Автор работы: Пользователь скрыл имя, 23 Января 2014 в 23:44, реферат
Борис Николаевич Ельцин -- один из величайших деятелей в истории России, человек, освободивший ее от коммунистического ярма, фактически спасший страну в момент экономической катастрофы, когда на пороге были голод, холод, гражданская война, добившийся, чтобы она с минимальными потерями пережила тектонический процесс распада СССР, направивший Россию в сторону демократии и рынка, в сторону европейской цивилизации.
Правда, уже 5 августа министр внутренних дел республики Адильгерей Магомедтагиров категорически опроверг сообщение о якобы готовящемся в Дагестане и подготовленном в Чечне вооруженном мятеже. "Распространение в СМИ непроверенных сообщений направлено на то, чтобы сеять страх и панику среди населения, -- рассерженно заявил министр. -- При этом делается попытка изобразить ситуацию в республике как крайне неустойчивую и неуправляемую".
Что-то там у них не заладилось. Не состыковалось. То ли министру забыли сообщить, что у него под боком созрел такой мощный заговор, то ли он проявил упрямство -- не согласился подтвердить, что на подведомственной ему территории такое вообще возможно. Оно и понятно: подтвердить это -- согласиться, что ситуация в Дагестане "крайне неустойчивая и неуправляемая" -- означало бы расписаться в собственной некомпетентности и профнепригодности.
Снова Басаев...
Следующий шаг к войне был сделан 7 августа. В этот день утром появилась информация, что из Чечни в Ботлихский район Дагестана проникла группа примерно из пятисот боевиков, которая захватила два высокогорных села. Руководит этой группой все тот же Шамиль Басаев.
Опять-таки подозрительно быстро, -- несмотря на то, что все происходило в отдаленной высокогорной местности, -- было установлено, что в составе группы не только чеченцы и дагестанцы, но также украинцы, узбеки, таджики, арабы, афганцы, турки (позже "появятся" еще и негры). В общем -- "международный терроризм", что и следовало доказать.
В этот же день последовало заявление генерального представителя Чечни в Москве, что "официальный Грозный не имеет никакого отношения к боевикам, захватившим сегодня два населенных пункта в высокогорном районе Дагестана". Но кого же это интересовало? Для московской "партии войны" было вполне достаточно, что боевики пришли из Чечни и во главе их стоит один из ближайших сподвижников чеченского президента Аслана Масхадова.
И началось... Дело уже не ограничилось перестрелкой, наподобие той, что случилась 2 августа. С российской стороны против шестисот пятидесяти боевиков (это была уточненная цифра; позже, правда, называлась еще и другая -- "до 1200") началась настоящая широкомасштабная операция. В Дагестан в огромном количестве начали перебрасываться дополнительные войска. Ежедневно в Махачкале приземлялись десятки военно-транспортных самолетов. Подразделения ВДВ и спецназа, готовясь к решительному удару, захватили ряд господствующих высот. Штурмовые вертолеты ("черные акулы") непрерывно наносили по боевикам огневые удары, "активно работала" артиллерия...
И вот результат: как сообщалось, за сутки были уничтожены четыре миномета, четыре зенитные установки, пять автомобилей, склад с боеприпасами. И даже... два танка. Откуда там, в высокогорье, у боевиков взялись танки, не очень понятно. Ну да ладно, на войне, в информационных сводках, много непонятного. Может, у федералов успели отнять, спустившись с гор.
Сообщалось также, что среди захваченных в плен боевиков оказался переводчик известного полевого командира иорданца Хаттаба. Он подтвердил, что на стороне "сепаратистов" воюют арабы. Опять свидетельство, что терроризм тут -- международный.
Лично мне -- да, наверное, и не мне одному, -- с самого начала показалось странным, что в той напряженной, на грани взрыва, обстановке, при тех накаленных отношениях между Москвой и Грозным Басаев с несколькими сотнями боевиков полез в Дагестан. Устанавливать там "исламскую республику". Зачем ему это? Неужели он не понимал, что его поход неизбежно станет искрой для нового пожара на Северном Кавказе, прежде всего в Чечне?
В одном из интервью Басаев признался, что понимал это. И все-таки предпринял этот поход.
По его версии, дело обстояло таким образом. Ключевой фигурой во всей этой заварухе оказался некто Багауддин, дагестанец, известный исламский лидер, живший в то время в Чечне, в Урус-Мартане, на положении беженца.
Весной и летом 1999-го к нему зачастили посланцы из родной республики, настойчиво призывавшие его вернуться в Дагестан. Аргументация была такова: зачем тебе тут маяться в качестве беженца? -- на родине тебе ничто не угрожает, ты сможешь продолжать жить, следуя предписаниям шариата, единственное условие -- признавать власть Москвы. В доказательство, что за шариат людей в Дагестане не преследуют, приводили селения Карамахи и Чабанмахи: тамошним жителям в этом смысле предоставлена полная свобода.
В конце концов, Багауддин поддался
на уговоры, перешел со своим отрядом
примерно в двести человек в родной
ему Цумадинский район
Багауддин попал в окружение и запросил у Басаева помощь. Тот собрал на совещание полевых командиров. Решили, что их долг -- помочь...
После того, как Багауддина вызволили из окружения, все боевики покинули Дагестан. Однако через короткое время опять вернулись. Теперь -- откликаясь на еще один зов о помощи: теперь он исходил от жителей того самого "вольнодумного" села Карамахи, которых войска и милиция силой оружия принялись-таки отучать от "ваххабизма"...
В принципе, наверное, достаточно было и одного басаевского вторжения, чтобы говорить о наглом нападении чеченских боевиков на соседний субъект Российской Федерации. Но второе вторжение еще более усилило эту версию.
Если все было действительно так, как излагал Басаев, у авторов той спецоперации в российских спецслужбах, по-видимому, была двойная цель -- ликвидировать "ваххабизм" в дагестанских селах Карамахи и Чабанмахи и, главное, получить предлог для возобновления чеченской войны.
Надо сказать, спецоперация полностью удалась. И в той, и в другой части.
Впрочем, главное не в том, кто кого спровоцировал. Факт остается фактом: Басаев действительно попался на удочку -- вторгся в Дагестан с вооруженным отрядом и вступил в бой с федеральными силами, вполне сознавая, что это открывает дорогу к новой войне.
С политической точки зрения, это было безрассудство, но горец последовал "закону гор": не оставляй товарища в беде.
Поставил ли он в известность Масхадова о своих намерениях? Возможно, и поставил, сохраняя при этом сугубую секретность. Но что не вызывает сомнений, благословения на поход от чеченского президента не получил. Более того, позднее Масхадов не раз говорил, что осуждает ту басаевскую акцию, нанесшую Чечне такой вред, грозил отдать под суд ее главных участников...
Однако Басаев не нуждался в благословении Масхадова и не боялся наказания. Они, Басаев и Масхадов, придерживались совершенно разных взглядов на то, как надо вести себя с Россией. Масхадов верил, что, несмотря ни на что, с Кремлем можно договариваться: в этой вере его укрепляли Хасавюртовские соглашения 1996 года, Московский договор 1997-го, три относительно мирных года, минувшие с момента подписания этих документов. Басаев же был убежден, что русские понимают только силу оружия, и считал Масхадова "чеченским Донкихотом".
Совершенно невозможно понять, как могли два человека столь противоположных взглядов так долго, одновременно, оставаться в руководстве мятежной республики? Кто-то один должен был уступить. По идее, уступить, подчиниться надлежало Басаеву, поскольку Масхадов был законно избранным президентом Ичкерии. Но -- он не уступил, не подчинился...
Это, разумеется, сыграло свою -- возможно, ключевую -- роль в дальнейшем трагическом развитии чеченских событий.
Хотя, если говорить конкретно об августовских
событиях 1999 года в Дагестане, думаю,
мало кто сомневается: не случись
тогда басаевского
Итак, Путин возглавил правительство в момент критического обострения ситуации на Северном Кавказе. Внешне это вполне могло выглядеть так, что президент недоволен Степашиным, "прозевавшим" этот кризис, и пришел к выводу: его следует заменить человеком более решительным и твердым. Возможно, такой мотив в самом деле присутствовал в решении президента. Но не он был главным. Как уже говорилось, Ельцин давно сделал ставку на Путина и теперь окончательно решил, что время пришло, что дальше тянуть с его выдвижением не стоит.
Мало кто верил тогда, что правительство Путина окажется долговечным. По опросу Фонда "Общественное мнение", проведенному 14 августа, свыше четверти опрошенных -- 27 процентов -- полагали, что оно, это правительство, продержится не более трех месяцев, и примерно столько же -- 28 процентов -- что срок его жизни будет от трех месяцев до полугода. То, что Путин и его кабинет усидят в Белом доме дольше, считали только 19 процентов.
Причины неверия в долгожительство нового правительства были ясны: во-первых, в течение последних месяцев, -- начиная с марта 1998-го, -- правительства менялись одно за другим; во-вторых, если уж во главе кабинета поставлен никому не известный человек, ему и подавно долго не продержаться.
Кстати, насчет известности нового премьера... В том же опросе Фонда 74 процента ответивших сказали, что до назначения Путина исполняющим обязанности премьера вообще ничего о нем не знали, 24 процента -- были в той или иной степени наслышаны о нем...
И, наконец, -- каков был первый измеренный социологами "президентский" рейтинг Путина ("Если бы выборы президента проходили в ближайшее воскресенье...")? Он составлял... один процент.
Как и любой кандидат в премьеры, Путин перед его утверждением не скупился на обещания. Обязался продолжить демократические преобразования в России, сохранить курс на экономические реформы и "руководствоваться рыночными механизмами". Правда, как и его предшественники, -- Примаков, Степашин, -- заметил, что "реформы не самоцель, а механизм улучшения жизни народа".
-- Надо покончить с революциями, -- сказал Путин, выступая с думской трибуны при его утверждении. -- Надо сделать так, чтобы в стране не было нищих. Процветающих государств с нищим населением не бывает.
В общем, подобно предыдущим премьерам, дал понять, что он будет проводить "хорошие" реформы и не будет проводить "плохих".
Среди прочего, естественно, Путин пообещал сохранить свободу слова: -- В условиях демократического общества недопустимо ограничивать прессу.
Добавил, правда, что "и вакханалии в прессе мы допустить не можем". Впрочем, под "вакханалией" он имел в виду главным образом изобилие сцен насилия и порнухи на телевидении: надо, дескать, "контролировать мораль и нравственность на телеэкране". Этого добра -- порнухи и насилия -- на ТВ по-прежнему хватает и даже, по моим ощущениям, стало значительно больше. А вот "вакханалию" свободы слова в общепринятом смысле -- свободу выражения различных мнений -- Путин действительно пресек довольно быстро.
Но это еще было впереди...
16 августа Дума утвердила Путина
в должности председателя
Вернемся, однако, к главному, на чем было сфокусировано тогда всеобщее внимание, -- к Чечне. И к человеку, от которого, формально говоря, прежде всего зависело, в каком направлении будет развиваться ситуация вокруг этой республики. Любопытно, что еще какое-то время после начала чеченско-дагестанских событий Ельцин стоял на той же позиции, какую занимал в 1996 году, когда шел на выборы под флагом установления мира в Чечне, и три последующих года. Позиция эта, если коротко, заключалась в следующем: надо набраться терпения и шаг за шагом, ведя переговоры с Масхадовым, идти к намеченной цели -- к ситуации, которая устраивала бы и Москву, и Грозный. Главное -- не делать глупостей, не совершать никаких резких движений.
Еще и 12 августа 1999 года Ельцин в беседе с журналистами говорил о чеченской проблеме довольно благодушно. Он, конечно, признавал, что Северный Кавказ и, в частности, Чечня -- "это, пожалуй, самый сложный участок", что сейчас в этом регионе "идут серьезные действия", но при этом явно был не склонен чересчур драматизировать тамошнее положение дел.
-- Мы считаем, что постепенно, как мы и планировали, не спеша, удастся одолеть эту проблему, -- сказал президент и добавил полушутливо, обращаясь к стоявшему рядом и.о. министра по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу, -- Одолеем?
-- Я думаю, да, -- охотно поддакнул тот.
Запомним эту дату -- 12 августа -- и эту ельцинскую позицию.
Между тем практическое ведение чеченских дел сразу же оказалось в руках Путина. Ельцин полностью передоверил ему эти дела. У нового премьера ельцинского благодушия явно не было. Хотя начинал он "решение чеченской проблемы" тоже довольно осторожно. И военный нажим на Грозный, и соответствующую агрессивную риторику наращивал постепенно.
В середине августа он как бы еще признавал Хасавюртовские соглашения, подчеркивал, что Россия всегда "последовательно и скрупулезно" их выполняла, и только сетовал, что с другой стороны такого же выполнения не наблюдается. Однако вскоре Путин вообще отказался признавать документ, подписанный в августе 1996-го в Хасавюрте, и уже не отзывался о нем иначе, как только о досадной ошибке, допущенной его предшественниками.
Хотя с каждым днем становилось все очевидней, что новый глава Белого дома ведет дело к возобновлению чеченской войны, он не уставал повторять, что "решить проблему этой республики, как и другие межнациональные конфликты, можно только политическими средствами, а силой эту проблему решить нельзя". Постоянно говорилось также, что встречи и переговоры с законно избранным президентом Чечни Асланом Масхадовым "по-прежнему планируются", более того, контакты с ним -- через его посланцев -- никогда и не прерывались... И параллельно с этим звучали другие, совершенно противоположные слова: дескать, в Чечне "не с кем" вести переговоры, переговоров с "бандитами" никогда не будет...