Возникновение христианства

Справедливость и привлекательность построений этой школы состоит в том, что мифологическая основа евангельской традиции действительно вне всяких сомнений, ибо заимствования и переработка чуждых влияний в рамках нового синтеза действительно были ~ или, во всяком случае, многим казались — едва ли не важнейшей основой, фундаментом новой религии. Однако слабостью аргументации представителей этой школы, в конечном счете предопределившей ее поражение, было то, что ее концепция сводила христианство до уровня эклектической системы и не признавала не столько далее оригинальности этой великой религии, сколько вообще хоть какой-либо исторической реальности; которая, судя по тем же евангельским притчам-и именам (Понтий Пилат, Ирод и т. п.), вполне могла лежать в ее основе.

Вторая школа, историческая* ныне фактически признанная, исходит из того, что в основе легенд и преувеличений евангельских рассказов все-таки лежат какие-то реальные события. Но какие именно? И как их обнаружить? Можно ли, вспоминая хотя бы роман гениального М. А. Булгакова, считать, что в действительности был когда-то бродячий проповедник типа Иешуа Га-Ноцри? И если был кто-то, на него чем-то похожий, то как это можно подтвердить? На эти вопросы сторонники исторической школы долго не могли дать убедительных ответов, и потому их аргументация не воспринималась в религиоведении как вполне заслуживающая внимания. Ситуация изменилась сравнительно недавно, в середине XX в., в связи с сенсационными находками в районе Мертвого моря.

В 1946—1947 гг. в горных пещерах Кумрана близ Мертвого моря арабские бедуины нашли обрывки древних свитков. Рукописи, среди которых были некоторые библейские тексты, проповеди, уставы общин и т. п., принадлежали некой мистико-аскетической секте ес- сеев (эссенов), общины которой, как следует предполагать, располагались примерно на рубеже нашей эры именно в этом районе, достаточно далеко от густонаселенных плодородных земель Палестины. Общины, о которых идет речь, являли собой группы подвижников, живших коммунами, по большей части в монашеском стиле, без женщин и детей. Их учение, основанное на принципах иудаизма» тем не менее заметно отличалось от него. В текстах явственно доминировали эсхатологические идеи и пророчества о скором конце света, о грядущем суде над грешниками. Ессеи осуждали богатство, стремились к нравственному очищению и, главное, ждали Мессию из рода Давида (заметим, что евангельский Иисус именно из этого колена).

В рукописях ессеев упоминается о неком «учителе справедливости», который был, возможно, основателем секты, пророком-пропо- ведником, выступившим против официального иудаизма и внесшим в доктрину те изменения, которые позволяют считать эту секту переходной по своему характеру, т. е. иудеохристианской. Всего этого, конечно, еще далеко не достаточно для того, чтобы совместить таинственную личность «учителя справедливости» с мистическим об* ликом Иисуса. Но ведя дело к реконструкции гипотетического процесса генезиса христианства, следует учесть все: и общую обстановку в недовольной царем Иродом Иудее с ее напряженным ожиданием божественного вмешательства, и связанный с этим ожиданием активный мессианизм, и деятельность различного рода пророков щ «учителей», ведших за собой многих недовольных, и практику разоблачения «лжемессий», да и многое другое.

Имея все это в виду, вполне можно представить, как обрывочные, но достаточно тесно связанные друг с другом общей идеей события и явления, личности и деяния со временем слились в нечто единое и цельное. Это цельное, вначале еще не имевшее ни облика, ни имени, со временем обзавелось тем и другим, выступило в облике столь страстно всеми ожидавшегося Мессии, а также обрело биографию, наполненную вмешательством высших божественных сил ко горые, собственно, и сыграли решающую роль как в его появлении на свет (непорочное зачатие), так и в его драматическом уходе из мира (распятие, смерть и — самое главное — воскрешение). Осталось лишь привести все эти обрывочные данные в некоторый порядок и снабдить их достаточным количеством мелких, но весьма небезынтересных деталей, что и было сделано авторами Евангелий.

Сутьрке того, что в итоге получилось, однозначна: в мир страстно ожидавший Мессии, пришел этот Мессия, символизировавший и как бы подытоживший своим пришествием всю совокупность «лжемес- сий». Он пришел, демонстрировал чудеса, цо не был признан (как то и было с большинством «лжемессий»), а, напротив, оказался предан, схвачен и осужден властями, после чего распят на кресте. Божественность же свою он доказал, чудесным образом воскреснув. Собственно, именно этот последний момент с л еду ел считать центральным во всех спорах о Христе. Воскресал и Лазарь, которого, если верить евангельским преданиям, спас от смерти сам Христос, демонстрируя чудеса, чтобы в него поверили. Но воскрешение Лазаря изображено в текстах не вполне убедительно. А может быть, он и не умирал, а был, скажем, в состоянии летаргического сна? Иное дело — сам Иисус.

Он не просто воскрес, он даровал миру великие истины и, взяв на себя грехи человеческие, удалился на небо. И удаление его на небо, а это самое главное из чудес, которые он будто бы сотворил за свою короткую жизнь. — последнее и непостижимое его чудо. Правда, именно для е1 о доказательства свидетельств немного. Факты, которыми мы располагаем, сводятся лишь к тому, что из закрытого помещения без следов его взлома исчезло мертвое тело. Как и когда это произошло, никто не видел. Правда, имеется хорошо известная специалистам так называемая Туринская плащаница, некогда покрывавшая мертвое тело Иисуса и сохранившая очертания его тела. ЭтЛ ткань до сих пор существует, но специальное исследование ее вызывает споры по поводу того, настолько ли она древняя чтобы считать ее покрывавшей тело мертвого Иисуса, не говоря уже о загадочности рисунка (отпечатка) на ней. Впрочем, в любом случае в проблему исчезновения тела она мало что вносит, ибо не решает главного вопроса: как именно исчезло тело?

Оставив это последнее чудо из чудес на совести авторов Евангелий, для которых оно, естественно, является центральным пунктом всего их повествования, заметим в заключение, что у адептов7 исторической школы есть немало оснований для того, чтобы зафиксировать некие вполне реальные черты того или тех, кто позже был канонизирован как Мессия, но не иудейский (иудеи не признали и не приняли его, как и многих других до него), а иной, спустившийся на грешную землю для того, чтобы спасти всех, взяй на себя их грехй, и оказавшийся тем самым принципиально новым Богом, принадлежащим всему миру.

Итак, оставив в стороне споры, зафиксируем главное: в мир пришел страстно ожидавшийся многими' религиями, прежде всего восточными, Мессия. Он был из рода Давида и рожден матерью-еврей- кой, что сближает его с иудеями, с их монотеизмом. Но сложность ситуации в том, что иудеи не знали иного Бога, кроме своего Яхве. Й потому парадокс в том, что едва ли не всё иудеи в этот сложнейший для их истории период ждали Мессию, готовы были принять его с распростертыми объятиями и в то же время не могли бы сделать этого просто потому, что никакой Мессия не вписывался в их очень крепко сложенную монотеистическую религию, в которой ему просто не было места. Либо он Бог (а это никак не возможно), Либо просто самозванец (тогда — «лжемессия»).

Вот почему любой Мессия в иудаизме был обречен на распятие. Но, будучи распят, Йисус оказался знаменем тех, кто — наподобие ессеев (и далеко не только их одних, ибо вокруг Палестины в то время существовало множество аналогичных удалившихся от иудаизма сект) — мог принять именно такого Мессию. Й не только принять его со всеми его многими учениками-апостолами (а они были опять- таки евреями), но и обожествить, поставить в центр некой новой редигии, столь страстно ожидаемой многими, и не в последнюю очередь в сильно разросшейся многонациональной Римской империи. Именно так и именно поэтому, скорей всего, йисус Христос и был принят: как не просто новое божество, но единый и великий всеобщий. Бог, сицвол той новой религии, в которой объективно столь нуждалась империя. Но произошло это, как известно, не сразу.

РАННЕЕ ХРИСТИАНСТВО И ЕГО ТРАНСФОРМАЦИЯ

Секты, которые раньше других приняли и признали Христа Мессией и Богом, которые ждали нового Бога, пусть даже теснейшим образом связанного с иудаизмом, но отвергнутого этой религией и потому как бы свободного для всех, столь жаждавших новой развитой всеобщей религиозной системы, не бь группами римлян. Это были секты восточных окраин империи, где жили в основном потомки различных ближневосточных народов. И х!отя в большинство из таких сект вместе с Мессией Иисусом вошли многие элементы иных учений, будь то митраизм, гностицизм1 или неоплатонизм, главное было в ином: все они (и здесь сыграл немалую роль синагогальный иудаизм, широко распространившийся со своим монотеистическим видением мира во всем регионе, о котором идет речь) так или иначе стремились именно к монотеизму. Наступило его время. Ожидание Мессии сконцентрировало внимание на одной великой божественной персоне. Чего же ждали или моГли ожидать лйди от Мессии, ставшего Богом?

Разумеется, такого, чего не было раньше, когда практически везде господствовал политеизм. Чем же принципиально монотеизм отличался от политеизма? Частично выше уже затрагивалась эта проблема, во всяком случае в Теоретическом плане. Но теперь вопрос стоит несколько иначе. Чего ожидали от монотеизма те, кто уже давно был знаком с этим видом религиозной культуры, но не был удовлетворен тем его вариантом, который процветал у иудеев — даже если в сектах преобладали те же иудеи?

Ждали, если в двух словах, спасения и умиротворения, причем для всех. Ведь основная идея христианства, как она была разработана уже первыми последователями новой

религии, — это именно идея греха и спасения. Люди грешны, причем именно это уравнивает всех их эллинов и иудеев, варваров и римлян, рабов и свободных, богатых и бедных. В грехе они равны перед Богом, для которого все они тоже должны стать одинаково близкими. Могут ли люди очиститься от грехов, начиная с первородного греха Адама и Евы, который тяжелым камнем висит на человечестве? Да, могут. Но только в том случае, если они сами осознают, что грешны, если исправят свои помыслы в сторону сознательного самостоятельного очищения от грехов и если — последнее, но и наиважнейшее — поверят в великого божественного Спасителя, который не просто указал путь к спасению, но и, взяв на себя грехи человеческие и приняв смертную муку за них, умер, а затем чудесным образом воскрес, став для поверивших в него Богом.

Правда, в этом пункте с первых же шагов христианства возникла неувязка, которая явилась поводом для многочисленных веками длившихся и породивших немало расколов христшюгических (лучше сказать тринитарных, — от Троицы) споров. Речь о едином Боге в трех лицах — Боге Отце, Боге Сыне и Боге Святом Духе. К этим спорам мы еще вернемся. Но пока заметим, что вера в единого Бога и Святую Троицу, благочестивая жизнь, покаяние в грехах с облегчающей душу исповедью и надежда на царствие небесное после смерти и тем более второго прошествия Христа и Страшного суда — вот основа того, что каждому следовало принять. Эти заповеди раннего христианства стали фундаментом новой религии, причем они быстро обрели широкую популярность, а адепты христианства начали распространяться по всей империи.

Римские верхи вначале не только не приняли христианства, но и организовали на него юнения (откуда и избиения сторонников новой религии). Неудивительно, что религия ответила своим гоните лям ненавистью. Будучи бесправными и гонимыми, сторонники ее не были лишены энергии неофитов и пафоса радикального переустройства общества. В одном из наиболее известных произведений Нового Завета — в Апокалипсисе (Откровение святого Иоанна Ёо- гослова, автора одного из Евангелий) с огромной силой прозвучало осуждение Рима как «великой блудницы», как нового развратного Вавилона со всеми его «мерзостями». Ангел Божий предрекает падение этот Вавилона, после чего силы небесные победят мрак и мер* зость, произойдет Страшный суд, и на обновленной земле возник^ нет «новый Иерусалим» во всем величии своей славы с древом жизни, активно плодоносящим во имя всеобщего блага.

Мистика Апокалипсиса красноречива. Она не забывает о корнях христианства («новый Иерусалим») и клеймит развратный Рим. Если добавить к ней проповедь всеобщего равенства, что в наполненном рабами Риме немалого стоило, а также осуждение богатства и стяжательства («скорей верблюд пройдет через игольное ушко, чем богач попадет в царствие небесное») и подчеркивание обязанности трудиться («не трудящийся да не ест»), то не окажется ничего удивительного в том, что к христианству тянулись в первую очередь бедные и угнетенные, рабы и изгои, обиженные и униженные. Неудивительно и то, что верхи Рима на первых порах восприняли новую религию как нечто сомнительное, если не вредное. Но проходили немногие десятилетия» и ситуация постепенно менялась.

Первые христианские общины заимствовали от предшественников (типа ессеев, коллективы которых пополнялись лишь за счет новых сторонников) черты аскетизма, самоотречения и благочестия. Позже к ним были прибавлены акты крещения, причащения и некоторые другие. Но все различные раннехристианские секты достаточно долго оставались замкнутыми и обычно возглавлялись харизматическими лидерами, каждый из которых имел возможность самостоятельно толковать некоторые — чаще всего не очень ясные — проблемы. Такого рода лидеры — пророки и учителя, проповедники и аскеты — обычно отличались от остальных тем, что имели «видения», прислушивались к «гласу Божьему», «внутреннему голосу» и считались «осененными благодатью». Легко понять, что часто они были людьми возбудимыми и психически неуравновешенными, и это не могло не сказываться на том, о чем они вещали идущим за ними последователям. Практически как раз на этом раннем этапе развития в различных христианских общинах и закладывались основы того смешения реальных фактов недалекого прошлого с мифопоэтическим наследием, которое затем и обретало черты достоверного предания, о чем уже вскользь упоминалось.

Процессу становления новой религии, особенно уже после появления и тем более канонизации Евангелий и других текстов христианского Нового Завета, многочисленные варианты и отклонения не могли не мешать. Это означало, что первоначальную пестроту мнений, ритуалов и догматов в многочисленных общинах следовало ликвидировать, заменив канонической жесткостью новой и на многое претендовавшей религии. Примерно это и было основной тенденцией развития и трансформации раннего христианства, в котором вначале отчетливо выделились два противостоявших друг другу течения — проиудейское, представленное, в частности, Апокалипсисом, и антииудейское, связанное прежде всего с деятельностью апостола Павла и его учеников.

Проиудейское направление вскоре заглохло, а паулинизм получил распространение и стал внутренней основой христианства. Именно в рамках паудинизма с его тезисом, что для христианства нет ни эллина, ни иудея, что Богу угодны все, обрезанные и необре- занные, произошел окончательный разрыв новой монотеистической религиозной системы со свойственной иудаизму национальной ограниченностью. Такого рода переосмысление христианства в духе паулинизма и стало отправной точкой его трансформации в сторону организованной вселенской церкви. В этом смысле Павла можно было бы считать первым патриархом, если даже не основателем христианства как новой монотеистической вселенской религии. С паулинизма берет свое начало и раскол, даже антагонизм между христианством и иудаизмом.

Паулинизм способствовал переключению радикальной активности своих приверженцев с критики существующих в Риме порядков на критику соперничающей религии, представители которой оказались теперь виновны во всех грехах и даже преступлениях ~ они ведь, в конце концов, распяли Христа. Кроме того, паулинизм сделал резкий акцент на загробное воздаяние, на вознаграждение за тер- пение и страдания блаженством на том свете. Эти два очень существенных нововведения сыграли важную роль в процессе всей дальнейшей трансформации раннего христианства;