Своеобразие художественного творчества Уильяма Блейка

Но познание — неизбежность для каждого, и оно вторгается даже в светлый мир ребенка, и Блейк пишет «Песни Опыта»

  «Песни Невинности» (1789) и «Песни Опыта» (1793) были  объединены автором в одной книге. Оба цикла отличаются четкостью идейно-художественного замысла и композиции. Первая книга изображает светлый мир детства как бы сквозь призму младенческого сознания, еще не искушенного жизненным опытом. «Песни Опыта» раскрывают картину морального и социального зла, разрушающего эту наивную идиллию13.

Например, два стихотворения «Заблудившийся мальчик» и в противоположность ему «Обретенный мальчик» как две главы получения мальчиком страшного опыта познания :

1. И   точно! Тьма со всех сторон, болотная роса

Напрасно он взывал, смущен, лишь пар вокруг вился!

 

2. Он закричал, но тут предстал Господь: родным отцом,

Найденыша он приласкал и к матери отнес,

Блуждавшей с криком в лесу великом…14

Смысл книги, ее существо — мысль о неразрывности духовного опыта человека, о его целостности, мысль о неожиданных, даже парадоксальных, порою трагических, но крепчайших связях, которыми скреплены мечта и действительность, детство и взрослый возраст человечества, его Неведение и Познание.

Поэтому почти каждому стихотворению из цикла о Неведении находится свое соответствие в цикле о Познании, причем отношения внутри этих пар — отношения контраста.

Агнец, агнец белый!

Как ты, агнец, сделан?

Кто пастись тебя привел

В наш зеленый вешний дол,

Дал тебе волнистый пух,

Голосок, что нежит слух?

        Кто он, агнец милый?

        Кто он, агнец милый?  («Агнец»)

 

Неужели та же сила,

Та же мощная ладонь

И ягненка сотворила,

И тебя, ночной огонь?

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Чьей бессмертною рукой

Создан грозный образ твой?  («Тигр»)

Стихотворение «Ягненок» или «Агнец», гимн кротости, придает особую выразительность образам «Тигра» — в нем настоящий сгусток яростной энергии. Но и «Тигр» не антитеза, а необходимое дополнение: вот она, сокрушающая ярость, которой — так казалось Блейку, — может быть, дано перебороть заблуждения и зло мира скорее, чем христианскому смирению и любви. И как знать, не эта ли энергия будет востребована человечеством, решившимся пробиться к свету неподдельных истин?15

 Однако художественное содержание «Песен» неизмеримо значительнее их конкретной полемической задачи. Здесь тоже выступает человеческая несвобода от жестокого реального мира. Она могла быть преодолена после того, как душа вберет в себя опыт Познания и преобразит его в согласии с идеалами духовности, которыми обладают человеческое  Воображение, Видение. Только тогда «истинная душа» будет действительно найдена человеком.

Налицо эволюция поэтики Блейка в «Песнях Невинности» и «Песнях опыта». Поначалу внимание поэта почти полностью было сосредоточено на внеземном существовании души, на идиллической Вечности, в «Песнях Опыта» Блейк коренным образом меняет точку зрения и переносит свое внимание именно на земную реальность.

Блейк называет свое былое видение "однобоким", свои идеи "ограниченными", но отнюдь не неверными. Опыт не отрицает Невинности, но отводит ей лишь отдельное место одного из аспектов многообразия мира. Мир задуман как совершенный, но дух человеческий пребывает во лжи и притворстве — такова новая философия Блейка. И задача Поэта — ясновидца, пророка — показать людям путь к освобождению Духа.

 

 

2.2. Своеобразие и значение «Пророческих песен»

 

В настоящее время адекватное восприятие наследия Блейка выявило специфику авторской иронии, определение фабульно-сюжетного соотношения различных поэм.

Глубина философского воззрения автора воплотилась в десяти «Пророческих книгах» - «Книга Тэль» (1789), «Тириель» (1789), «Видение дочерей Альбиона» (1793), «Бракосочетание Неба и Ада» (1793), «Французская революция» (1791), «Америка» (1793), «Европа» (1794) , «Вала» (1797), «Мильтон» (1804–1808) и «Иерусалим» (1804–1820), вместе с примыкающими к ним «Книгой Юрайзен» (1794), «Книгой Лоса» (1795) и «Книгой Ахании» (1795), которые представляют различные версии и части грандиозной мифологической эпопеи, охватывающей, по замыслу автора, как новый библейский эпос, судьбы мира и человечества от их сотворения через грехопадение и тысячелетия страданий до грядущего восстановления и освобождения.

Произведения Блейка свидетельствуют нам о том, насколько был глубок и тонок внутренний мир автора. Он был совершенно не похож на тот, в котором живут остальные, что дает понять каков сам Блейк, и какова была его творческая миссия.

 Он не был поэтом «для всех» и, как видно, не стремился к этому. Он писал для тех, кого, как и его самого, волновали темы духовности.

Обособленное место в ряду «пророческих книг» Блейка занимает первая из них — «Книга Тэль» (1789). По времени написания, по простоте и ясности образов и стиля она соприкасается с одновременными лирическими «Песнями».

В поэмах «Тириэль» (1789), «Книга Тэль» (1789), «Видения Дочерей Альбиона» (1793) преобладает сюжет странствия.  Как указывает  В. Сердечная «поэмы объединены в цикл по принципу триады тезис – антитезис – синтез: герой «Тириэля» опытен и не может смириться с познанием чего-то нового; Тэль, напротив, невинна и боится познания; героиня последней поэмы переходит от невинности к опыту и становится внутренне чистой, объединяя оба пути»16

Каждая из поэм оставляет ощущение незавершенности,  имеет целью вызов особой читательской активности; однако, как показывает история прочтения Блейка, возможность эта была увидена его потенциальными читателями далеко не сразу и до сих пор открыта не для всех.

Двойственность повествования, где сочетается «буквальное» рассказывание и иносказательность притчи и обуславливает сложность интерпретации произведений Блейка.

Сам Блейк различает общепонимаемый смысл произведения от авторского значения, вкладываемого в него. Заметим, что наука «герменевтика», как наука о философском толковании текста, его интерпретации, появляется лишь в ХХ веке, а Блейк за сто лет до этого тонко подмечает: «Дерево, которое повергает кого-то в слезы восторга, в Глазах других – только нечто Зеленое, что стоит на пути»17. В веке девятнадцатом концепции Блейка не увидел никто, увидели только нечто зеленое…

Для пророческих поэм Блейка характерен интертекст, то есть соотношение одного текста с другим, диалогическое взаимодействие текстов, но этот способ построения текста характерен для постмодернизма середины ХХ века, где текст зачастую  строится из цитат и отсылок к другим текстам. Здесь же, еще на переломе 18 и 19 веков  самоповторения задают важнейшую тенденцию в творчестве Блейка: повторение одних и тех же ситуаций, словесных образов, строк, мотивов становится особым способом создания целостного авторского мифа.

В поэмах «Тириэль» (1789), «Книга Тэль» (1789), «Видения Дочерей Альбиона» (1793) рассказываемым событием становится познание мира, переход от Невинности к Опыту (или обратно), которые понимаются в контексте философии Блейка как два равноправных начала бытия. О проблемах познания рассказывает неявный, но приближенный к героям автор, слово которого иносказательно, но может быть достаточно легко расшифровано.

Вот старому Тириэлю, живущему в мире опыта, противопоставлена невинная Тэль, ищущая и боящаяся познания; Утун же, обретя опыт падения, возвышается над ним и остается внутренне чистой, совмещая в себе черты Тириэля и Тэль.

 Основой объединения поэм является типологическое сходство события повествуемого: сюжетная сторона основана на одних и тех же сюжетных вариантах функций: отправки, странствия, трудной задачи и ее решения.

Поэма «Бракосочетание Небес и Ада» (1793) . Главное ее событие – это преодоление противоположностей бытия – добра и зла, Небес и Ада – достигаемое путем очищения восприятия. Особенности жанра поэмы, сближающие ее с научным, философским повествованием – развернутая система аргументации мыслей, риторических приемов, философские тезисы.  Поддержим тезис В.В. Сердечной о том, что для современников Блейка шоком была так называемая «инверсия сторон бытия: «Ангелы» показаны лицемерами и морализаторами, а «Дьяволы» – носителями правды и свободы» 18.

Для Суинберна, одного из первых исследователей Блейка, поэма – видение мистика; для художника Д. Линнелла – свидетельство сумасшедшего; для литературоведа Д. Эрдмана – аллегория политических событий современности; для философа Ж. Батая – свидетельство причастности Блейка миру Зла; для А. Глебовской – утверждение диалектической природы бытия; для Т. Васильевой – песнь возвеличения человека.

  Здесь, пожалуй, нет антирелигиозности, ведь Библия для Блейка – не просто объект переосмысления: она остается для него произведением, наполненным Поэтическим Гением; себя поэт называет себя «солдатом Христа» . 

 Как замечает Токарева, «поэт страстно говорит о разложении современной ему церкви, но защищает религию (какой она должна быть по Блейку) – средство объединения людей и освобождения творческого начала»19. События поэмы крайне интересны, в ней сообщается, что некогда порядок мира был нарушен, и стороны бытия поменялись местами, но порядок должен быть вскоре восстановлен.  «Дьявол» сообщает об ограниченности человеческого восприятия,  «адская» мудрость призвана расшатать привычные стереотипы мышления и поведения. Далее Блейк защищает свой замечательный тезис о том, что для спасения после смерти человеку необходимо очистить «двери восприятия», то есть не ограничиваться чувственным восприятием мира, черпать знания, познавать и добро, и зло, верить, что победит начало свободы.

Сюжетное построение поэмы,  основано на развертывании идеи о том, что изменение способа восприятия мира ведет к внутреннему освобождению человека. Тезис об относительности восприятия доказывается рассказчиком несколько раз. При этом необходимо знакомство с мифологией Блейка, нужно словно  узнавать предложенные знаки и разгадывать аллегории.

 Блейк обращается к тем, кто много знает, но готов переосмыслить знания,  кто способен отличить рассказчика поэмы от Дьявола.

Это ожидание не было оправдано современниками: Блейк не был не только популярен, но даже принят читательской общественностью его времени. Тем не менее в XX веке поэма «Бракосочетание Небес и Ада» стала культовым текстом. Актуальная для этой эпохи идея расширения границ восприятия, доступных человеку, обеспечила обращение к поэме и Олдоса Хаксли (эссе «Двери восприятия»), и культуры 60-х годов (название популярной группы «Doors»), и современно кинематографа (главный герой фильма «Мертвец» Джима Джармуша, Уильям Блейк, часто цитирует поэму своего тезки).20

Безусловно, что произведения Блейка  изначально ориентированы на подготовленного читателя, что и привело к неготовности читать его произведения современниками, ведь романтики отдавали предпочтение не философскому иносказательному осмыслению сути событий, а лиризму и психологизму. Непонимание поэта было преодолено только в XX веке, воспринявшем Блейка.

Что же  вкладывал автор в свои «Пророческие поэмы»? Какие сюжеты он описал заново? По сути это попытка создания новой Библии, попытка нового описания мира.  Его структура пророческого текста состоит из собственно говорящего – пророка, обращающегося к аудитории, и высшей силы (голоса), открывающей ему особое знание

Романтики утверждают, что искусство дает путь к мудрости; но это не путь сообщения готовой истины, а путь вовлечения человека в процесс познания. Поэзия для романтизма   – только путь, а не форма сообщения готовой мудрости. А значит,  и предмет поучения Блейка относится уже к наступающей эпохе романтизма. Это подтверждает характеристика поэмы А.Зверевым: «И хотя по своей сути это мысль романтическая, понять ее можно, только окунувшись в атмосферу доживающего свой век XVIII столетия»21

По словам Т.С.Элиота, приводимым Токаревой, «поэзия Блейка отличается непривлекательностью великой поэзии»22. По некоему парадоксальному закону, по мере отдаления во времени Блейк находит своего читателя, «непривлекательность» его поэзии отступает перед ее величием. И сегодняшний читатель, быть может, больше его современника готов к Блейку.

В  поэмах «Книга Уризена» (1794), «Книга Ахании»(1795) и «Книга Лоса» (1795) сюжетным событием становится формирование ложного восприятия мира человеком, проявляющееся в создании научных, религиозных и философских систем.

В последних поэмах Блейка усложняется и без того непростой авторский стиль повествования, дается множество отсылок к библейским мифам, при этом поэмы остаются «зашифрованными»,  рассчитанными на глубинное чтение. Одно знакомство с Библией и древними мифологиями, способность опознать научную картину мира – еще не достаточные требования к читателю данных поэм. Исследователь Блейка, канадский ученый Фрай заметил, что «в отличие от Шекспира, Гомера или Чосера, создающих «гладкую удобочитаемую поверхность для ленивого читателя», поэмы Блейка, как и Данте, «делают невозможным для читателя пренебречь тем фактом, что они содержат более глубокие значения». Другой блейковед Кауфман замечает ( перевод Степанова), что «искусство Блейка, бесконечно пересматривая ожидания аудитории, непрерывно открывает двери восприятия»23. 

При этом, будучи знакомым с библейской мифологией, становится возможно  соотнести тексты Блейка с пророческими книгами Ветхого Завета: «Вала» – книга пророка Исайи; «Милтон» – Иеремии; «Иерусалим» – Иезекиили.