Известные медики

К этому центру стали стремиться отовсюду врачи, желающие совершенствоваться в области неврологии и психиатрии. Закипела работа как в клинических отделениях, так и в лабораториях клиники. Были периоды, когда научной работой по разным вопросам неврологии, психиатрии и психологии было занято около 40 и более врачей. За время  научной деятельности Бехтерева в академии ему удалось опубликовать, в виде сводного сочинении, большой трактат под заглавием «Основы учении о функциях мозга» в 7 выпусках, переведенный на немецкий и французский языки и, сверх того, им был разработан большой клинический материал, давший возможность выпустить в свет «Общую диагностику нервных болезней» (2 тома) в «Невропатологические и психиатрические наблюдения и исследования» (2 выпуска), на ряду с целым рядом  работ, помещаемых  в редактируемых им журналах «Обозрение Психиатрии», «Неврологический Вестник» и других журналах.

Здесь же, в лаборатории клиники, возникла впервые и та научная дисциплина, которая первоначально обозначалась «Объективная психология», и которая затем была переименована им же в рефлексологию, и подход к которой начался еще во время его работ в Казанском университете.

Ряд работ, осуществленных в его лаборатории Бехтеревым и его сотрудниками, дали ему возможность уже с 1907 г. начать печатание большого издания под названием «Объективная психология» (три выпуска), а позднее в 1918 г., вышла первым изданием  книга «Общие основы рефлексологии», являющаяся дальнейшим развитием и углублением  первой.

В начале сентября 1905 г. Бехтереву пришлось говорить речь на 2-м съезде психиатров в Киеве «Об условиях развития личности». В заключение он призвал к новой светлой жизни заключительным возгласом лермонтовского стиха: «Отворите ему темницу, дайте ему сиянье дня». Ему была устроена шумная овация. Он был даже вынесен на руках из зала на улицу и посажен в экипаж. По окончании его речи в огромной зале начался импровизированный митинг. В зал введена была полиция по распоряжению киевского градоначальника Клейгельса, причем произошли в том же зале аресты, еще более подлившие масла в огонь. Бедному профессору И. А. Сикорскому, как председателю организационного комитета, человеку правых убеждений, пришлось пережить много волнений и иметь немало неприятностей, но, благодаря близкому знакомству с самим Клейгельсом, ему удалось добиться освобождения арестованных на съезде, после некоторого перерыва, мог продолжаться. В период революции 1905 г. неожиданно умер начальник Военно-медицинской академии—Тараиецкий и, таким образом, место начальника академии оказался свободным. Конференция академии, вопреки желанию Бехтерева, вверила ему путем избрания должность начальника академии, которая в течение зимы 1905—-1906 г. потребовала от него большого напряжения. От Бехтерева требовалось провести академию, как учреждение военного ведомства, «благополучно»

сквозь бурю и натиск революции. Вскоре министр Редигер сменился бездарным Сухомлиновым. С его воцарением начались уже тяжелые события в академии.

В 1913 г. профессура в академии неожиданно для Бехтерева, прерывается. Дело обыкновенно происходило из-за студенческих сходок, предупреждать которые обязаны были штаб-офицеры академии, по которые в этом, конечно, были совершенно бессильны и, удовлетворяясь своим положением, готовы были всегда сваливать на профессоров свою ответственность. Так случалось и со мной неоднократно из-за сходок, происходивших в аудитории клиники душевных и нервных болезней. По поводу этого приходилось даже вести неприятные разговоры с министром Сухомлиновым, который в отношении управления академией являлся совершенно безграмотным. Такие обстоятельства повлияли на уход Бехтерева из академии.

Еще одно важное обстоятельство, которое повлияло на его выход из академии, это—создание им же Психоневрологического института. Его возникновение и создание, с одной стороны, явилось для него глубоким нравственным удовлетворением, с другой стороны, сделалось предметом неодобрительного по разным мотивам отношения со стороны некоторой группы профессоров, чего нельзя было не предвидеть и заранее. Само собой разумеется, что, когда стало вырастать это учреждение, создаваемое исключительно на собранные им средства в виде пожертвований с разных сторон, то власти постепенно перешли от доверия к недоверию, что было, конечно, неизбежно с развитием новой высшей школы, выросшей в целый университет. Дело в том, что, хотя задачи, обозначенные в его уставе сами по себе говорили о чем то новом и интересном, но когда учреждение стало оформляться не только в ученое учреждение, но и в высшее учебное заведение с новым внутренним строем, с новыми заданиями и совершенно новым направлением в виде «Вольной высшей школы», то оно, естественно, явилось у власть имущих настоящим бельмом в глазу. И так как в самой академии, даже в среде студентов, в связи с общей правительственной реакцией, начала выявляться партия из состава «союза истиннорусских людей», за Бехтеревым стали следить, сколько он замечал и «союзники» из студентов и штаб-офицеры, появлявшиеся с неожиданной аккуратностью на его лекциях, чего раньше почти не бывало.

Хотя о его выходе из академии много говорила в свое время печать, но для него это событие не представляло того морального ущерба, как это могло казаться другим, и он успокаивался на мысли продолжать профессорскую деятельность  по гражданскому учреждению — Женскому медицинскому институту, где он одновременно состоял профессором нервных и душевных болезней. Он также рассчитывал уделять больше времени для работы в созданном по его инициативе Психоневрологическом институте. К сожалению, и перспектива на Женский медицинский институт скоро исчезла по независящим от него обстоятельствам. Дело в том, что через год по выходе из академии наступил 35-летний срок его учебной службы и по Женскому медицинскому институту, и хотя совет института ходатайствовал об оставлении его на дальнейший срок на той же кафедре, но министр Кассо не принял ходатайства.

Несколько позднее внезапная смерть его же ученика проф. Л. Ф. Лазурского, читавшего в Женском медицинском институте курс экспериментальной психологии, дала возможность Бехтереву продолжать профессорскую деятельность в Медицинском институте, но уже по объективной психологии или рефлексологии. Этого ему было уже более чем достаточно, потому что ему приходилось читать еще курс психиатрии и нервных болезней, и курс рефлексологии в Гимназии, и затем еще курс рефлексологии в  Пед. вуз.

Психоневрологический институт

Что касается деятельности Бехтерева в роли президента Психоневрологического института то и она вскоре временно прервалась по милости того же Кассо. История возникновения и развития Психоневрологического института, начинается с 1903 г., когда Бехтеревым было впервые внесено предложение об учреждении такого института, в руководимое им, как председателем, Русское общество нормальной и патологической  психологии, сама  по себе представляет много поучительного и принимая во внимание условия того времени, почти сказочного. Прежде всего необходимо было найти средства для приобретения земли, построек и их оборудования. К счастью, средства стали быстро притекать, благодаря откликавшимся на дело просвещения многим из его пациентов или их родственников и знакомых и субсидиям, выдаваемым сверх того в правительственными органами по отдельным представлениям института. Земля же была отведена в количество многих десятин из кабинетских земель. Таким образом, через 4 года, после начала курсов института, Бехтерев уже мог перенести их в собственное здание. Здесь он с толкнулся с некоторыми трудностями, с которыми связано в царский период проведение такой крупной по размерам вольной школы, превратившейся затем в частный Петербургский университет. Уже министр Шварц, изгнавший из университетов женщин, вошедших туда с 1905 г., стал шибко коситься на институт Бехтерева за то, что на его глазах начались его курсы в помещении тогда уже закрытых, бывших ранее опальными, курсов Лесгафта, и, с другой стороны, за то, что на курсы было допущено огромное количество женщин на ряду с мужчинами. Еще было то, что он допустил в стены высшей школы без всяких ограничений и слушателей угнетенной в то время еврейской национальности и допустили прием не одних классиков, но и семинаристов и окончивших реальное образование. Не меньшим злом в глазах министра явилось то обстоятельство, что Бехтерев ввел предварительный курс общего образования, за которым уже  следовали специальные факультеты. Но еще более удручало министра то обстоятельство, что в профессора института избирались наиболее прогрессивные ученые и в то же время крупные научные силы, как проф. П. Ф. Лесгафт, м. М. Ковалевский, Е. В. Де-Роберти, Бодуэн де Куртене, Н. Л. Карасев, Андреев, Лучиикий и др. Наконец, и некоторые научные дисциплины, введенные в курс института, не были по сердцу министру. Между прочим, в числе предметов общего высшего образования в наш устав проскользнула и социология. Последнюю, по его предложению, взял на себя читать социолог и член по избранию государственного совета М. М. Ковалевский и не менее авторитетный ученый Е. В. Де-Роберти. И тот, и другой тогда почти только что вернулись из Парижа, где состояли профессорами бывшей Вольной высшей школы. И вот, когда при одном случае в кабинете Шварца случайно зашел вопрос о читаемом в институте курсе социологии, министр не выдержал и с раздраженном произнес: «какая может быть там социология. Такой науки нет, а если что и есть, то лишь одна болтовня».

Особенно недоброжелательное отношение Шварца к институту проявилось и в вопросе о льготах по воинской повинности слушателям института. Бехтереву, как президенту института, пришлось первоначально докладывать этот вопрос устно. Министра он застал врасплох, на пути в кабинет. Бехтерев получил от него ответ, что он не находит препятствий к предоставлению льгот по воинской повинности студентам. Эта весть, благоприятная для слушателей института, как молния распространилась по институту и возбудила, конечно, большое удовлетворение среди молодежи. Но каково было удивление, когда при представлении соответствующей бумаги по этому вопросу он встретил с его стороны категорическое «нет», причем Шварц даже стал отрицать, что он выразил готовность дать вышеуказанные льготы. Но удалось достичь только того чтобы льготы были предоставлены одним классикам. С этим помириться, конечно, было нельзя, потому что большинство слушателей как раз были не классиками, а реалистами, и предоставление же льгот по воинской повинности большинству студентов было равносильно закрытию учебного заведения. Бехтереву пришлось, поэтому ходатайствовать перед министерством внутренних дел, где он встретил, особенно со стороны заведующего соответствующим департаментом Куколь-Яснопольского, самое теплое отношение. Ему самому было предложено составить возражение на бумагу Шварца в письменной форме для того, чтобы дать ее на подпись министру Столыпину. Бумага с возражениями была подписана Столыпиным. В результате ходатайство увенчалось успехом, и Шварцу пришлось сдаться под влиянием предписания министра внутренних дел — тогдашнего премьера.

Когда Шварц ушел из министерства, Бехтерев, предполагал, что последует просветление в министерстве народного просвещения. Но назначение А. А. Кассо всех разочаровало, потому что министерский пресс обещал быть еще более суровым. Между прочим, один инцидент в глазах нового министра получил особое значение. Этот инцидент разыгрался на 1-м съезде психиатров в Москве. Как раз по какому-то поводу к этому времени был не утвержден к дальнейшему служению министром Кассо московский психиатр проф. Сербский. Ему предстояло, говорить речь на 1-м публичном заседании съезда, имевшем место в одной из аудиторий университета. Научные съезды того времени подлежали особому контролю со стороны администрации. Поэтому в первом же ряду прямо против организационного бюро, открывавшего съезд, воссел помощник градоначальника, небезызвестный Строев, человек, особенно ревностный к полицейской службе. Рядом с ним сел, его приятель из охранки с университетским кандидатским значком. Речь Сербского, полная своеобразных и резких выпадов в адрес Кассо, продолжалась недолго. Уже в самом начале его речи в словах Сербского послышалась недопустимая по тому времени игра слов, выразившаяся во фразе, что он, Сербский, высказывает пожелание, чтобы такие глупые случаи, относящиеся к своевольному удалению министром профессоров, более не повторялись. Строев не выдержал, сорвался с места и заявил, что он не может более позволить продолжение речи. В зале произошел шум и, таким образом, съезд был приостановлен распоряжением власти.

Нечего говорить, что это событие вызвало большую сенсацию во всей Москве, ведь никто не подозревал, что совершенно специальный и сравнительно небольшой съезд может оказаться государственно-опасным собранием. Это обстоятельство вызвало, в свою очередь, напряженную атмосферу в публике, заинтересованных съездом. Через три дня пришло известие из Петербурга, что съезд продолжать разрешено, но, конечно, под сугубым контролем администрации. Новое публичное заседание открывается уже в скромной аудитории университета, а в огромном зале университета Шанявского. Бехтереву пришлось говорить первому. Против него в первом ряду сидел Строев со своим соседом из охранки. Его речь относилась к самоубийству и возможной борьбе с ним. Речь была основана, по отношению к школьным самоубийствам, на материале, собранном официальным лицом того же министерства, тогдашним санитарным инспектором министерства народного просвещения проф. Хлопиным и опубликованном им в отдельной работе. По содержанию его речь касалась мрачного предмета и указывала на тяжелую действительность того времени, в виду бывших в то время массовых самоубийств, особенно среди рабочего класса, вследствие тяжелых экономических условий и правительственной репрессии, и, частью, даже среди школьников, но тем не менее речь заканчивалась оптимистическим аккордом и бодрящим стихом несмотря ни на что. Но это не понравилось для контролирующего уха. Сама  речь  однако  была выслушана без остановки. Публика встретила ее длительными аплодисментами. После речи объявлен был перерыв. Все обстояло, казалось, благополучно. Во время перерыва  Строев попросил Бехтерева дать пересмотреть ему его рукопись, но Бехтерев отказался. Тогда Строев сказал, что в таком случае он немедленно доложит градоначальнику по телефону

Это маленькое происшествие отразилось на Бехтереве, как президенте Психоневрологического института далеко не благоприятно. Дело в том, что Строев через московского градоначальника сделал донос по двум линиям: — министру внутренних дел и министру народного просвещения, в котором он указывал на противоправительственное содержание его речи и на недопустимые будто бы по содержанию его стихи, которыми заканчивалась речь. Министр внутренних дел, по-видимому, достаточно привык к разным выпадам по адресу высших властей и потому никак не отреагировал. Что же касается министра Кассо, то при первом же докладе ему о постройке нервно-хирургической клиники в нашем институте, он с первого же слова, отложив доклад в сторону, заявил: «Ну, это мы обсудим потом, а теперь вы лучше мне скажите, что вы говорили в речи, произнесенной в Москве на психиатрическом съезде». [2]Бехтерев должен был разъяснить, что его речь была в общем лояльная по содержанию, в политическом же отношении ничего не представляла особенного, что же касается школьных самоубийств, то он пользовался официальными данными министерства. На все это Кассо сказал: «Ну, вы дадите мне письменный ответ по этому предмету». Возвратившись домой, он получаю письмо за подписью Кассо, в котором он просит сообщить, что он говорил на съезде в Москве в своей речи по отношению самоубийств. Вопрос как будто бы не касался министра или министерства, но, очевидно, он подразумевается. На запрос он дал соответствующий ответ с приложением многих газетных вырезок, в котором передавалось содержание речи достаточно подробно. Этот ответ однако не удовлетворил министра. Последовал новый запрос дать более детальное объяснение, в котором требовалось привести и заключительные стихи. Пришлось и это исполнить.