Известные медики

Вскоре совет Психоневрологического института должен был  представить, согласно уставу, переизбрание на должность президента на новые пять лет. Министр Бехтерева не утвердил президентом, и притом без всяких мотивов, хотя переизбрание это было единогласным, к тому же должность президента с самого основания института не оплачивалась, а сам институт содержался на частные средства.

Кассо возымел намерение закрыть Психоневрологический институт, а для начала,  он признал необходимым «снять его главу». Чем вызвано было это намерение, сказать трудно, но можно только догадываться. Дело в том, что в докладе Санкт-Петербургского градоначальника Драчевского по поводу студенческих беспорядков в Петербурге, что на первом месте стоит Петербургский университет, затем следует Психоневрологический институт с его левой профессурой, и затем следовало подробное изложение студенческих демонстраций и протестов. Был поставлен запрос об институте: «Какая польза от этого института России?».

Однако при обмене мнений по этому предмету было высказано, что так как институт привлек в свои стены огромное число учащейся молодежи (в то время числилось на всех факультетах института около 8000 слушателей), то но тактическим соображениям закрывать институт неудобно, а во власти министра представить новый устав института и вообще так его преобразовать, чтобы в нем все было согласовано с интересами министерства.

В результате совет института получил предписание министра Кассо представить новый проект устава. Получив эту бумагу, в совете поручили выработку устава комиссии. Комиссия, проработав несколько месяцев, передала проект устава в совет; последний найдя в нем что-то, что надлежало изменить, передал его для доработки в ту же комиссию. Та же процедура повторилась еще и еще раз. Время таким образом шло. Запросы шли за запросами. Наконец, проект устава был представлен. Министр его забраковал и, вместо того, чтобы сделать те или другие указания совету о неудовлетворительности каких - либо пунктов проекта, поручил составление устава департаменту народного просвещения, в лице П. О. Камчатова. Проект устава был им изготовлен и показан Бехтереву в министерстве. Бехтерев заявил, что  он на себя ответственности за него не берет и предложил просмотреть его вместе с деканатом. Условились собраться на квартире у Бехтерева на Каменном Острове. Здесь проект был рассмотрен в его присутствии и всех деканов и с участием составителей проекта. Были внесены те или другие поправки, и дело сладилось. Но  проведение  будущего устава, в котором значилось, что Психоневрологический институт имеет в себе частный университет, а слушатели, по окончании получают все права лиц, окончивших государственные университеты, выпало уже на долю преемника Кассе — министра Игнатьева, потому что Кассо по возвращении из-за границы во время уже начавшейся воины, где он был опознан и избит, сильно занемог, а затем у него был обнаружен рак прямой кишки, и он вскоре умер.

С назначением Кульчицкого попечителей петербургского округа, было произведено подробное обследование института на предмет выяснения—может ли институт отвечать требованиям университетского преподавания. Результаты этого обследования, в котором участвовал и сам Кульчицкий, оказались вполне благоприятными. Кульчицкий отозвался, что институт по оборудованию не уступает любому провинциальному университету. Преподавание оказалось также на соответствующей высоте. В результате, новый устав был утвержден министром, и Бехтерев был восстановлен в должности президента. При гр. Игнатьеве институт прожил благополучно, хотя в нем бывали, как всегда, бурные студенческие сходки, но когда сменил его Кульчицкий, институт не переставал бурлить, и при том еще в большей, против прежнего, степени, то пред самой революцией (за 3 дня) было сделано распоряжение министром Кульчицким о закрытии института. Это предписание до самого института не дошло, так как наступили дни Февральской революции, и царские министры были арестованы. Институт был спасен от гибели.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Тяжелые годы в России

Но нельзя скрыть того, что впервые годы Октябрьской революции научная деятельность в означенных учреждениях, и в том числе, лично деятельность Бехтерева, затруднялись в невероятной степени по причине тяжелых материальных условий, особенно в период голода и военного коммунизма, при отсутствии света в домах и в учреждениях, при невероятном иногда холоде.

Многие ученые, как известно, бежали за границу. И Бехтереву, конечно, представлялись разные возможности переезда за границу; но он ничуть не завидовал тем, которые предпочли заграницу своему дому, хотя ему вместе с семьей приходилось в голодные годы питаться нередко лишь рисом и ржавой селедкой или воблой. Однако, другим приходилось в это время еще хуже, ибо, как известно, вымирали от голода даже целые больницы и гибло от голода неисчислимое количество рабочих и крестьян. Бехтереву же помогал Дом ученых, организованный по инициативе В. И. Ленина и М. Горького.

В своих научных учреждениях он видел за эти тяжелые годы немало нестойких лиц даже среди своих ближайших учеников. Эти колебания морального свойства не могли не отразиться пагубно на правильном ведении научной работы. Нужно было во что бы то ни стало поддержать колеблющихся, и он воспользовался случаем для этой цели, когда ему  пришлось делать доклад в публичном заседании конференции Института по изучению мозга в январе 1919 г., на тему «Основные задачи рефлексологии физического труда». В заключение доклада он высказал свои мысли следующим образом: «На переломе истории нельзя стоять на перепутье и ждать, — нужна воля к действию к строительству и созидательной работе, и для нас, научных деятелей, которые всегда отдавали свои силы на служение человечеству, не должно быть колебаний. Мы должны отдавать себе отчет, будем ли мы с народом, который, завоевав себе свободу, хочет строить свое будущее сам и зовет нас соучаствовать в этом строительстве. Может ли быть сомнение в ответе на этот вопрос? Мы поэтому должны стремиться к тому, чтобы сократить, по возможности, время разрухи, отдавая всю сумму наших знаний и все уменье на созидательную работу в настоящих условиях страны и на пользу народа. В этом отношении и новое учреждение — Институт по изучению мозга и психической деятельности—при своем развитии может дать новой молодой России то, чего не могли дать научные учреждения в прежнее время, и это потому, что теперь народ, почувствовав себя свободным, проявляет необычайную жажду знаний, которая открывает широкие перспективы не только в строительстве государственной и социальном, но и в строительстве научного характера».

И он не ошибся. Речь была одобрена собранием, и он мог с удовлетворением сказать, что сотрудники Психоневрологической академии и Института по изучению мозга с тех пор заняли правильный курс в своем отношении к обшей атмосфере и к советской власти и вели, в меру возможности, каждый для себя свою научную работу, прилагая к ней при тяжелейших условиях максимум энергии. Об этом свидетельствуют и издававшиеся журналы и сборники при его участии, как редактора, как, например «Вопросы изучения и воспитания личности», «Вестник Воспитания» «Опросы психофизиологии и рефлексологии труда «Обозрение психиатрии, неврологии и рефлексологии», «Новое в рефлексологии и физиологии нервной системы», «Вопросы изучения труда», «Рефлексология труда» и др.

Видеть и переживать спокойно и безропотно тысячи жертв, он не мог, и ему простой инстинкт подсказал сделать поэтому предмету публичное выступление, написав в газеты обращение к врачам всего мира с просьбой протестовать печатно и устно против неслыханного злодеяния «цивилизованных» стран в виде заведомого и массового убийства наших граждан, особенно ни в чем неповинных детей и немощных инвалидов, — убийства, которым мы обязаны блокаде нашей страны. Это был крик, вырвавшийся у его невольно, как по рефлексу, которому он не придал даже особенного значения, но которому было придано значение помимо него. Его обращение было опубликовано 1 января 1920 года во многих газетах и передано по радио за границу.

В этом протесте, о котором он ни с кем не советовался, он видел лишь, моральное удовлетворение  для самого   себя,   но   впоследствии он узнал, что он не одинок. В то время уже велись переговоры о снятии «блокады» для чего Литвинов пребывал тогда в Дании. В иностранной печати устами бывших   наших министров только   и  заявлялось, что надо во что бы то ни стало душить большевиков,  а вместе с ними,  очевидно и всех   оставшихся в Советской стране. Его голос явился из самой Советской России и прозвучал в ином тоне. Через две, приблизительно, недели из-за границы в наших газетах появилось известие, что блокада снимается. В действительности оказалось, что это было лишь теоретическое заявление, практически же блокада продолжалась еще некоторое время.

Надо заметить, что этот его протест против блокады далеко не послужил ему на пользу. Эмигрантщина его громила вовсю, заявляя о его принадлежности к большевизму.

Отъезд ученых за границу, ему казался, несмотря ни на что, столь тяжелым для страны и катастрофически опасным явлением, что когда впервые организованная молодежь напечатала в газетах призыв о желательном возвращении русских ученых из-за границы, он не выдержал и признал необходимым особым письмом в газеты поддержать этот призыв о возвращении ученых для создания в стране ноной культуры.

Ученые учреждения постепенно начинали оживать и мало-помалу в течение нескольких последних лет, ученые Советской России, под прекрасным лозунгом «смычка науки и труда», стали нести, быть может, кропотливую, но, действительно, научную работу, которая открывает для будущего расцвета Советской России неисчислимые горизонты  и перспективы.

Уже много лет, как он был и лишен избранием его в Ленинградский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, где работаю секции по образованию.

В числе тех мер, которые им были предложены в этой секции, в целях скорейшей ликвидации безграмотности в нашей стране, Института передвижных школ, в виде так называемых бродячих учителей. В виду бездорожья и редкости населения, эта мера, как временная, должна иметь особое значение по насаждению грамотности в населении.

Из других мероприятий укажу также на мое предложение ввести такой же Институт бродячих агрономов или, вернее, сельскохозяйственных учителей, которые бы переходили, для соответствующих указаний по сельскому хозяйству, из деревни в деревню и давали бы нашему крестьянину на месте, т.е. на его поле, соответственные указания.

Наконец, устройство площадок по физическому образованию в деревнях при недостатке отпускаемых средств могло бы быть осуществлено при посредстве таких же бродячих учителей физкультуры, которые, организовав под своим руководством группы молодежи из физкультурников, могли бы затем переходить в другую деревню, для той же цели, из этой—в третью и т. д.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Общественная деятельность

Время пребывания в академии было временем бурных студенческих волнений. То и дело были студенческие сходки, «студенческие беспорядки» но тогдашней терминологии, демонстрации. Но еще во время его студенчества некоторая его часть направилась на фабрики для политической пропаганды и, объединившись с рабочими на определенной платформе против тогдашней власти, устроила знаменитую демонстрацию па Казанской площади 6 декабря 1876 г. Как известно, ото было первое выступление интеллигентной молодежи с рабочим классом, и, само собой разумеется, выступление было организовано не иначе, как по инициативе революционной интеллигенции. В этом отношении Бехтеревв корне расходился с Плехановым, у который утверждал: «В Чернышевской демонстрации (т.-е. в похоронной демонстрации замученного в тюрьме студента Чернышева, Авт.) рабочие не принимали участия... И вот рабочим захотелось сделать свою демонстрацию, и притом" такую, которая своим резко революционным характером совершенно затемнила бы демонстрацию интеллигентов».

Прежде всего, в Чернышевскую демонстрацию студенчество помогло привлечь к участию рабочих просто потому, что замученный студент взбудоражил умы студенчества, а времени было недостаточно, чтобы организовать еще и рабочую демонстрацию. Другое дело — казанская демонстрация, для подготовки которой было достаточно времени, и на которой впервые приняли участие рабочие вместе со студенчеством.

Но   можно   ли   допустить,   что   рабочим   захотелось 1 устроить свою демонстрацию,— выходить, как будто, в виде компенсации за неучастие в Чернышевской демонстрации. Конечно, нет. Очевидно, Плеханов упустил из виду закон эволюции, которому подлежало и народничество. Несмотря на первоначальную идеологию народничества в сторону подпития крестьянства, в последующее время внимание революционной интеллигенции, несомненно, направилось и на рабочую массу, среди которой в 70-х годах, главным образом, революционным студенчеством, в том числе и вашими товарищами по академии, была поведена усиленная пропаганда. В силу этого на казанскую демонстрацию, состоявшую в большинство из студенчества, откликнулся и рабочий класс, хотя и в меньшинстве, всего 200—250 человек, но так, как предполагалось, но во всяком случае не потому, что будто бы (по утверждению Плеханова) «рабочим захотелось устроить свою демонстрацию особо». На казанской демонстрации студенчество играло руководящую роль, говорило зажигательные речи, выкидывало над головами толпы революционные лозунги на красных пузырях, взвивавшихся кверху в разных местах сплотившейся толпы. Не отставали от студенчества и рабочие ни в речах, ни в действиях. Рабочий Яков Потапов, поднятый на руках, развернул перед толпой знамя с надписью «Земля и Воля» при шумной овации всей толпы.

Но вся эта бурность студенческой жизни, постоянная тревога за возможность подпасть под действие политической репрессии со стороны зоркого ока власти, хотя и затрудняла прохождение курсов, но все же не отстранила меня от занятий в академии, которым он отдавался всегда с жаром в свободное  время. Какой-то счастливый рок спас меня от ареста и других последствий суровой Немезиды, которые постигли многих из моих сородичей и ближайших товарищей. Как раз незадолго до ареста многих из моих сородичей и товарищей по курсу, в конце 1873 года, я заболел тяжелой неврастенией и был помещен в клинику проф. Валннского, но вскоре оправился.

В положении начинающего врача, вынужденного искать заработок помимо своей службы, да еще готовящегося к дальнейшей научной работе, довольно трудно было уделять время общественной деятельности, которая к тому же для того времени могла сводиться к революционному подполью; но все же, помимо научных работ отдавал то или другое время и интересам вновь обострившейся тогда, после жестокой репрессии, связанной с подавлением народничества, революционной общественности. Чаще всего на своих скромных врачебных приемах ему приходилось встречаться с людьми, которые, стоя ближе к жизни, могли в приятельской беседе осведомлять его о положении общественной жизни и за этими разговорами, бывало, засиживался многими часами. Во время одной из бесед на врачебном приеме он разговорился с одним из хорошо знакомых пациентов о «священной дружине», и пациент под большим секретом рассказал, что циркулировавший в сферах слух об особом постановлении «священной дружины» насчет убийства за границей опасного анархиста Кропоткина, бегство которого из-под стражи Николаевского госпитали явилось в свое время в буквальном смысле слова ошеломляюще-сенсационным событием.