Следовательно,
мы можем с определенностью
сказать: самоубийством называется
каждый смертный случай, который
непосредственно или опосредованно
является результатом положительного
или отрицательного поступка, совершенного
самим пострадавшим, если этот
последний знал об ожидавших
его результатах. Покушение на
самоубийство — это вполне
однородное действие, но только
не доведенное до конца. Этого
определения достаточно для того,
чтобы исключить из нашего
исследования все, что касается
самоубийства животных. В самом
деле, все, что мы знаем об умственном
развитии животных, не позволяет
нам предположить у них наличие
предварительного сознания смерти,
в особенности же допустить
у них знание и понимание
приводящих к этому средств. Можно,
правда, наблюдать случаи, когда
животные отказываются входить
в помещение, где были убиты
другие животные. Можно подумать,
что они как бы предчувствуют
ожидающую их судьбу. В действительности
ощущение запаха крови является
достаточным объяснением этого инстинктивного
сопротивления. Все хоть немного достоверные
факты, в которых хотят видеть самоубийство
животных в подлинном смысле этого слова,
могут быть объяснены совершенно иначе.
Если разъяренный скорпион жалит самого
себя — что в конце концов недостоверно,—
то он делает это, быть может, в силу автоматической
и бессознательной реакции. Двигательная
энергия, порожденная у него состоянием
раздражения, разрешается случайно, как
попало; бывает иногда, что жертвой этих
движений падает само животное, и нельзя
с уверенностью сказать, представляло
ли оно себе заранее последствия своего
поступка. С другой стороны, если существуют
собаки, которые отказываются от принятия
пищи после смерти своего хозяина, то это
означает, что тоска механическим образом
лишает их аппетита; такое состояние влечет
за собою смерть, но она не является заранее
предвиденным результатом. Ни воздержание
от пищи в этом случае, ни укус в предыдущем
не употреблялись как средства для достижения
вполне определенной цели.
Человек, сознательно
подвергающий себя опасности
ради другого лица, но без явной
угрозы смерти, конечно, не является
самоубийцей, даже если ему и
пришлось бы умереть. Этим именем
нельзя также назвать неосторожного,
как бы играющего со смертью
человека, стремящегося в то же
время избежать ее, или человека
апатичного, который, не будучи ни
к чему привязан в жизни, не
дает себе труда позаботиться
о своем здоровье, и погибает от своей
небрежности. И однако, все эти виды поведения
ничем коренным от самоубийства в собственном
смысле слова не отличаются; они порождают
аналогичное направление ума, поскольку
в равной степени сопряжены со смертельным
риском, который не остается тайной для
действующего лица и перспектива которого
это последнее не устрашает; вся разница
заключается в степени вероятности смертельного
исхода. Не без некоторого основания говорят
иногда, что ученый, истощив свои силы
постоянным бодрствованием, убил самого
себя. Все эти случаи рисуют нам виды зачаточного
самоубийства, и если, руководствуясь
правильным методом, их не надо смешивать
с видами полного самоубийства, то все
же не надо терять из виду и то отношение
родства, которое между ними существует.
Самоубийство получает совсем различную
окраску в том случае, если оно неразрывно
связано с актами мужества или самоотвержения,
и в том случае, если оно является результатом
неосторожности или простой небрежности.
2.2 Социологизм в исследовании
причин самоубийства
В своём
третьем произведении “Самоубийство”
Дюркгейм предпринял попытку
объединить теоретический подход
к объяснению этого явления
с анализом эмпирических данных
служащих для проверки его
гипотезы. Он, обосновавший концепцию
так называемого социологизма, признаётся
предшественником современного
фундаментализма. Выявление связей
между социологизмом и структурным
функционализмом должно способствовать
более глубокому пониманию, как
современной западной социологии,
так и определению той роли,
которую играли концепции Дюркгейма
в формировании современных теоретических
течений.
Сущность объяснения
такого явления как самоубийство
у Дюркгейма был “социологизм”,
сквозь призму которого рассматривались
все другие факторы, в том числе
и психическая предрасположенность
к самоубийству. Говоря о том,
что психологические мотивы часто
кажутся причиной добровольного
ухода людей из жизни и представляют
из себя только индивидуальное, он обращается
к изучению социальной среды считая, что
она является главной причиной изменения
статистики самоубийств.
По Дюркгейму, процент самоубийств
является функцией нескольких социальных
переменных: религиозных, семейных, национальных
и других социальных отношений. Используя
путь исключения Дюркгейм, как уже говорилось,
отбрасывает не социальные факторы: психоорганическое
предрасположение индивидов (расовый
и наследственный фактор), физическое
окружение (климат, время года, дня) и подражания.
Сделаем небольшой
вывод. Итак, мне кажется, что для
понимания дюркгеймовского “социологизма”,
необходимо различать в нём два аспекта
онтологический и методологический. В
первом аспекте речь идет о подчеркивании
социальной реальности по отношению к
индивидуальной, то есть биопсихической
реальности, воплощенной в индивидах.
И в то же время утверждается приоритет
социальной реальности по отношению к
индивидуальной и её исключительное значение
в детерминации человеческого сознания
и поведения; значение же индивидуальной
реальности признаётся вторичным. Общество,
по Дюркгейму, это: ассоциация индивидов;
навязывание предписанных социумом обязанностей;
объект мысли, чувства и действия; индивид
- биологическая единица; созданное обществом
представление о человеческой личности
в целом, абстрактного индивида обладающего
некоторыми неизменными чертами и так
далее.
Главным принципом
второго аспекта является то,
что исследованию должны подвергаться
в первую очередь не понятия
о социальной реальности, а она
сама непосредственно. Из социологии
необходимо устранить все предпонятия,
то есть понятия, образовавшиеся вне науки.
Глава 3. Причины и типы самоубийств
в социологии Э. Дюркгейма
3.1 Причины самоубийств
Прежде чем
перейти к исследованию социальных
причин самоубийства, надо рассмотреть
влияние еще одного психологического
фактора, которому приписывается особо
важное значение в генезисе социальных
факторов вообще, самоубийства в частности.
Мы говорим о подражании.
Подражание
есть, бесспорно, явление чисто психологическое;
это вытекает уже из того
обстоятельства, что оно возникает
среди индивидов, не связанных
между собою никакими социальными
узами. Человек обладает способностью
подражать другому человеку вне
всякой с ним солидарности, вне
общей зависимости от одной
социальной группы, и распространение
подражания само по себе бессильно
создать взаимную связь между
людьми. Чиханье, страсть к буйству
могут передаваться от одного индивида
к другому при наличности только временного
и преходящего соприкосновения между
ними; нет необходимости, чтобы среди них
возникала какая-либо моральная или интеллектуальная
связь или обмен услуг, нет надобности
даже, чтобы они говорили на одном языке;
взаимно заражаясь, перенимая что-либо
друг у друга, люди вовсе не становятся
ближе, чем были раньше. В общем, тот процесс,
посредством которого мы подражаем окружающим
нас людям, служит нам и для воспроизведения
звуков природы, форм вещей, движения тел.
Так как ничего социального нет во втором
случае, то его также нет и в первом. Источник
подражания заложен в известных свойствах
представляющей деятельности нашего сознания,—
в свойствах, которые вовсе не являются
результатом коллективного влияния. Если
бы было доказано, что подражание может
служить определяющей причиной того или
иного процента самоубийств, то тем самым
пришлось бы признать, что число самоубийств
— всецело или только отчасти, но во всяком
случае непосредственно — зависит от
индивидуальных причин.
Я считаю, что
различные типы самоубийств могут
вытекать только из различных
определяющих причин. Каждый из
этих типов может иметь свою
особую природу лишь в том
случае, если имеются налицо специфические
условия его осуществления. Одно
и то же обстоятельство или
стечение обстоятельств не может
вызывать то одно, то другое
последствие, так как иначе разность
результатов была бы не объяснима
и являлась бы отрицанием принципа
причинности. Поскольку мы можем
констатировать специфическое различие
между причинами, постольку мы
должны ожидать подобного же
различия между последствиями. Исходя
из этого положения, мы можем
установить социальные типы самоубийств
не путем непосредственной классификации,
опирающейся на предварительное
описание их характерных особенностей,
а классифицируя самые причины,
вызывающие их. Не касаясь вопроса,
почему они различаются, мы прежде
всего исследуем, каковы те социальные
условия, от которых они зависят. Затем
мы сгруппируем условия по их сходству
и различию в отдельные классы и можем
быть тогда уверенными в том, что каждый
такой класс будет соответствовать определенному
типу самоубийств. Одним словом, наша классификация
будет этиологической, вместо того чтобы
быть только морфологической. Подобный
результат в качественном отношении нисколько
не ниже, так как мы можем гораздо глубже
проникнуть в природу явления в том случае,
если нам известна его причина, чем в том
случае, если известны только его признаки,
хотя бы и самые существенные.
Правда, у этого
метода есть тот недостаток, что
он постулирует различие типов,
не описывая их непосредственно;
он может определить самый
факт существования типов, число
их, но не характерные их признаки.
К счастью, у нас есть способ,
который может помочь нам хотя
бы до некоторой степени пополнить
этот пробел. Если нам известна
природа причин, производящих то
или иное явление, то легко
заключить о природе последствий,
которые, таким образом, сразу будут
характеризованы и классифицированы
именно тем, что мы сведем их
к их источникам.
В протоколах,
составляемых по поводу каждого
самоубийства, указывают между прочим
ту побудительную причину (семейное горе,
физическое или какое-либо другое страдание,
угрызение совести, пьянство и т. д.), которая,
по-видимому, была его определяющим мотивом;
и почти в каждой стране в статистических
отчетах есть специальная таблица, где
сведены результаты такого исследования
под заголовком: «Предполагаемые мотивы
самоубийства». Казалось бы, всего естественнее
воспользоваться этой уже готовой работой
и начать наше изыскание сравнением этих
документов. В самом деле, они указывают
нам, по-видимому, на обстоятельства, непосредственно
предшествовавшие совершению различного
рода самоубийств; не будет ли поэтому
вполне правильным методом обратиться
для объяснения изучаемого нами явления
к этим наиболее близким причинам, с тем
чтобы затем в случае надобности перейти
к ряду других.
Но, как уже
очень давно заметил Вагнер, то,
что называется статистикой мотивов
самоубийств, есть на самом деле
не что иное, как статистика
тех мнении, которые составляют
себе по поводу этих мотивов
чины, зачастую низшие чины полиции,
обязанные собирать соответственные
сведения.
К несчастью,
известно, что официальные сведения
бывают очень часто извращенными
и неполными даже тогда, когда
касаются только материальных
и очевидных сторон факта, доступных
всякому добросовестному наблюдателю
и не нуждающихся ни в какой
оценке.
3.2Типы самоубийств
С целью
опровержения теорий, согласно которым
самоубийство объяснялось климатическими,
географическими, биологическими, сезонными,
психологическими или психопатологическими
факторами, Дюркгейм проводит сбор
и анализ статистических данных,
характеризующих динамику самоубийств
в различных европейских странах.
Он считал, что только социология
способна объяснить различия
в количестве самоубийств, наблюдаемые
в разных странах в разные
периоды. В качестве альтернативного
объяснения Дюркгейм выдвинул
предположение, что самоубийство
– социальный факт – продукт
тех значений, ожиданий и соглашений,
которые возникают в результате
общения людей друг с другом.
Три основных
типа самоубийств, обусловленных
различной силой влияния социальных
норм на индивида:
Эгоистические – ослабление
социальных связей (индивид остаётся наедине
с самим собой и утрачивает смысл жизни)
Преимущества,
которыми пользуются люди, находящиеся
в брачном состоянии, можно приписать
только одной из двух нижеследующих
причин:
Либо мы
имеем здесь влияние домашней
среды; в таком случае именно
семья нейтрализует наклонность
к самоубийству и мешает ей
развиваться.
Либо же
этот факт объясняется тем, что
можно назвать «брачным подбором».
Брак действительно механически
производит в общей массе населения
некоторого рода сортировку. Не
всякий желающий женится. Мало
шансов создать себе семью
у того человека, который не
обладает известным здоровьем, средствами
к жизни и определенными нравственными
достоинствами. Тот, кто лишен всего
этого, за исключением каких-либо
особо благоприятных обстоятельств,
волей или неволей отбрасывается
в разряд безбрачных, которые
и составляют, таким образом, наихудшую
часть населения. Именно в этой
среде чаще всего попадаются
слабые, неизлечимо больные люди,
крайние бедняки, субъекты нравственно
испорченные. Если эта часть населения
настолько ниже остальной, то
вполне естественно, что она проявляет
в своей среде более высокую
степень смертности, более сильно
развитую преступность и, наконец,
большую наклонность к самоубийству.
При такой гипотезе уже не
семья предохраняет человека
от самоубийства, преступлений или
болезней, а, наоборот, преимущество
людей, находящихся в брачном
состоянии, зависит от того, что
только тем доступна семейная
жизнь, кто представляет собою
серьезные гарантии физического
и нравственного здоровья.
Мы имеем
доказательство того, что брак
оказывает незначительное влияние
на коэффициент предохранения
от самоубийства; в самом деле,
величина наклонности к браку мало изменялась
с начала XIX в., тогда как предрасположение
к самоубийству стало втрое сильнее. В
1821 —1830 гг. на 1000 жителей приходилось 7,8
годовых браков; в 1831 —1850 гг.— 8; в 1851 —1860
гг.—7,9; в 1861 — 1870 гг.—7,8; в 1871 — 1880 гг.—
8. За этот же период времени процент самоубийств
на 1 млн. жителей с 54 поднялся до 180. С 1880
по 1888 г. наклонность к браку несколько
понизилась (стала 7,4 вместо 8), но это понижение
не стоит ни в какой связи с громадным
повышением числа самоубийств, которое
за период 1880—1887 гг. поднялось на 16%.
Незначительное
влияние самого брачного союза как
такового на величину коэффициента предохранения
обнаруживается особенно ярко в том
случае, если дело касается женщины
и если в лице детей этот союз не имеет
своего естественного дополнения. 1 млн.
бездетных жен дает 221 случай самоубийства,
1 млн. девушек (того же возраста, между
42—43 годами) дает только 150. Первое число
относится ко второму, как 100 к 67, а коэффициент
предохранения падает ниже единицы (0,67),
т. е. в действительности мы имеем уже не
предохранение от самоубийства, а обострение
наклонности к нему. Итак, во Франции замужние
бездетные женщины лишают себя жизни в
1 !