Мифы в семье: социологический анализ

Христианский  храм — не просто «дом собрания»  как синагога, но и «дом божий». Он, конечно, предназначен для собрания верующих, но одновременно он является своего рода «космическим ковчегом» для пребывающего в нем Творца. Храм — символ одухотворенного мира, прообраз грядущего «обожения Вселенной», он соединяет в единое целое купол, означающий «твердь небесную», образ Вседержателя, лики ангелов и святых, евангельские сюжеты. Христианский храм — зримое воплощение христианской догмы, соединяющей Бога, царства «неба» и «земли», Священную историю.

Миф обретает зримые черты в ритуале, хотя ритуал может  совершаться без ясного осознавания  заложенного в мифе значения. Вера получает видимое каждому воплощение. Ритуал, богослужение — вера в действии, в поведении, отношениях верующего. С помощью ритуала верующие соприкасаются со «священным временем», становятся современниками событий «священной истории», обретают «жизнь вечную». Больше того, в ритуале «священное время» как бы создается, поскольку время имеет смысл тогда, когда в нем что-то происходит.

Социальное  значение ритуала в установлении связи между людьми, усвоении верований, религиозных установок и ценностей  и т.д. Каждый ритуал означает действие, направленное на установление и поддержание порядка. Он есть религиозный обряд – форма и компонент религиозной деятельности, культа, символического действия, в которых воплощаются те или иные религиозные представления. Боги умирают без совершения ритуалов, смерть человека обязательно сопровождается ими. Обряд знаменует собой власть общества над индивидом. В ритуале индивид устанавливает связь с группой, обществом; в веровании — с космическим порядком. Ритуальный страх — страх нарушения божественного порядка. Потребность в обряде как «торжественном восполнении» повседневной рутины человек ощущает в каждый переломный момент своей жизни. Ритуальное воплощение веры — дань телесной природе человека, которая должна быть признана во всей своей жизненной силе и по возможности одухотворена. Христианский крест — символ не только распятия, смерти и страдания бога, но и поражения идеала.

Мы уже говорили, что в современной психологии мифом называется некоторое представление, которое разделяется всеми членами одной семьи. Более того, оно принимается ими без объяснений, не подвергается сомнению, поскольку «впитывается с молоком матери».

Существование мифа в любой семье обусловлено особенностями мышления человека, которое можно классифицировать по разным основаниям, но одним из самых значимых является деление мышления на логическое и мифологическое. Каждый вид мышления, в свою очередь, связан с одним из двух полушарий мозга, различным образом обрабатывающих поступающую информацию. Левому полушарию свойственна последовательная обработка информации, поэтому и речь, и логическая последовательность становятся неотъемлемой частью его анализа. Правое полушарие способно целостно, гештальтно описывать мир, а потому в сферу его анализа входит эмоциональная сфера, которая может быть представлена образно, в мифе.

Спецификой мифа является то, что его нельзя разрушить фактами, которыми пользуется логическое мышление как доказательствами, поскольку и само мифологическое мышление не чувствительно ни к противоречию, ни к фактам. Это означает, что миф может заменить только другой миф, именно поэтому работа с мифами с трудом поддается рациональным доводам.

Миф исторический несколько отличается от мифа, формирующегося в семье, поскольку исторический зародился еще в те времена, когда у человека не было достаточно слов для описания мироздания, да и мир для него выглядел иначе, чем для современного человека, получившего образование как минимум в средней школе. Тогда миф (впрочем, как и сейчас) позволял выразить идеи, которые невозможно описать словами. Вместо них человек использовал символы.

Согласно К.Юнгу, символы «должны пониматься как выражение интуитивной идеи, которая не может быть сформулирована иным образом. Когда Платон, например, представляет проблему теории познания как пещеру или Христос описывает идею Царствия Божьего в притчах, это подлинные символы, поскольку являются попытками выразить посредством вербальной концепции то, чего еще не существует. Если бы мы попытались интерпретировать платоновскую метафору по Фрейду, мы бы неизбежно добрались до чрева матери, чем бы доказали, что даже такой интеллект, как у Платона, все равно увяз в детской сексуальности. Но при этом мы совершенно не замечаем того, что на самом деле Платон создает из примитивных детерминант своих философских идей; мы пропускаем самое существенное и просто констатируем, что у него были инфантильные сексуальные фантазии, как у всякого смертного. Такое открытие может иметь ценность только для того, кто считал Платона сверхчеловеком и теперь может получить удовлетворение, убедившись, что и Платон был обычным человеческим существом. Но кто мог бы воспринять Платона как бога? Только тот, в ком преобладают инфантильные фантазии и кто, следовательно, имеет ментальность невротика». Итак, Платон в отличие от современных философов не имеет языка, обозначающего разнообразные понятия, и потому, чтобы быть понятным, он излагает свои мысли символами. Хотя выбор символов определяется психологией Платона, что и позволяет Юнгу обращаться к фрейдовской концепции. Точно так же в каждой семье будет использована символика, вскрывающая психологические особенности взаимоотношений между ее членами.

У мифа есть целый ряд характеристик. Прежде всего, миф — это нечто постоянное и неизменное для всех людей во все времена. Общие модели, сюжеты и даже детали, содержащиеся в мифах, встречаются везде и повсюду. Это совокупное наследие воспоминаний наших предков, передававшееся из поколения в поколение. Именно поэтому миф входит в структуру нашего подсознания. Миф — это рассказ о событиях, совершавшихся до начала письменной истории, и о значении событий, которые произойдут в будущем. Миф — это нить, соединяющая воедино прошлое, настоящее и будущее. Миф — это уникальный язык, описывающий реалии, лежащие за пределами пяти чувств. Он заполняет пропасть между образами подсознания и языком сознательной логики.

Миф — это «склейка», формирующая целостные сообщества людей. Он представляет собой основу самоопределения племен, общин, наций. 
Миф — сущностно необходимый элемент во всех сводах нравственных законов. Основа моральных кодексов всегда выводится из мифологии и религии, но никогда не обосновывается научно. Например, в фильме «Чужие письма» учительница жалуется близким по духу людям и говорит, что не знает, как объяснить детям, почему нельзя читать чужие письма. Пожилая женщина очень быстро находит ответ: «Почему нельзя читать чужие письма? Просто нельзя, и все». Логически можно обосновать и то, что чужие письма можно читать, и то, что их читать нельзя. Но мифологическая составляющая нашего общества категорично требует запрета на эту форму поведения. И ее не нужно обосновывать как-то иначе.

Миф — это комплекс верований, придающих жизни смысл. Миф помогает людям и обществам адекватно приспособиться к своему окружению [8].

В мифе обычные слова, обозначающие конкретные вещи, употребляются для описания понятий, превосходящих опыт наших пяти чувств. 3.Фрейд был уверен, что значительная часть мифологических понятий о мире, глубоко проникших в большинство современных религий, есть не что иное, как психология, спроецированная на внешний мир. Это обусловлено тем, что труднее всего описанию словами поддается внутренний мир человека.

«Хотя каждый из нас живет своей собственной жизнью, но все мы в первую очередь являемся представителями, жертвами и противниками того коллективного бессознательного, чьи истоки теряются в глубине веков. Можно всю жизнь думать, что следуешь собственным желаниям, так никогда и не осознав, что в большинстве своем люди лишь статисты в этом мире, на этой сцене. Существуют вещи, которые, хотим мы этого или нет, знаем о них или не знаем, мощно воздействуют на нашу жизнь — и тем сильнее, чем меньше мы это осознаем». Эта мысль К.Юнга о том, что с помощью мифа в семье детям передаются наиболее значимые представления родителей.

Некоторые из этих представлений могут ограничивать развитие ребенка. Например, высказывание матери: «Мой старший сын замечательно учится, и, я уверена, станет великим ученым. Но мой младший — ужасный разбойник, даже не знаю, что с ним делать». 
И если в этот момент рядом с матерью стоят пятилетний «ученый» и трехлетний «разбойник», то ни один человек в мире, кроме нее самой, не сможет лучше запрограммировать их на то, в чем она их каждый день уверяет да к тому же внушает это их окружению. И будьте уверены, этим мифом, который она будет без устали «внедрять» в них, она создаст из одного ученого, а из другого — разбойника, даже если каждый из них тайно мечтает о другом предназначении.

Превращение мифа в реальность очень точно описано Р.Гари в его автобиографическом романе «Обещание на заре». Его мать эмигрировала из России, где она была актрисой. На чужбине она даже не стремилась вернуться к любимой профессии и тяжким трудом зарабатывала деньги, чтобы дать сыну образование, лишая себя даже необходимого. Так, она твердила, что не любит мясо, когда по вечерам готовила ему отбивные котлеты. Но однажды он заметил, как она собирала кусочком хлеба остатки этой котлеты на сковороде.

Единственным утешением ее была мечта, что сын достигнет всех высот в обществе, которые возможны во Франции (что и сейчас практически невозможно для не рожденных во Франции). 
«Мать возвращалась из своих странствий по заснеженному городу, ставила шляпные картонки в угол, садилась, закуривала сигарету и смотрела на меня с сияющей улыбкой.

- Мама, что случилось?

- Ничего. Поди поцелуй меня.

Я подходил, целовал. Ее щеки пахли холодом. Она прижимала меня к себе, зачарованно глядя поверх моего плеча куда-то вдаль. Потом говорила:

- Ты будешь французским посланником.

Я понятия не имел, что это такое, но соглашался. Мне было восемь лет, но я уже решил, что дам ей все, чего бы она ни пожелала». 
В этом отрывке существенны две вещи: программирование матери и обещание сына.

В романе Гончарова «Обломов», который в некоторой степени тоже считается автобиографичным, мать Обломова также программировала его, мечтая о том, как сын ее станет значимым лицом. Однако нет никаких сведений, что сын обещал ей это. 
Более того, программирование должно происходить в эмоциональной атмосфере. Вот как описывает Р.Гари кульминацию материнского внушения. В какой-то момент соседи, видевшие, что мать Гари ходит постоянно с картонками (а она продавала шляпы), сообщили в полицию, что она подозрительно себя ведет. Был обыск, после которого полиция ушла ни с чем, а мать осталась сидеть среди разбросанных шляп. Внезапно несчастную женщину охватил гнев, и она бросилась стучать в двери соседям, чтобы наказать их. «...Она притянула меня к себе и, предъявив присутствующим, гордо объявила громовым голосом, который все еще отдается у меня в ушах: 
— Подлые, мелкие людишки! Мещанские клопы! Вы даже не знаете, с кем имеете честь говорить! Мой сын будет французским посланником, кавалером Почетного легиона, великим драматургом, Ибсеном, Габриэлем д'Аннуцио! Он... 
Она запнулась, подыскивая что-нибудь совершенно убийственное, какой-нибудь наивысший и окончательный знак жизненного успеха: 
— Он будет одеваться в Лондоне!

До сих пор явственно слышу грубый хохот "мещанских клопов". И краснею, когда пишу эти строки. Вижу глумливые, злобные, презрительные лица — вижу без ненависти: это всего лишь человеческие лица, обычное дело. Может, лучше сразу же сказать для ясности, что сегодня я генеральный консул Франции, участник освобождения, кавалер ордена Почетного легиона, а если не стал ни Ибсеном, ни Габриэлем д'Аннуцио, то не потому, что не старался.

И можете не сомневаться: я одеваюсь в Лондоне. Терпеть не могу английский покрой, но у меня нет выбора». К этому можно добавить еще то, что Р.Гари дважды получил Гонкуровскую премию, хотя это запрещено уставом организации, выдающей эту премию. 
Здесь в полной мере описан сценарий, который мать закладывает в ребенка, и показано, как она эта делает. Более того, ребенок не может вырваться за его пределы, сколь бы жесткими ни были границы и сколь бы высокими ни были требования. Только крайне тяжелые переживания или специальная психологическая работа могут раздвинуть границы сценария или сделать их более гибкими.

Тем не менее, не все дети так явственно чувствуют стены сценария и так четко могут описать его формирование. Для большинства он представляется данностью, которую не замечают, как перестают чувствовать давление на кожу одежды уже через минуту после того, как ее надели. 
Это обусловлено природой бессознательного и его способностью формировать символы, на основе которых и строится миф. 
«Форма, в которой представляется бессознательный материал, не свойственна сознательному уму. Бессознательное не может, да и не пытается, охватить объекты и дать им определение при помощи... объяснений, прояснить их путем логического анализа. Путь бессознательного иной. Вокруг предмета, который объясняется и предлагается для понимания и интерпретации, собираются символы, ограничивающие и описывающие неизвестное с разных сторон. Каждый символ раскрывает какую-либо сторону предмета, который предлагается для понимания, указывает на определенную грань его значения. Лишь совокупность этих символов, собранных вокруг рассматриваемого объекта, может привести к пониманию того, на что эти символы указывают и что они пытаются выразить».

Символичность мифа и, соответственно, сценария затрудняет осознание наличия сценария. Для психолога же важно, что не все сценарии, которые даются родителями, полезны для всех членов семьи. Они могут позволить одному ребенку раскрываться в полной мере, тогда как другой будет ограничен в реализации собственных возможностей. 
Задача психолога — выявить эти препятствующие развитию личности представления и вместо них с помощью всех членов семьи сформировать новый миф.

Мы уже сказали, что мифы нечувствительны к фактам, но чувствительны к другим мифам, притчам или былям, представленным в виде яркого образа, сопровождающегося символами или символическими действиями. Такие миниатюры, относящиеся к разным литературным жанрам, но имеющие впечатляющее содержание, метафору, в рамках данной работы мы назовем байками. Так мы попытаемся объединить многообразные литературные формы воздействия одним словом, хотя понимаем, что они в различной мере приближены к символу, который является обязательной основой мифа.