Творчество поэтов-декабристов

Во глубине  сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш  скорбный труд

И дум высокое  стремленье.

Стремленье дум, которое  питали восставшие, было «высоким» - благородным, чистым, самоотверженным. Не вина, не беда их в том, что это стремление оказалось  невозможным воплотить в жизнь, что труд оказался «скорбным». «Скорбный  труд» - труд «несчастных», чьё историческое дело оказалось в трагическом  несоответствии с ходом вещей, с  необходимостью и «необъятной» силой  правительства.

Декабрист А.И Одоевский  написал Пушкину ответ:

Струн вещих пламенные  звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись  наши руки,

Но лишь оковы  обрели.

Но будь покоен Бард: цепями,

Своей судьбой  гордимся мы,

И за затворами  тюрьмы

В душе смеёмся  над царями.

Наш скорбный труд не пропадёт:

Из искры возгорится пламя,-

И просвещённый наш  народ

Сберётся под  святое знамя.

Мечи скуём  мы из цепей

И пламя вновь  зажжём свободы,

Она нагрянет на царей, -

И радостно вздохнут народы.

В работах о Пушкине  не раз отмечалось, что многое в  этих стихах сближает их с творческими  декларациями декабристов. И действительно, признание гражданской функции, высокой миссии искусства постоянно  побуждало декабристов к созданию стихотворений, в центре которых  стоит поэт. Он «вещает правду и  суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перунов в супостаты, блажит праведника, клянёт изверга». Поэты – «любимцы таинственных сил», «сыны огня и вдохновенья». По убеждению Рылеева, «долг певца постиг вполне» тот, кто

…выше всех на свете  благ

Общественное  благо ставил

И в огненных своих  стихах

Святую добродетель  ставил.

…Был в родной своей стране

Органом истины священной.

В творческих декларациях  Пушкина, даже в тех, которые создавались  в первой половине 1820-х годов, вопрос о назначении поэта ставился иначе. Он отказывался видеть свою заслугу  в создании обличительных произведений, в расправах над социальным злом, в том

Что у столба сатиры

Разврат и злобу  я казнил

И что грозящий голос лиры

Неправду в  ужас приводил…

«Разговор книгопродавца  с поэтом» был благожелательно  принят декабристами, но они всё  же не увидели в нём близкую  себе концепцию поэта и поэзии, а отметили лишь, что это произведение «кипит благородными порывами человека, чувствующего себя человеком». Им была близка апология вольнолюбия, пронизывающая «Разговор…», они всем сердцем готовы были присоединиться к гордому ответу, который даёт поэт на вопрос книгопродавца: «Что ж изберете вы? – Свободу».

Но свобода, которую здесь  славит Пушкин, не та свобода, поборниками  которой выступают поэты, воспетые Рылеевым и Кюхельбекером. Их поэт - трибун, но

…доблесть в молодых  сердцах

Стихом правдивым  зажигает.

Пушкин дышал воздухом, которым дышали декабристы. Он разделял многие из их сокровенных устремлений, их гнев, их скорбь, их сомнения. Трагедия декабристов была и его трагедией (Приложение 2). И вместе с тем их всех современников восстания он один оказался способен возвыситься  над своим временем, увидеть происшедшее  взглядом историка и философа - «взглядом  Шекспира». Широта и объективность  этого взгляда открывали такие  возможности постижения глубинной  сущности и противоречий событий 1825 года, силы и слабостей деятелей той поры, что, может быть, лишь в  наши дни их можно оценить по достоинству.

 

2. Поэты-декабристы:

2.1. В.Ф. Раевский – первый декабрист, герой войны 1812 года, генерал.

Первым декабристом нередко  называют В.Ф. Раевского (1795 – 1872). Воспитанник  благородного пансиона при Московском университете, участник военной кампании 1812 – 1814 гг. За революционную пропаганду среди солдат он был арестован  в 1822 г. и заключен в Тираспольскую  крепость. Следствие по делу В.Ф. Раевского, члена союза Благоденствия, а позже – Южного тайного общества, тянулось в течение пяти с лишним лет. В 1927 г. он был сослан на поселение в Сибирь, в село около Олонки Иркутской губернии, где занимался хозяйством и преподавал в открытой им для крестьянских детей школе. Писать стихи начал во время Отечественной войны 1812 года, ряд стихотворений Раевского появился в журналах «Дух журналов», «Украинский вестник», «Украинский журнал». В более или менее полном виде поэтическое наследие его выявлено уже с советское время, оно сохранилось в основном виде черновиков в его следственном деле и в виде списков его тюремных стихотворных посланий. Традиция закрепила за этим человеком имя «первого декабриста». Действительно, Раевский раньше большинства членов тайных обществ вступил на путь революционной пропаганды, писал стихи, выражавшие гневный протест против существующих порядков, создал непревзойдённые образцы декабристской публицистики – «О рабстве крестьян», «О солдате». И арестован был задолго до Рылеева и Кюхельбекера – в феврале 1822 года.

Его «тюремные» стихи писались за три с лишним года до восстания  на Сенатской площади. Уже тогда  жизнь побудила его бросить взгляд на свою прошлую деятельность, оценить  её. Оценка Раевского была непреклонной. Он имел основания сказать, что судьбу свою «сурову» «с терпеньем мраморным  сносил, нигде себе не изменил». В  стихах, обращённых из Тираспольской  темницы к друзьям в Кишинев, звучит голос не подсудимого, но грозного судьи. Он клеймит «бессовестное  чело» «чёрного трибунала», который не ищет «правды обнажённой», в глазах которого закон «есть дерзновенный звук и мёртвый». Он обличает порядки, царящие в стране,

Где племя чужое  с улыбкой

Терзает нас кровавой пыткой,

Где слово, мысль, невольный взор

Влекут, как явный  заговор,

Как преступление на паху…

Впереди был суд, приговоривший  Раевского к смертной казни, замена этого приговора тюремным заключением, годы, проведенные в одиночных  камерах Петропавловской крепости и польской крепости Замостье, ссылка в Сибирь, где Раевский прожил свыше сорока лет.

Там, в Олонки, близ Иркутска, через четверть века после послания «К друзьям в Кишинев» (1822) Раевский создал одно из самых сильных, самых  выстраданных произведений декабристской  ссылки – стихотворение «Мой милый  друг, твой час пробил…», известное  под названием «К дочери» (1848). Обращённое к старшей дочери Раевского и  приуроченное к её замужеству, оно  имеет, конечно, и более широкий  адрес – это обращение к  молодому поколению, которое должно верно оценить сделанное отцами, сберечь и продолжать их дело.

Возвращаясь памятью к  тем дням, когда он ступил на путь борьбы, Раевский видит теперь несопоставимость своих сил с теми, которые он чаял сокрушить: «Я… пустил через  океан безбрежный челнок мой к  цели роковой». Он «боролся долго» «с разъярёнными волнами». Он

…смело верил  в провиденье;

Но гром ударил в тишине…

Как будто бы в  ужасном сне

На бреге диком  и бесплодном,

Почти безлюдном  и холодном,

Борьбой измученный пловец

Себя увидел как  пришелец

Другого мира.

«в молчаньи рабском», не признаёт справедливости, обрушившейся на него кары. Его судьи отвратительны  с их «смехом торжественным», «предательскими» вопросами. «Их лица мрачнее стен моей темницы».

И вот теперь, ослабленный  многолетним заключением, болезнями, разочарованием «мученик святой» спрашивает, что осталось в его измученной душе «от пламенных страстей, надежд, возвышенных мечтаний». И отвечает:

Вера в провиденье,

Познанье верное людей,

Жизнь без желаний, без страстей,

В болезнях сила и терпенье,

Всё та же воля, как  закон,

Давно прошедшего забвенье

И над могилой  сладкий сон!

Здесь особенно важна «вера  в провиденье», которая явственно  перекликается с рассказом о  том, каким молодой вольнолюбец  вступил когда-то в борьбу «с бурей  и грозной и с разъярёнными волнами». Он «смело верил в провиденье». Годы борьбы, поражений, разочарований изменили его, подтолкнули на переоценку ценностей, обострили духовное зрение, но не заставили отречься от той веры, которая когда-то вела его в неравный бой. Она живёт в нём и ныне.

Вряд ли нужно оговаривать, что слова «вера в провиденье»  не должны пониматься лишь в узком, буквальном смысле. Перед нами ёмкий  эвфемизм, обозначающий веру в высокое, прославление самоотверженности. Признав, что он не видел «награды за терпенье»  и «цели…желанной не достиг», узник  не отрёкся от прошлого и со сдержанной гордостью вспоминает о том, что

Странника везде  одушевлял

Высокий дум, страстей заветный пламень.

Эпитет «высокий» - один из наиболее распространённых  компонентов  декабристского словаря – будет  в дальнейшем повторён неоднократно: «гореть к высокому любовью», «постигнуть высокие тайны». Глядя в прошлое, поэт не обходит молчанием и «прошлые ошибки», но видит своё оправдание в верности избранного им пути:

Не для себя я в этом мире жил…

Не падаю, иду  вперед с надеждой,

Что жизнию тревожной  и мятежной

Я нашу жизнь и  счастье оплатил…

Он завещает дочери, а  с ней – поколению молодых  людей, уметь прощать им слабости и заблуждения.

Не карая судом  и приговором

Ошибки их. Ты знаешь, кто виной,

Кто их сковал железною рукой

И заклеймил и  рабством и позором.

Он вновь обвиняет неправедную, уродующую человека власть. Его заветы – заветы человека, умудренного  горьким опытом, но не сломленного. Он зовёт новых людей на святой подвиг, на то, чтоб идти по жизни «поросшей  стезей», не надеясь на пышные хвалы, и этот призыв, в сущности, заключает  в себе пожелание, чтобы они жили и боролись так же самоотверженно, так же не ждали наград за принесённые жертвы, как это делали в своё время их отцы.

 

2.2. Ф.Н. Глинка – русский офицер, участник двух войн.

Наряду с Раевским к  декабристам старшего поколения  принадлежал Федор Глинка. Активнейший  деятель раннего этапа декабристского движения, поэт и прозаик Федор  Николаевич Глинка родился 8 июня 1786 года в селе Сутоки Смоленской губернии в семье отставного капитана. Образование получил в 1-м кадетском корпусе, откуда в 1803 году был выпущен прапорщиком. В военной кампании 1805-1807 гг. участвовал в качестве адъютанта гр. Милорадовича, сражался при Аустерлище. В 1807 году вышло в Смоленске отдельным изданием стихотворение Глинки «Глас патриота» (по случаю организации народного ополчения). В 1808 г. изданы его «Письма русского офицера о войне 1805-1806 гг.» После возвращения в Россию Глинка вышел в отставку, но в 1812 г. снова вернулся в армию и проделал путь от горящей Москвы до Парижа. Он был награждён золотым оружием с надписью «За храбрость». Специальной наградой были отмечены и солдатские песни, сочинённые Глинкой. В 1815 г. вышли и принесли автору широкую известность новые «Письма русского офицера», отразившие впечатления заграничных походов. С 1816 г. Ф.Н. Глинка член Союза спасения, позже – член Коренной думы Союза Благоденствия, которая на его квартире в 1820 г. (при участии П.И. Пестеля) обсуждала политическую программу тайного общества, большинством голосования высказывались за установление в России республиканского правления. Председатель умеренного крыла революционного движения, сам Ф.Н. Глинка придерживался проекта конституционной монархии, предлагая возвести на престол императрицу Екатерину Алексеевну. В то же время он страстно развивал гражданские, просветительские и благотворительные идеи «Зелёной книги» (устава Союза Благоденствия). Он играл видную роль в масонской ложе «Избранного Михаила», в которой были сильны оппозиционные настроения, был одним из руководителей Вольного общества по учреждению училищ взаимного обучения (так называемых ланкастерских школ), принимал участие в заседаниях кружка « Зелёная лампа» (где познакомился с А.С. Пушкиным). В 1819 г. был избран председателем Вольного общества любителей российской словесности. Как чиновник для особых поручений при военном губернаторе Петербурга гр. Милорадовиче, Ф.Н. Глинка стремился к искоренению злоупотреблений в суде, к защите крестьян от деспотизма помещиков, а так же успешно подчас компрометировал доносчиков, сообщавших властям о деятельности тайных обществ. В 1820 г. он принял участие в судьбе Пушкина, чьи «возмутительные стихи» обратили на себя внимание правительства.

Действенной была и поэзия Ф.Н. Глинки, аллюзионная и страстная, клеймящая деспотизм и повествующая гражданско-патриотические идеалы. Особое развитие в лирике Ф. Глинки получил жанр элегически-медитативных «духовных од», где образы и символика священного писания использовались в целях революционной пропаганды. Накануне роспуска Союза Благоденствия Ф. Глинка организовал общество «Хейрут» («Свобода»), после прекращения, деятельности которого организационно не входил в тайные декабристские организации, но пользовался полным доверием в среде Северного тайного общества и был хорошо осведомлён о его деятельности.

В 1826 г. после суда над  декабристами Ф.Н. Глинка был сослан под надзор полиции в город  Петрозаводск, где служил в Олонецком  губернском правлении. Затем продолжил  службу в Твери и Орле, получив  в 1833 г. чин действительного статского советника. В 1826 г. вышли его книги «Опыты священной поэзии» и «Опыты аллегорий», в 1830 г. – описательная поэма «Карелия» (сочувственно отмеченная Пушкиным в «Литературной газете»), в 1839 г. – «Очерки Бородинского сражения». Ф. Глинка близко сходится с идеологиями официального славянофильства, сотрудничает в журнале «Москвитянин»; поэзия его теряет гражданские черты, насыщаясь в избытке идеями ортодоксальной религиозности и ура-патриотическими мотивами. Впрочем, и в поздние годы из-под его пера выходят подчас стихи глубокого элегического содержания, вызванные воспоминанием о деятелях декабристской эпохи. Однако из вышедшего в 1869 – 1872 гг. под редакцией М.П. Погодина «Собрания сочинений» Ф. Глинки были последовательно исключены те стихотворения, которые принесли ему в своё время заслуженную известность как видному поэту гражданского направления.

Арестованный после восстания 14 декабря, Глинка сравнительно недолго  был в заключении, а затем жил а Петрозаводске под надзором полиции. Как установил В.Г. Базанов, в каземате Петропавловской крепости у Глинки сложился замысел одного из самых популярных его стихотворений – «Песнь узника». Если в 1830-х годах тема «узничества» вообще ассоциировалась с судьбами декабристов, то к стихотворению Глинки это относится в наибольшей степени.

Современники увидели  в узнике образ декабриста, сломленного  заключением и обращающего к  царю мольбы о пощаде. Распространяя  стихотворение, они, как это нередко  случалось с произведениями вольной  поэзии, «подправляли» его в желательном  для себя духе и опускали строки, адресованные Николаю. Но если прочесть их в контексте песни, то они приобретают  смысл, который ускользал и от читателей, и от исследователей Глинки.

О русский царь! В твоей короне