Средневековая риторика и ее особенности

   Материал  для этого - так называемые прогимнасмы, т. е. примерные образцы разработки простейших форм. Всякий прогимнасматический сборник, и античный и византийский, всегда начинался с образчиков жанра басни, т. е. с развертывания сюжетов Эзопова сборника в риторической прозе и по всем правилам последней; это демонстрация была обязательной для ритора установки на претворение «необработанного» текста в «обработанный» на простейшем материале. Такая демонстрация дает и более ясное понятие о существе византийской риторической нормы.

   Например, в начале сборника прогимнасм Никифора Хрисоверга (ум. после 1203 г.) стоит переработка  эзоповской басни LX/XC. Сюжет этот не раз использовался в европейской басенной традиции вплоть до Лафонтена и Крылова, так что мы получаем возможность рассматривать подход к теме византийского ритора на оттеняющем фоне текстов, более близких нам по времени и привычных с детства, но притом не настолько далеко отошедших от античных риторических норм, чтобы сопоставление стало вовсе уж беспредметным.

   Любопытные  вещи начинаются уже с заглавия. У Эзопа басня называется «Старик  и Смерть», и оба баснописца Нового времени сохраняют ту же структуру заглавия: у Лафонтена - «Смерть и Дровосек», у Крылова - «Крестьянин и Смерть». Никифор Хрисоверг же дает заглавие совершенно иного типа: «О том, сколь властительно жизнелюбие». Так - не очень по-басенному, но зато очень пo-риторически - озаглавлены все пять басен в сборнике Хрисоверга: «О том, что не должно бороться против силы судеб»; «О том, что ничего доброго Хула не оставит без порицания»; «О том, что опасное дело зависть»; «О том, что нет пользы сребролюбцам в стяжании, когда не имеют они оному употребления».¹⁰

   Подобные  заглавия имеют очень простой  и конкретный практический смысл: они  превращают басенный материал в заготовки  примеров для речей и проповедей, указывая наперед контекст, в который  басне предстоит войти. С самого начала заявлен примат общего - над частным, абстрактного - над конкретным, тезиса - над повествованием. В нормальной, не прошедшей через руки византийского ритора басне мораль, как известно, выводится из рассказа: познание идет путем житейской, бытовой «индукции». В обработанной басне у Хрисоверга, напротив, рассказ выводится, дедуцируется из общих тезисов, и недаром ему предпослан опять-таки общий тезис, которому, казалось бы, полагается служить замыкающей моралью.

   Вот текст обработанной византийцем  басни:

   «Человек  некий имел бедность сопутницею жизни  своей и с нею состарился. Однако для него помощью, для бедности же его противовесом служило ремесло; и было то ремесло дровосека. Ведь умеют мужи, бедностию теснимые, простирать руки свои на ремесло и  призывать на подмогу себе труд. Итак, всю жизнь свою рубил он дрова, срубленное же на всякую нужду себе употреблял. Из сего проистекали для него как всякие прочие тяготы, так и нижеследующие; ибо не односоставна была маята его, и не единообразна мука. Досаждал ему и топор, часто по древу ударявший, ладони ему натиравший, жил его состав утомлявший; досаждал груз дерев срубленных, на плечи его возлагавшийся и угнетавший их немилосердно. Ибо даже и скота подъяремного не дала старцу бедность, но преклонила под ярем его же выю. И вот однажды, пресытясь тяготами, зараз и обремененный, и в конец истощенный, зовет он Смерть. И немедля Смерть к нему приступает, и о причине, коей ради призвал он ее, вопрошает. Но тотчас является на свет жизнелюбие, от начала в засаде таившееся, и, переменив образ мыслей старца, подучает его перетолковать причину. «Не для того зову я тебя, - говорит он, - чтобы ты меня забрала, но дабы в трудах моих мне подсобила и, хоть немного бремя мое поднеся, вздохнуть мне позволила».

   Так-то готовы мы труды все и скорби принять на себя по причине врожденного нашего жизнелюбия».¹¹

   Первое, что обращает на себя внимание, - это  способ, которым обозначен герой  басни: «человек некий». В Эзоповом сборнике он называется «старик», у  Лафонтена - «бедный дровосек» , у Крылова - тоже «старик» (и тут же у обоих - наглядный образ: у Лафонтена - «весь заваленный ветками», у Крылова - «иссохший весь от нужды и трудов»). У Хрисоверга он будет ниже именоваться «старец», но изначально он представлен читателю предельно абстрактно - человек вообще. С вершины абстракции начинается иерархический спуск по ступеням конкретизации, вокруг субстанции («человек») выстраиваются акциденции («бедность», «старость»). При этом византиец старается и выполняет задачу растянуть басенный рассказ. Многословие, а в терминах Гермогена «полнота и обилие», - характеристика эпохи. Как раз по отношению к басне византийская риторика особенно щеголяла умением произвольно увеличивать и уменьшать объем повествования: пересказы басен в прогимназматических сборниках - примеры первого, резюме басенных сюжетов в ямбических четверостишиях, столь характерные для византийского версификаторства, - примеры второго. Дальнейшее движение мысли ритора - к абстракции. Отделенные от субъекта предикаты дают предпосылки для логического (или псевдологического) выведения дальнейших предикатов. «Человек вообще», оказываясь беден, в качестве следствия из этого оказывается еще и трудолюбив. Отсюда следует утверждение, что «умеют мужи, бедностью теснимые, простирать руки свои на ремесло». Перед нами не что иное, как схема силлогизма: большая посылка - «умеют мужи» и прочая; меньшая посылка - «муж», о котором идет речь, беден: вывод - следовательно, он тоже «умеет простирать руки свои на ремесло», и притом вовсе не как индивид, а как член логического класса. Мы могли бы возразить Хрисовергу, что уж ему-то в его Константинополе, несомненно, не один раз доводилось видеть людей, теснимых бедностью, однако «простирающих руки» не на ремесло, а на воровство или за подаянием. И здесь стоит представить себе еще одно возражение, которое сделал бы нам Хрисоверг. Он ведь не сказал: «умеют люди», он сказал: «умеют мужи». Смысловой оттенок, различающий эти существительные, весьма внятен для греческого уха. Воришки и попрошайки - не «мужи», а всего лишь «люди»; для обедневших мужей честный труд и впрямь остается единственной логической возможностью. Такова логика построенного повествования. Сначала Хрисоверг в имплицитной форме возвел своего «человека некоего», человека вообще, в почетный ранг «мужа», а после этого выстроил новое умозаключение, применительно к «мужу» вполне безупречное. Незаметно введена еше одна акциденция – свойство быть «мужем».

   Занимаясь своим ремеслом, старик мучился. Но если у Лафонтена и Крылова  данное состояние старика описано красочно и эмоционально (и мы можем это представить, почувствовать), то у Хрисоверга тема усталости старика дается как перечень, каталог тягот его ремесла: это тяготы рубки дров, тяготы переноса дров, отсутствие тягловой силы. Разговорный язык сведен к искусственному. Достигнут эффект абстрагирования. Тот же прием применялся в византийской литературе при изложении исторических фактов, например, упоминался не император и его имя, а «императоры».

   Общая особенность византийской и западноевропейской средневековой риторики в том, что главный ее предмет - проповедь и богословская полемика. Средневековая риторика занималась в основном не ораторией, а гомилетикой. Ораторская речь произносится однократно. Проповедь представляет собой ряд поучений в форме слова или беседы, предназначенных для постоянного круга лиц. Задача гомилетики - духовно-нравственное просвещение, воспитание и обучение. Гомилетика существовала как в устной, так и в письменной форме (например, катехизиса), что существенно меняло организацию и содержание речи.

   В 1203 г. происходит падение Константинополя  и разграбление его культурного  наследия. Было вывезено огромное количество текстов и богатств. Могущество Византии было основательно подорвано. Сразу  после этого начинается расцвет  университетов, архитектуры и ошеломительный взлет европейской культуры.  

Заключение 

   В средневековой риторике можно выделить три составляющие: наследие античности, теологию и схоластику.

   В теоретическом смысле средневековая  риторика почти ничего не прибавляет к античным разработкам, лишь перерабатывает их в расчёте преимущественно на сочинение посланий и проповедей. В средневековой риторике сохранялось также учение об убеждении как об основной задаче и о трёх задачах: «учить, побуждать, развлекать». Зрелая античная мысль обрела, в свое время, в дефиниции мощный механизм сохранения накопленного опыта, возникших идей, набор однозначно употребляемых терминов. Античные дефиниции были предметом заучивания и растолковывания и в средневековой школе, и в богословии. Христианство, упрочило роль логической дефиниции, создала системные дефиниции: катехизис, руководства по догматическому богословию, по моральному богословию и т. п. Нисходящая система дефиниций, стройно движущаяся oт первопринципа к родовому понятию, от рода к виду, от вида к подвиду, от подвида к конкретному явлению, была способом, в то время, приводить материал в логический порядок. По этому принципу позднеантичная и средневековая риторика описывала все на свете, в том числе и самое себя. И латинский Запад и Византия знали аналогичные явления.

   Отмечено  влияние средневековой риторики на литературу. Следуя искусству риторики, автор, прежде чем создавать произведение, должен был составить себе ясное  и рациональное представление (intellectio) о предполагаемом материале. Создание произведения, в свою очередь, подразделялось на три части или ступени (три главных элемента из пяти в античном списке): Инвенцию - нахождение идей, Диспозицию - порядок расположения частей, Элокуцию - нормативную стилистику. В целом, перенимая идеи античных наставников, создатели риторик сосредоточивают основное внимание на учении об украшенном слоге, в котором они видят самую суть письменного слова.

   В XI в. теология породила такой феномен средневековой науки, как схоластика. Сутью схоластики было осмысление христианской догматики с рационалистических позиций с помощью логических методов. В схоластике центральное место заняла разработка разного рода общих понятий, классификаций (универсалий). Схоласты, обсуждая проблемы синтеза языческой рациональной философии и христианской доктрины, не только изучали античное наследие, но и познакомили Европу с оригинальными сочинениями исламских ученых. Схоластика стала широким интеллектуальным движением, объединив наиболее выдающихся философов своего времени. Именно эта техника примирения того, что казалось непримиримым, усовершенствованная до уровня высокого искусства с помощью Аристотелевой логики, определила форму академического обучения и ритуала публичных «диспутов всякого рода» и она определила пути развития аргументации в схоластических писаниях. Схоласты сумели предвосхитить некоторые идеи современной математической логики. Ориентация на формализм, схематизацию рассуждений позволяли разбивать текст на логические единицы и применять к ним четкие правила оперирования с такими единицами.

   Схоластику  отличает, прежде всего, ее метод. Усвоение аристотелевской логики унифицировало  его, и его структура обрела следующий  вид: постановка вопроса; разыскание оснований  как "за", так и "против"; решение, предлагаемое и разъясняемое категорически; его обоснование посредством силлогизмов; заключение, способное служить опровержением всех возражений против данного решения.

   В Византии традиция риторических школ и риторического теоретизирования, в отличие от Запада, переживала почти непрерывный расцвет. Львиная доля византийской теоретико-риторической работы вылилась в комментарии, схолии, толкования, лепящиеся как пристройки к корпусу трудов Гермогена Тарсийского (II—III вв). В византийское время имел хождение гермогеновский корпус, состоявший из пяти частей: сборника прогимнасм или образцовых риторических упражнений, и трактатов «О нахождении», «О статусах», «О идеях» и «О том, как достичь мощи». Корпус как «Искусство риторики» в неизменном составе сопровождал византийскую культуру вплоть до палеологовской эпохи, когда был заново «издан» трудами виднейшего поздневизантийского филолога Максима Плануда (1260 - ок. 1310) с пролегоменами, схолиями и приложениями и в этом виде оказывал воздействие на риторическую мысль заката Византии. Для византийской риторической традиции гермогеновский корпус - почти аналог библейского канона.

   Четырнадцатичленная схема, господствовавшая над всем византийским тысячелетием или прогимнасмы: басня, повествование, хрия, гнома, утверждение, опровержение, общее место, похвала, порицание, сравнение, этопея, описание, рассмотрение вопроса, внесение закона; и трактаты Гермогена выстраивали перед читателем ирреальный мир для декламаций. Это была попытка создать для сферы стиля всеобъемлющую систему. Ремесло ритора допускало индивидуальность стиля, творчество и оригинальность, которые вызывают изумление и восторг. В этом была суть византийской риторики.

   После Гермогена начинается эпоха комментаторов  Гермогена. Исторический путь самой  византийской риторики - это выражение наиболее существенных мыслей в форме схолий и толкований на Гермогена. Затем, с конца IX в. патриарх Фотий и его труд «Мириобиблион», ученики Фотия определяли дальнейшее развитие византийской риторики. Они возродили интерес к античности и выбрали из нее то, что приносит утилитарную пользу жизни риторских школ, постановке преподавания словесности. Фотий, и его ученики выбирают из античной литературы почти исключительно ораторскую прозу как практический пример для ритора, а за пределами прозы - Гомера, дидактических и нравоучительных поэтов типа Феогнида. Лирика страстного характера и трагедии им неинтересны, они не имеют отношения к нуждам обучения искусству говорить придворные речи, писать письма, они несут в себе греховную патетику, ассоциации с языческими культами и мифами и потому опасны. Фотий определил византийский литературный вкус на века вперед. Византийская литература сознательно строила себя как художественная литература, используя античную литературу по правилам риторики. Наследие Византии перешло к Руси и Западу.

   Средневековая риторика – тема, по современным  меркам, мало изученная и требует  еще своего осмысления.

   Список  использованной литературы 

   Источники 

   1.Памятники  позднего античного ораторского  и эпистолярного искусства / Под  ред. М.Б. Грабарь-Пассек.- М. Худож. Лит., 1964.- 349 с.

   2. Памятники  византийской литературы IV-IX веков/  Под ред. Л.А.Фрейберг.- М.: Худож.  Лит.,1968.- 412 с.

   3. Памятники  средневековой латинской литературы IV – IХ веков/ Под ред. М.Б.  Грабарь-Пассек.- М.: Худож. Лит., 1970.- 432 с. 

   Литература 

   4. Аверинцев  С. С. Риторика и истоки европейской  литературной традиции. - М.: Шк. «Языки  русской культуры», 1996. - 448 с.