчас
слишком громоздок; рациональное использование
средств, выделяемых на военные нужды;
реорганизация вооруженных сил в плане
придания им большей гибкости и мобильности.
И это далеко не полный перечень задач,
стоящих перед ЕС при разработке единой
политики в области безопасности и обороны.
Трудности реализации нового европейского
проекта очевидны, однако без их преодоления
эффективность и значимость европейской
политики может оказаться под вопросом.
Глава 2 История взаимодействия США
И ЕС
2.1 Исторические предпосылки формирования
трансатлантических отношений в
биполярном мире
Трудно отрицать тот факт,
что на уровне Евросоюза ключевая
роль многосторонних механизмов
при решении международных проблем
подтверждена (в том числе документально)
всеми странами – членами сообщества,
поскольку сам ЕС является
результатом многосторонности, общеевропейского
компромисса, призванного исключить
повторение разрушительных мировых
войн. Однако события второй половины
XX века и особенно его последнего
десятилетия разрушили миф о
том, что мультилатерализм и «мягкая»
сила являются исключительной особенностью
европейской стратегической культуры,
в то время как американской политической
традиции исторически свойственен унилатерализм
и опора на «жесткую» силу. Европейская
стратегическая культура также противоречива,
как и американская. Крупные и влиятельные
страны Западной Европы всегда поддерживали
многостороннее сотрудничество в его
различных формах до той поры, пока оно
позволяло им сохранять какие-либо преимущества.
Развенчание мифа о европейском пацифизме
дополняется разрушением стереотипа о
«воинствующем» американском унилатерализме.
В конечном счете, односторонняя политика
Америки никогда не была абсолютной. США
снискали славу «строителя многосторонних
институтов». Традиционная система межсоюзнических
обязательств, состоящая примерно из шестисот
договоров и соглашений, которые США заключили
с целым рядом стран за последние пятьдесят
лет, стала одним из отличительных признаков
американской внешней политики и стратегии
национальной безопасности после окончания
Второй мировой войны.
Именно специфика биполярного
мира определила выбор Вашингтона
в пользу многосторонности, цель
которой заключалась в закреплении
Соединенными Штатами Америки
своего лидирующего положения
в западном сообществе стран
как можно на более долгий
период. Именно по этой причине
Вашингтон последовательно придерживался
принципов мультилатерализма – т.е.
преимущества коллективных действий над
односторонними, извлекая выгоду от участия
в системе международных институтов, созданных
на американских условиях после Второй
мировой войны. Америка внесла существенный
вклад в создание послевоенных международных
институтов, однако большинство американских
администраций, исключительно по собственной
инициативе, соглашались с ограничениями,
налагаемыми на США институциональными
нормами и процедурами10.
Большинство стран так называемого
«свободного мира», к которому
не относились страны социалистического
содружества наряду с СССР, добровольно
подчинялись американоцентричным институтам
и порожденным ими нормам, тем самым существенно
сужая собственную политическую автономию.
В обмен на признание за США исключительного
лидерского статуса союзники получали
защиту со стороны американских вооруженных
сил, а также экономическую и военную помощь.
В свою очередь, США настояли на том, чтобы
в обмен на эти услуги, страны-союзницы
признали наличие у Америки особых прерогатив
внутри этой «институциональной матрицы».
Несмотря на американские требования
к другим странам соблюдать нормы внешнеполитического
поведения, порожденные международными
институтами, США в то же время могли бы
сохранять определенную свободу действий
и действовать вразрез с этими нормами,
если того требовали американские национальные
интересы. В некоторых случаях, США сами
определяли и устанавливали для себя особые
права и привилегии посредством тех или
иных международных структур, а если же
такой возможности не было, Вашингтон
попросту обходил их или ограничивал полномочия
многосторонних институтов с целью сохранения
собственной свободы рук. Экспортируя
принципы многосторонности на чужую, в
том числе европейскую почву, США в то
же время придерживались принципов избирательности
«мультилатерализма/унилатерализма»
в отношении себя.
«Институциональная сделка»,
лежавшая в основе американоцентричной
системы мирового порядка, сохраняла свою
силу довольно длительное время именно
потому, что американская гегемония была
частичной, а не беспредельной. СССР вместе
с его союзниками и сателлитами находился
за рамками этой американской гегемонистской
системы, сохраняя, тем самым, свою практически
полную независимость от нее.
Несмотря на дороговизну
обеспечения мирового сообщества
«общественным благом», американская
стратегия привлечения союзников
через согласие, а не принуждение,
оставалась относительно эффективным
средством сохранения военно-политического
союза. Партнеры Америки по НАТО
всецело зависели от военного потенциала
сверхдержавы Запада, поскольку исключительно
он мог «уравновесить» советскую мощь.
Подобная зависимость усиливала терпимость
европейцев в отношении тех особых полномочий
и прерогатив, которыми США довольствовались
в существующей внутризападной системе
международных норм и правил. Если сохранение
этого институционального порядка требовало
от «сильного гаранта безопасности» нарушения
общепринятых норм с целью нейтрализации
внешней угрозы, особых возражений со
стороны союзников, как правило, не возникало.
С исчезновением в конце 1980-1990-х
гг. общей для Запада «внешней угрозы»
в виде Организации Варшавского
Договора (ОВД) и «советоцентричной»
системы во главе с СССР, внутренние американо-европейские
противоречия заявили о себе с большей
остротой. Фактически, распространение
американоцентричного гегемонистского
порядка на прежде не входившую в него
часть «остального мира» (в первую очередь
бывшие социалистические страны), подорвало
основы существовавшей вплоть до окончания
«холодной войны» внутризападной системы
многосторонней кооперации11. После распада
социалистического лагеря американское
стремление играть роль «благожелательного
гегемона», наделяя «свободный мир всеобщим
благом», значительно снизилось. Вместо
этого США все больше стали стремиться
к реализации собственных узкокорыстных
интересов и к сокращению вложений (как
материальных, так и нематериальных) в
созданные ими же самими институциональные
структуры. В свою очередь, европейские
союзники США начали предпринимать попытки
по превращению гегемонистской системы
международных отношений в «истинно мультилатералисткую»
или в такую, где США обязались бы играть
по общим для всех, стран Запада правилам.
Вашингтон, сопротивляясь этим нажимам,
в значительной мере отказался от гегемонистской
стратегии в пользу унилатерализма и стал
игнорировать традиционные институты
внутризападной кооперации, предпочитая
вместо этого «коалиции по случаю», когда
помощь других стран казалась США необходимым
условием для реализации тех или иных
американских внешнеполитических инициатив.
Одной из важнейших причин,
обусловивших поворот США к
политике унилатерализма в отношениях
с союзниками по Североатлантическому
Альянсу, стал беспрецедентный по своему
масштабу разрыв в военно-силовых возможностях
между США и европейскими членами НАТО.
Многочисленные нажимы Вашингтона
на союзников, призванные заставить
европейские страны-члены НАТО
сократить военно-технологический
разрыв, так и не увенчались
успехом. Первым ответом европейских
стран на окончание «холодной
войны» были действия, направленные
на сокращение оборонных расходов
в надежде скорейшего получения
так называемых «мирных дивидендов».
Более того, продолжительный экономический
рост в 1990-е гг. позволил Соединенным
Штатам Америки осуществлять
дорогостоящие военные программы,
уровень затрат на реализацию
которых для большинства европейских
стран был просто неприемлем,
особенно на фоне значительно
меньших темпов экономического
роста в ЕС12.
В то время, как американские
вооруженные силы, используя результаты
«революции в военном деле», достигли
качественно нового уровня оснащения,
армии даже наиболее передовых в военном
отношении стран Западной Европы, включая
Великобританию и Францию, оказались не
в состоянии составить конкуренцию высокотехнологичной
американской военной машине, что отчетливо
продемонстрировали крупнейшие совместные
военные акции стран Запада конца XX-начала
XXI вв. (начиная от «Бури в пустыне» 1991 г.
и заканчивая операцией НАТО «Союзническая
сила» против Югославии в 1999 г.), осуществлявшиеся
странами Запада на коллективной, т.е.
многосторонней, основе. В условиях постбиполярного
мира США располагали достаточными средствами,
позволяющими им в одиночку побеждать
регулярные армии стран-противников.
По мере увеличения военно-силового
и технологического отрыва США от своих
ближайших партнеров по Североатлантическому
Альянсу Вашингтон все чаще стал склоняться
к максимальной самостоятельности при
проведении боевых операций высокого
уровня интенсивности, позволяя европейским
союзникам принимать лишь ограниченное
участие в военных кампаниях, подтверждением
чему стали фактически односторонние
военные акции США в Афганистане (2001 г.)
и Иране (2003 г.)13.
Вступление Соединенных Штатов
Америки в провозглашенный Дж.
Бушем «новый мировой порядок» начала
1990-х гг. не сразу спровоцировало Вашингтон
к отказу от многосторонних обязательств
перед союзниками и резкому повороту к
унилатерализму во взаимоотношениях с
внешним миром. Более того, окончание советско-американской
конфронтации было воспринято администрацией
Дж. Буша (старшего) как исторический шанс
для укрепления и расширения американо-европейского
институционального сотрудничества, которое,
по мнению президента, помогло Западу
одержать победу в «холодной войне».