Российская модель управления

Конституция РФ дает ответ на эти вопросы. В ч. 3 ст. 55 говорится, что права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом «в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Не свидетельствует ли это положение о том, что права человека, согласно Конституции, – не единственная «высшая ценность» и что в иерархии «высших ценностей» первенство принадлежит не им? Но вот со ст. 2 приведенная норма (а ее справедливость и необходимость вряд ли кто-нибудь подвергнет сомнению) вяжется плохо.

Между тем первая фраза ст. 2 Конституции породила ошибочный, нереалистический и противоречащий природе права и государства тезис о «приоритете прав человека». Такая формулировка содержалась в проекте Конституции РФ, одобренном Конституционной комиссией в октябре 1991 г. В окончательном варианте она была заменена, и, видимо, не случайно, предложением: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью».

Идея «приоритета  прав человека» часто встречается не только в отечественной публицистике, но и в научной литературе и даже в некоторых комментариях к Конституции. К примеру, Г.Д. Садовникова пишет: «Закрепление прав и свобод человека как высшей ценности означает, что во взаимоотношениях человека, общества игосударства приоритет принадлежит правам и законным интересам человека»[3]. А вот как развивает ту же мысль проф. A.M. Осавелюк на материалах Конституции Республики Казахстан, которая воспроизвела формулу ст. 2 Конституции РФ: «В ч. 1 ст. 1 Конституции закреплен принцип, согласно которому человек, его жизнь, права и свободы суть высшая ценность государства. Это означает предпочтение индивидуальных интересов интересам общества и государства. Вместе с тем этот принцип не означает, что человек может злоупотреблять своими правами и свободами»[4].

Попытку обосновать приоритет прав человека содержит Проблемный комментарий к Конституции РФ. Там говорится, что ст. 2 «закрепляет приоритет прав человека»[5], что «права человека обладают приоритетом в отношении всех остальных положений Конституции, включая все остальные принципы, составляющие основы конституционного строя»[6].

В связи с этим вопреки тексту ч. 1 ст. 3 Конституции делается вывод: «Идеология прав человека полагает, что источником государственной власти является не народ, а индивид, отчуждающий часть своей естественной свободы в пользу власти»[7]. Подобные «новаторские» заключения демонстрируют, как далеко отходит комментарий не только от текста, но и от смысла Конституции. Речь идет, по существу, не о толковании, а о придании нового содержания Конституции, об ее изменении.

Тот же метод  наполнения Конституции новым смыслом, исходя из «приоритета прав человека», применяется и к статьям, определяющим пределы пользования правами и возможности их ограничения (ч. 3 ст. 55). «Здесь следует предполагать, – читаем в Проблемном комментарии, – что эти конституционно значимые ценности (перечисленные в ст. 55 в качестве оснований возможного ограничения прав человека, – т.е. защита основ конституционного строя, нравственности, прав и законных интересов других лиц, обеспечение обороны и безопасности государства — О.М.), так или иначе, представляют собой объекты основных прав и свобод человека; в противном случае положения ч. 3 ст. 55 следовало бы считать недействительными по причине их противостояния ст. 2 Конституции, устанавливающей высшую ценность прав человека»[8]. Но двумя страницами ниже, забыв об этом «изобретательном» и компромиссном толковании, автор пишет: «…следует полагать, что текст ч. 2 ст. 36 (ограничения владения, пользования и распоряжения землей и другими природными ресурсами. — О.М.) и ч. 3 ст. 55 Конституции содержит ненадлежащие формулировки, по ошибке попавшие в Конституцию из текстов советских времен, когда допускались только октроированные права»[9] (в отличие от «естественных», которые «предшествуют самой Конституции»). В таком контексте вполне уместен гордый и благородный тезис «идеологии прав человека»: «Осуществление прав и свобод не может быть ограничено никакими законными интересами других лиц. Международные документы в области прав человека не упоминают ни о каких законных интересах»[10].

Автор комментария  не учитывает, что предложенное им псевдо-либеральное, либертаристское, т.е. экстремистское с либеральных позиций, толкование отрицает самую сущность права и государства. Ибо право – это не только свобода, но и ее ограничение, или точнее, гарантия свободы на основе ее ограничения, введения свободы в определенные рамки, а государство призвано обеспечить и эту свободу, и эти ограничения.

Нередко в обоснование  ложного и общественно опасного тезиса «приоритет прав личности» ссылаются на опыт и традиции стран Запада, на либерализм, колыбелью которого явилась Западная Европа, а оплотом – Западная Европа и Северная Америка. Эти аргументы совершенно несостоятельны и основаны на смешении «приоритета прав человека» и индивидуализма. Между тем «приоритет прав человека» – понятие, претендующее на юридическое содержание, вернее, псевдоюридическое, а индивидуализм – явление (и понятие) социально-психологическое. Да, Западу, начиная с эпохи Возрождения, когда это явление стало формироваться, индивидуализм свойствен в значительно большей степени, чем России. Связано это с национальными особенностями характера, «общим духом народа», по выражению Монтескье. «Общий дух» народов Западной Европы складывался исторически, а расцвету индивидуализма способствовало более быстрое в сравнении с Россией разложение традиционных структур.

Индивидуализм лежит  в основе западных представлений  о свободе, западного либерализма  как философии, идеологии, социальной и юридической практики. Но весь смысл либеральной политической и правовой системы состоит в том, чтобы ввести индивидуализм в определенные рамки, примирить его с потребностями общества и других индивидов, подчинить его законам и общественным интересам.

Попытки поставить  права личности выше прав и законных интересов других лиц, общества и  государства противоречат постулатам западного либерализма. В этом легко убедиться, обратившись к трудам классиков западной политической и правовой мысли. Законченный индивидуалист и отнюдь не либерал Т.Гоббс видел один из важнейших естественных законов в том, чтобы «довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим лицам, какую он (т.е. человек) допустил бы у других людей по отношению к себе»[11]. Джон Локк, один из творцов теории либерализма, убежденный защитник прав и свобод человека, считал, что первым и основным естественным законом, которому должна подчиняться сама законодательная власть, является сохранение общества и (в той мере, в какой это будет совпадать с общественным благом) каждого члена общества[12]. Вот ясная постановка вопроса о приоритетах у классика либерализма: охрана интересов общества на первом месте, а охрана интересов каждого члена общества ставится в зависимость от ее соответствия общественному благу. Обратимся к одному из столпов либерализма XIX в. Дж.Ст. Миллю. Он определял свободу как право человека на автономию во всем, что не причиняет обществу вреда, требующего мер защиты.

В основе всех этих положений классического западного  либерализма тот вечный этический  принцип, который И. Кант назвал «категорическим императивом» и который полностью соответствует евангельской максиме «возлюби ближнего своего, как самого себя». Но рядом с классической традицией во второй половине XX в. на Западе возникло новое направление, которое действительно ставит права и интересы личности превыше всего. Оно получило название «либертаризм». По выражению профессора Лондонского университета П. Селфа, либерталисты представляют собой «экстремистов от либерализма»[13]. Известный английский историк Кв. Скиннер отмечал, что либертаризм, требуя очистить общественную жизнь от любых идей кроме эгоистического интереса и прав личности, угрожает самим этим правам и свободам человека[14].

Либертаризм и его российское воплощение в тезисе «приоритет прав личности» стали возможны в обществе переходного периода, где нередко торжествует разнузданный эгоизм. Его распространению в России способствует становление капиталистических отношений. В такие эпохи, по словам М. Вебера, экономическое развитие, или, добавим от себя, экономические интересы «грозят разрушить естественные политические инстинкты».

Несоответствие  лозунга «приоритет прав человека» интересам не только общества и государства, но и самих граждан (ведь конфликты интересов различных лиц не менее часты, чем столкновения личных и общественных интересов) не раз отмечалось в юридической литературе последних лет[15]. Тем не менее у него по-прежнему немало сторонников. Одни сознательно используют этот лозунг в демагогических целях для оправдания своих корыстных интересов, другие наивно полагают, что в нем воплощаются идеалы свободы, демократии и правового государства.

В последнее время  значительное внимание проблеме прав человека уделяет Русская Православная Церковь. Всемирный Русский Собор, состоявшийся в Москве в апреле 2006 г. принял «Декларацию о правах и достоинстве человека». В ней говорится о ценностях, «которые стоят не ниже прав человека». К ним относятся «вера, нравственность, святыни и Отечество». «Когда эти ценности и реализация прав человека вступают в противоречие, – записано в Декларации, – общество, государство и закон должны гармонично сочетать то и другое».

Правильность  этих положений, с точки зрения теории права, не вызывает сомнений. Поскольку  речь идет о документе религиозного содержания, перечень ценностей, «стоящих не ниже прав человека», носит своеобразный характер. С текстом ч. 3 ст. 55 Конституции РФ он не совпадает, хотя можно констатировать, что защита нравственности и интересов государства фигурируют и тут, и там.

Однако настораживают  попытки рассматривать Декларацию не как документ, отражающий точку зрения православной церкви и предназначенный для верующих, а как «взгляд всей русской цивилизации на проблему прав человека», универсальный подход к проблеме, основанный на нравственных нормах[16]. Ясно, что провозглашение веры высшей ценностью не устраивает атеистов и не подходит Российской Федерации, в которой «религиозные объединения отделены от государства», «никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» (ст. 14 Конституции РФ) и «признается идеологическое многообразие» (ч. 1 ст. 13). Такое государство допускает не только веру, но и неверие, а в случае конфликта между свободой мысли и слова, с одной стороны, и религиозной идеологией или практикой, с другой – обязано признать приоритет свободы (разумеется, без покушений на права верующих и религиозных организаций).

Очень важен вопрос, как намерены толковать и применять названные принципы церковь и государство. Поругание святынь, оскорбление религиозных чувств недопустимы. Но атеистическая пропаганда столь же законна, как и пропаганда религиозная, если и та, и другая подчиняются определенным правилам. Церковную организацию, служителей алтаря общество вправе подвергать критической оценке в той же мере, как и носителей политической власти, государственные органы, общественные организации и их деятелей.

В этом отношении  серьезные опасения вызывает случай с выставкой «Осторожно! Религия», организованной сахаровским центром. Даже если допустить, что экспозиция оскорбляла религиозные чувства, что требует серьезной экспертизы, погром, учиненный на выставке самозванными защитниками религии, как всякое хулиганство и самоуправство, безусловно, заслуживал наказания. Однако жертвой судебного преследования стали только организаторы выставки. Гармонического сочетания свободы мысли и религиозных ценностей найти не удалось.

Но вернемся к  общей постановке вопроса о «приоритете  прав личности» в связи с интерпретацией текста Конституции РФ.

Прежде всего следует признать, что Конституция ничего не говорит о «приоритете прав личности» и уж тем более приоритете над правами государства, общества в целом, отдельных организаций или объединений, состоящих из таких же личностей. Это всего лишь толкование, причем неудачное и явно неверное, так как оно противоречит не только природе и принципам права, но и прямым указаниям Конституции, содержащимся как в ч. 4 ст. 55, так и в ч. 3 ст. 17, устанавливающим общее правило: «Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц». Статьи 17 и 55 обладают конкретным и точным содержанием, способным повлечь юридические последствия. Этого нельзя сказать о положении «человек, его права и свободы являются высшей ценностью». Оно нуждается в разъяснениях, и тот факт, что из ст. 2 Конституции делают вывод о «приоритете прав человека над правами общества и государства», свидетельствует о его несовершенстве. Включение этой фразы в Конституцию – своеобразный эксцесс либерализма, отражение либерально-демократической эйфории, пережитой страной, и в особенности составителями Конституции, в начале 90-х годов.

***

Подобных «эксцессов демократии и либерализма» не наблюдается в системе органов власти, установленной Конституцией. Здесь действует принцип, не сформулированный прямо, но вытекающий из текста Конституции и надежно обеспеченный юридическими нормами: сильная президентская власть. Возможно, следует признать, что парламентская республика больше соответствует идеалам демократии. Но составители Конституции трезво оценили состояние страны, ее традиции (в том числе явно недостаточный опыт парламентаризма), потребности и не принесли политическую стабильность в жертву идеалу демократизма.

Принцип правового  государства занимает важное место среди идейно-политических основ новой Конституции. Осуществление его сопряжено с большими трудностями. В последние годы советской власти и в постсоветской России в связи с быстрыми и глубокими переменами во всех сферах общественной жизни законность была сильно ослаблена. Наряду с правовым воспитанием и укреплением органов охраны общественного порядка актуальна задача правового обеспечения законности. Приходится констатировать, что Конституция не всегда надежно обеспечивает правовую базу законности. В ряде важнейших вопросов, таких как отношения между субъектами Федерации и центром, формирование некоторых органов власти (Совет Федерации), структура и полномочия президентской администрации и др., она не содержит четкой регламентации. Возможно, это объясняется тем, что к моменту принятия Конституции практика еще не выработала соответствующих норм. Как бы то ни было подобные умолчания или пробелы в Конституции делают ее в некоторых разделах эластичной и позволяют дополнять или наполнять ее новым содержанием, не прибегая к официальному изменению текста.