История развития психики и сознания

Мы нашли, что это зависит  от объективного строения деятельности животных, практически связывающей  животное с окружающим его миром. Отвечая изменению условий существования, деятельность животных меняет свое строение, свою, так сказать, «анатомию». Это и создает необходимость такого изменения органов и их функций, которое приводит к возникновению более высокой формы психического отражения. Коротко мы могли бы выразить это так: каково объективное строение деятельности животного, такова и форма отражения им действительности.

При этом, однако, развитие психического отражения животными окружающей их внешней среды как бы отстает  от развития их деятельности. Так, простейшая деятельность, определяемая объективными связями воздействующих свойств  и соотносящая животное со сложной  средой, обусловливает развитие элементарных ощущений, которые отражают лишь отдельные  воздействия. Более сложная деятельность позвоночных, определяемая вещными  соотношениями, ситуациями, связана  с отражением целостных вещей. Наконец, когда на стадии интеллекта в деятельности животных выделяется «фаза подготовления», объективно определяемая возможностями дальнейшей деятельности самого животного, то форма психики характеризуется отражением вещных соотношений, вещных ситуаций.

Таким образом, развитие форм психического отражения является по отношению к развитию строения деятельности животных как бы сдвинутым на одну ступень вниз, так что между  ними никогда не бывает прямого соответствия. Точнее говоря, это соответствие может  существовать лишь как момент, обозначающий собой переход в развитии на следующую, высшую ступень. Уничтожение указанного несоответствия путем возникновения  новой формы отражения раскрывает новые возможности деятельности, которая приобретает еще более  высокое строение, в результате чего вновь возникает несоответствие и противоречие между ними, но теперь уже на новом уровне.

Итак, материальную основу сложного процесса развития психики животных составляет формирование «естественных  орудий» их деятельности – их органов  и присущих этим органам функций. Эволюция органов и соответствующих  им функций мозга, происходящая внутри каждой из стадий развития деятельности и психики животных, постепенно подготавливает возможность перехода к новому, более  высокому строению их деятельности в  целом; возникающее же при этом переходе изменение общего строения деятельности животных в свою очередь создает  необходимость дальнейшей эволюции отдельных органов и функций, которая теперь идет как бы уже  в новом направлении. Это изменение  как бы самого направления развития отдельных функций при переходе к новому строению деятельности и новой форме отражения действительности обнаруживается очень ясно.

Так, например, на стадии элементарной сенсорной психики функция памяти формируется, с одной стороны, в  направлении закрепления связей отдельных воздействующих свойств, с другой — как функция закрепления  простейших двигательных связей. Эта  же функция мозга на стадии перцептивной психики развивается в форме  памяти на вещи, а с другой стороны  – в форме развития способности  к образованию двигательных навыков. Наконец, на стадии интеллекта ее эволюция идет еще в одном, новом направлении  – в направлении развития памяти на сложные соотношения, на ситуации. Подобные же качественные изменения  наблюдаются и в развитии других отдельных функций.

Рассматривая развитие психики  животных, мы подчеркивали, прежде всего те различия, которые существуют между ее формами. Теперь нам необходимо выделить то общее, что характеризует эти различные формы и что делает деятельность животных и их психику качественно отличными от человеческой деятельности и от человеческого сознания.

Первое отличие всякой деятельности животных от деятельности человека состоит в том, что она  является деятельностью инстинктивно-биологической. Иначе говоря, деятельность животного  может осуществляться лишь по отношению  к предмету жизненной, биологической  потребности или по отношению  к воздействующим свойствам, вещам  и их соотношениям (ситуациям), которые  для животного приобретают смысл  того, с чем связано удовлетворение определенной биологической потребности. Поэтому всякое изменение деятельности животного выражает собой изменение  фактического воздействия, побуждающего данную деятельность, а не самого жизненного отношения, которое ею осуществляется. Так, например, в обычных опытах с  воспитанием условного рефлекса у животного, конечно, не возникает  никакого нового отношения; у него не появляется никакой новой потребности, и если оно отвечает теперь на условный сигнал, то лишь в силу того, что теперь этот сигнал действует на него так  же, как безусловный раздражитель. Если вообще проанализировать любую  из многообразных деятельностей  животного, то всегда можно установить определенное биологическое отношение, которое она осуществляет, и, следовательно, найти лежащую в ее основе биологическую  потребность.

Итак, деятельность животных всегда остается в пределах их инстинктивных, биологических отношений к природе. Это — общий закон деятельности животных.

В связи с этим и возможности  психического отражения животными  окружающей их действительности также  являются принципиально ограниченными. В силу того, что животное вступает во взаимодействие с многообразными, воздействующими на него предметами среды, перенося на них свои биологические  отношения, они отражаются им лишь теми своими сторонами и свойствами, которые  связаны с осуществлением этих отношений.

Так, если в сознании человека, например, фигура треугольника выступает  безотносительно к наличному  отношению к ней и характеризуется прежде всего объективно — количеством углов и т. д., то для животного, способного различать формы, эта фигура выделяется лишь в меру биологического смысла, который она имеет. При этом форма, выделившаяся для животного из ряда других, будет отражаться им неотделимо от соответствующего биологического его отношения. Поэтому если у животного не существует инстинктивного отношения к данной вещи или к данному воздействующему свойству и данная вещь не стоит в связи с осуществлением этого отношения, то в этом случае и сама вещь как бы не существует для животного. Оно обнаруживает в своей деятельности безразличие к данным воздействиям, которые, хотя и могут быть предметом его восприятия, однако, никогда при этих условиях не становятся им.

Именно этим объясняется  ограниченность воспринимаемого животными  мира узкими рамками их инстинктивных  отношений. Таким образом, в противоположность  человеку, у животных не существует устойчивого объективно-предметного  отражения действительности.

Поясним это примером. Так, если у рака-отшельника отобрать актинию, которую он обычно носит на своей раковине, то при встрече с актинией он водружает ее на раковину (верхняя пара рисунков). Если же он лишился своей раковины, то он воспринимает актинию как возможную защиту абдоминальной части своего тела, лишенной, как известно, панциря, и пытается влезть в нее (средняя пара рисунков). Наконец, если рак голоден, то актиния еще раз меняет для него свой биологический смысл, и он попросту съедает ее.

Наконец, мы должны отметить и еще одну существенную черту  психики животных, качественно отличающую ее от человеческого сознания. Эта  черта состоит в том, что отношения  животных к себе подобным принципиально  таковы же, как и их отношения  к другим внешним объектам, т. е. тоже принадлежат исключительно к  кругу их инстинктивных биологических  отношений. Это стоит в связи  с тем фактом, что у животных не существует общества. Мы можем наблюдать  деятельность нескольких, иногда многих животных вместе, но мы никогда не наблюдаем  у них деятельности совместной, совместной в том значении этого слова, в  каком мы употребляем его, говоря о деятельности людей. Например, специальные наблюдения над муравьями, перетаскивающими вместе относительно крупный предмет – какую-нибудь веточку или большое насекомое, – показывают, что общий конечный путь, который проделывает их ноша, является не результатом совместных организованных действий этих животных, но представляет собой результат механического сложения усилий отдельных муравьев, из которых каждый действует так, как если бы он нес данный предмет самостоятельно. Столь же ясно это видно и у наиболее высоко организованных животных, а именно у человекообразных обезьян. Если сразу перед несколькими обезьянами поставить задачу, требующую положить ящик на ящик для того, чтобы влезть на них и этим способом достать высоко подвешенный банан, то, как показывает наблюдение, каждое из животных действует, не считаясь с другими. Поэтому при таком «совместном» действии нередко возникает борьба за ящики, столкновения и драки между животными, так что в результате «постройка» так и остается не возведенной, несмотря на то, что каждая обезьяна в отдельности умеет, хотя и не очень ловко, нагромождать один ящик на другой и взбираться по ним вверх.

Вопреки этим фактам, некоторые  учёные считают, что у ряда животных якобы существует разделение труда. При этом указывают обычно на общеизвестные  примеры из жизни пчел, муравьев и других «общественных» животных. В действительности, однако, во всех этих случаях никакого настоящего разделения труда, конечно, не существует, как не существует и самого труда – процесса по самой природе своей общественного.

Хотя у некоторых животных отдельные особи и выполняют  в сообществе разные функции, но в  основе этого различия функций лежат  непосредственно биологические  факторы. Последнее доказывается и  строго определенным, фиксированным  характером самих функций (например, «рабочие» пчелы строят соты и проч., матка откладывает в них яички) и столь же фиксированным характером их смены (например, последовательная смена функций у «рабочих» пчел). Более сложный характер имеет разделение функций в сообществах высших животных, например в стаде обезьян, но и в этом случае оно определяется непосредственно биологическими причинами, а отнюдь не теми объективными условиями, которые складываются в развитии самой деятельности данного животного сообщества.

Особенности взаимоотношений  животных друг с другом определяют собой и особенности их «речи». Как известно, общение животных выражается нередко в том, что одно животное воздействует на других с помощью звуков голоса. Это и дало основание говорить о речи животных. Указывают, например, на сигналы, подаваемые сторожевыми птицами другим птицам стаи.

Имеем ли мы, однако, в этом случае процесс, похожий на речевое  общение человека? Некоторое внешнее  сходство между ними, несомненно, существует. Внутренне же эти процессы в корне  различны. Человек выражает в своей  речи некоторое объективное содержание и отвечает на обращенную к нему речь не просто как на звук, устойчиво  связанный с определенным явлением, но именно на отраженную в речи реальность. Совсем другое мы имеем в случае голосового общения животных. Легко  показать, что животное, реагирующее  на голос другого животного, отвечает не на то, что объективно отражает данный голосовой сигнал, но отвечает на самый  этот сигнал, который приобрел для  него определенный биологический смысл.

Так, например, если поймать  цыпленка и насильно удерживать его, то он начинает биться и пищать; его  писк привлекает к себе наседку, которая  устремляется по направлению к этому  звуку и отвечает на него своеобразным квохтаньем. Такое голосовое поведение  цыпленка и курицы внешне похоже на речевое общение. Однако на самом  деле этот процесс имеет совершенно другую природу. Крик цыпленка является врожденной, инстинктивной (безусловно рефлекторной) реакцией, принадлежащей к числу так называемых «выразительных движений», которые не указывают и не означают никакого определенного предмета, действия или явления; они связаны только с известным состоянием животного, вызываемым воздействием внешних или внутренних раздражителей. В свою очередь и поведение курицы является простым инстинктивным ответом на крик цыпленка, который действует на нее как таковой — как раздражитель, вызывающий определенную инстинктивную реакцию, а не как означающий что-то, т. е. отражающий то или иное явление объективной действительности. В этом можно легко убедиться с помощью следующего эксперимента: если привязанного цыпленка, который продолжает пищать, мы закроем толстым стеклянным колпаком, заглушающим звуки, то наседка, отчетливо видя цыпленка, но, уже не слыша более его криков, перестает обнаруживать по отношению к нему какую бы то ни было активность; сам по себе вид бьющегося цыпленка оставляет ее безучастной. Таким образом, курица реагирует не на то, что объективно значит крик цыпленка, в данном случае — на опасность, угрожающую цыпленку, но реагирует на звук крика.

Принципиально таким же по своему характеру остается и голосовое  поведение даже у наиболее высокоразвитых животных, например у человекообразных обезьян. Как показывают, например, данные Иеркса и Лернедта, научить человекообразных обезьян настоящей речи невозможно.

Из того факта, что голосовое  поведение животных является инстинктивным, однако, не следует, что оно вовсе  не связано с психическим отражением ими внешней объективной действительности. Однако, как мы уже говорили, для  животных предметы окружающей их действительности неотделимы от самого отношения их к этим предметам. Поэтому и выразительное  поведение животного, никогда не относится к самому объективному предмету. Это ясно видно из того, что та же самая голосовая реакция  животного повторяется им не при  одинаковом характере воздействующих предметов, но при одинаковом биологическом  смысле данных воздействий для животного, хотя бы воздействующие объективные  предметы были при этом совершенно различны. Так, например, у птиц, живущих  стаями, существуют специфические крики, предупреждающие стаю об опасности. Эти крики воспроизводятся птицей всякий раз, когда она чем-нибудь напугана. При этом, однако, совершенно безразлично, что именно воздействует в данном случае на птицу: один и  тот же крик сигнализирует и о  появлении человека, и о появлении  хищного животного, и просто о  каком-нибудь необычном шуме. Следовательно, эти крики связаны с теми или  иными явлениями действительности не по их объективно сходным признакам, но лишь по сходству инстинктивного отношения  к ним животного. Они относятся  не к самим предметам действительности, но связаны с теми субъективными  состояниями животного, которые  возникают в связи с этими  предметами. Иначе говоря, упомянутые нами крики животных лишены устойчивого  объективного предметного значения.

Итак, общение животных и  по своему содержанию и по характеру  осуществляющих его конкретных процессов  также полностью остается в пределах их инстинктивной деятельности.

3. Общая характеристика  сознания.

Совсем иною форму психики, характеризующуюся совершенно другими  чертами, представляет собой психика  человека – человеческое сознание.

Сознание - высший уровень  психического отражения и саморегуляции, присущей только человеку как общественно-историческому существу. Эмпирически сознание выступает как непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов, непосредственно предстоящих перед субъектом в его «внутреннем опыте» и предвосхищающих его практическую деятельность.