Проблематика и стилевое своеобразие сказок М.Е. Салтыкова-Щедрина. Связь сказок с фольклорными традициями

Но несомненно и то, что с фольклором сказки Салтыкова-Щедрина связаны не только наличием в них определенных устно-поэтических деталей и образов, существенно влияющих на повествовательный слог. Зависимость от фольклорного опыта далеко не всегда буквальна, цитатна. В щедринских сказках есть и нечто более важное, сближающее их с народной поэзией: есть истинно народное миропонимание. Оно выражается в самом пафосе сказок для народа, в авторских представлениях о добре и зле, о нищете и богатстве, о суде правом и неправом, о решительном преобладании враждебных народу сил и вместе с тем о неминуемом торжестве разума и справедливости. Пускай отовсюду изгнана совесть, пускай отворачиваются от нее и жалкий пропойца, и кабатчик, и квартальный надзиратель, и финансист - уже явилось в мир «маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама»⁸.

Даже там, где зло явно и недвусмысленно одерживает верх над  беззащитностью, робостью, страхом, прекраснодушием, пассивностью (ср. сказки «Самоотверженный заяц», «Добродетели и пороки», «Обманщик-газетчик и легковерный читатель», «Карась-идеалист» и др.), автор вершит над ним суд, выносит суровый, обжалованью не подлежащий сатирический приговор, давая понять, что вместе со злом осуждает всех его вольных и бессознательных потатчиков.

Салтыков-Щедрин не спешит изображать повергнутыми тех, кто сохранял командные  высоты в жизни. Наоборот, он всячески подчеркивал нелепый, бесчеловечный  характер разрешения подавляющего большинства  жизненных конфликтов.

Аудитория у щедринской сказки, безусловно, более массовая, чем у многих других произведений Салтыкова-Щедрина, но характер этой массовости совершенно особенный, непостоянный, изменчивый в пределах всего сказочного цикла. То предполагаемая автором читательская аудитория заметно расширяется, свободно и непринужденно включая в свой вероятный состав крестьян, отходников, мастеровых, то она, казалось бы, вновь почти исключительно представлена прежним щедринским читателем-интеллигентом, хотя и понятым в широких рамках общедемократического движения в России. Внутренняя многожанровость щедринских сказок (разнообразие авторского определения жанра: «Ни-то сказка, ни-то быль», «Разговор», «Поучение», «Сказка-элегия», просто «Сказка»), обширный диапазон тем, идей, образов позволяют говорить о разновеликом, для каждой отдельно взятой сказки не совпадающем читателе-адресате.

В подавляющем большинстве  случаев природа сатирической образности, особенности художественной речи прямо  указывают на читателя-интеллигента, на горожанина, имеющего возможность  и привычку следить ежедневно  за газетами, различать их, живущего в курсе последних политических новостей, обладающего общекультурной подготовкой, сравнительно высоким  образовательным цензом (многочисленны  социально-исторические, общественно-политические, литературные и прочие реалии, канцеляризмы, латинизмы, часто встречающиеся  в щедринских сказках).

Но иная щедринская сказка оказывается вполне доступной и до единого слова понятной самому массовому, крестьянскому, рабочему читателю.

Голос автора не контрастирует  с речью его героев. Впрочем, сам  автор предпосылает диалогу короткую экспозицию и затем обнаруживает себя лишь в немногочисленных ремарках к разговору. Любопытно, что собственно диалогического разведения, а тем  более заметного противостояния персонажей в сказке нет. По сути это  одна общемужицкая, общенародная речь, распределенная на реплики, розданные двум героям. Герои не спорят, они размышляют вслух, поправляя и дополняя друг друга, подыскивая более убедительные объяснения непонятным, запутанным вопросам, и приходят к общему финалу, много-значительно обрываемому автором:

«-Смотри, Федя, - молвил Иван, укладываясь и позевывая, - во все  стороны сколько простору! Всем место  есть, а нам...» ⁹.

Автор же - не наблюдатель, не демонстратор этой речи, он ни в малой  степени не отделяет себя от нее, напротив, сливается, совпадает с ней, сближается с крестьянской точкой зрения на мир, на ход вещей.

В других сказках он намеренно  адресуется ко всем: и к народу, и к неутратившей «душу живу» интеллигенции. Ориентированность на неоднородное читательское сознание дает себя знать не только в границах целого сказочного цикла, но в тексте каждой отдельной сказки.

Одна и та же щедринская сказка предполагает различные читательские уровни и подготовки. Это находит свое объяснение в эстетических взглядах Салтыкова-Щедрина, достаточно прозрачно обозначенных во многих суждениях сатирика об особенностях читательской психологии. Речь идет прежде всего о сложной для писателя категории «читатель-друг». При всей своей, на первый взгляд, ясности она чрезвычайно неопределенна и трудно уловима. Салтыков-Щедрин всю жизнь не теряет надежды, что «читатель-друг несомненно существует». Случаются минуты, когда читатель этот «внезапно открывается, и непосредственное общение с ним делается возможным. Такие минуты - самые счастливые, которые испытывает убежденный писатель на трудном пути своем» ¹⁰.

Но слишком слаб голос  этого читателя, слишком мал его  удельный вес в общей массе  публики, невелик его социальный опыт, его практика, в которой  бы идеи и слова литературные, сатирико-публицистические, поэтические переплавлялись в живое, конкретное, общественно значимое дело, находили бы прямое, без утаек и  оглядок, сочувствие, пробуждали бы гражданскую  честность и смелость.

Таким образом, Щедринские сказки, по единодушному мнению читателей и исследователей, явились своеобразным итогом, синтезом идейных исканий сатирика. О связи их с устной народнопоэтической традицией существует немало работ. Отмечаются, в частности, все или почти все случаи употребления Салтыковым-Щедриным фольклорных элементов:

- традиционных зачинов;

- числительных с нечисловым  значением;

- типичных присказок;

- постоянных эпитетов  и обычных фольклорных инверсий;

- заимствованных из фольклора  собственных имен, свойственных  народной поэзии синонимических  сочетаний, восходящих к фольклору  идиоматических выражений;

- устно-поэтической лексики;

- многочисленных пословиц  и поговорок и т. д.

 

 

 

 

2.2. Проблематика и стилевое своеобразие сказок М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Жанр сказки, по самой  своей природе тяготеющей к иносказанию, как нельзя лучше соответствовал склонности Щедрина к «эзоповской манере». Вот почему обращение писателя к этому жанру не было случайным, а глубоко закономерным. Сказочные герои, фантастические сюжеты позволили Салтыкову довести до читателя такие идеи, которые в их прямом выражении ни в коем случае не прошли бы цензуру.

Вместе с тем было бы в корни неверно думать, будто обращение писателя к сказке диктовалось лишь цензурными соображениями. Огромное значение имели и художественные возможности, которые открывали перед сатириком различные формы сказочного иносказания. ¹¹

По своему объему сказка, как правило, не превышает средней  величины рассказа. Но принципы отображения  жизни, принципы типизации здесь  совершенно иные. Если в рассказе обычно отображается какое-либо событие, имеющее сравнительно частное значение, и событие это оказывается со всеми конкретными подробностями, то сказка тяготеет к постановке основных, главных вопросов. Она вбирает в себя квинтэссенцию жизненного опыта, выявляя самое существенное в людях, в их взаимоотношениях, в их поведении.

В сказках Щедрин как бы подвел итоги своей многолетней  сатирической деятельности, воплотив в сказочных образах, ситуациях и конфликтах наиболее важные коллизии и мотивы, разрабатывавшиеся им ранее в очерках, рассказах и романах.

Одна из этих коллизий –  взаимоотношения помещиков и  крестьян, высших сословий и низших, привилегированных слоев общества и трудящихся масс.

Паразитизм, тунеядство высших сословий и классов и забитость, пассивность, непротивленчество низших слоев населения – эта проблема, как известно, была затронута во многих сочинениях Салтыкова. В сказках она поставлена с новой силой и остротой. Прежде всего, этой связи нужно вспомнить «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил».

В этой сказке Щедрин по «щучьему велению, по моему хотению» переносит генералов на необитаемый остров, чтобы с особой наглядностью показать их никчемность, паразитизм, полную зависимость от тех кого они эксплуатируют. Наивность генералов фантастична. Очутившись на необитаемом острове, в ночных рубашках и с орденами на шее генералы впервые в жизни сталкиваются с действительностью. «Кто бы мог подумать, ваше превосходительство, что человеческая пища, в первоначальном виде, летает, плавает и на деревьях растет? — сказал один генерал - Да, - отвечал другой генерал, - признаться, и я до сих пор думал, что булки в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают!» ¹²

Приемами остроумной сказочной  фантастики Щедрин показывает, что  источником не только материального  благополучия, но и так называемой дворянской культуры является труд мужика.

Генералы - паразиты, привыкшие жить чужим трудом, очутившись на необитаемом острове без прислуги, обнаружили повадки голодных диких зверей. «Вдруг оба генерала взглянули друг на друга: в глазах их светился зловещий огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их».¹²

Орден, который один из генералов  откусил у другого, – деталь гротескная. Откусить можно часть тела (палец, ухо…). Нарушение смысловой сочетаемости слов рождает ассоциации между наградой и частью тела: орден как бы стал принадлежностью плоти генерала. Находящаяся сразу вслед за известием  об откушенном ордене фраза о потекшей крови эти ассоциации словно бы подкрепляет: можно понять так, что кровь потекла из раны, оставшейся именно на месте откушенного ордена.

Но в естественном мире необитаемого острова знаки отличия, указания на место в иерархии власти теряют всякий смысл, а откушенным орденом  сыт не будешь…

Участь заброшенных на необитаемый остров генералов была бы печальной, если бы они вовремя  не вспомнили о том, что где то поблизости непременно должен быть мужик « мужик везде есть, стоит только поискать его! Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы отлынивает! Мысль эта до того ободрила генералов, что они вскочили как встрепанные и пустились отыскивать мужика».¹³

Он способен к любому делу, но не одно восхищение автора и читателей  вызывает этот персонаж. В то же время  Щедрин заставляет задуматься над тем почему же мужик беспрекословно не жалеючи сил, работает на тунеядцев-генералов? Вместе с Салтыковым-Щедриным мы печалимся о горькой судьбе народа, вынужденного взваливать на свои плечи заботу о дармоедах-помещиках, лодырях и бездельниках, способных лишь помыкать другими, заставлять работать на себя.

Источником постоянных и  мучительных раздумий писателя служил поразительный контраст между сильными и слабыми сторонами русского крестьянства. Проявляя беспримерный героизм в труде и способность  превозмочь любые трудности жизни, крестьянство вместе с тем безропотно, покорно терпело своих притеснителей, пассивно переносило гнет, фаталистически надеясь на какую-то внешнюю помощь, питая наивную веру в пришествие добрых начальников.

С горькой иронией изобразил  Салтыков рабскую покорность мужика, представив здесь картину кричащего  противоречия между огромной потенциальной  силой и классовой пассивностью крестьянина. Громаднейший мужичина, мастер на все руки, перед протестом которого, не устояли бы генералы, если бы он был на это способен, безропотно им подчиняется. Генералы всецело зависят от мужика, а он никак не зависит от них. Но мужик подчиняется, а господа господствуют. Генералы – они и на необитаемом острове генералы.

Сочетание бытового и комичного достигается присутствием в тексте таких деталей. «Культурная» же беседа насытившихся генералов о происхождении языков (было ли причиной разделения языков вавилонское столпотворение) и о реальности всемирного потопа представлена как бестолковая болтовня, как пустопорожнее «философствование».

Таким образом в сказке сначала звучат два голоса - это ироничный голос автора и пафосные голоса генералов, а затем присоединяется третий голос, голос мужика символизирующий собой голос народа.

Наряду с сатирическим обличением дворянства с чувством скорби и грустной иронией изобразил  Салтыков-Щедрин рабское поведение  мужика.

Приемы сатиры используемые в произведении автором:

- Аллегория (Генерал не может сорвать яблока с дерева). Гипербола

(Пища в том самом  виде родится, в каком ее к столу подают). Фантастика (заснули – попали на необитаемый остров.) Гротеск – сочетание в фантастической форме ужасного и смешного, безобразного и возвышенного (сцена остервенения генералов).

Заканчивается сказка словами: «Веселись, мужичина». Эта фраза может быть сказана тремя персонажами: непосредственно автором, и в ней звучит глубокое сочувствие к русскому крестьянину и боль от того, что крестьянин по прежнему беден, а за все его труды - «выслали ему рюмку водки да пятак серебра».¹⁴

Фактически та же проблема поставлена и в сказке «Дикий помещик». Только здесь салтыков включает и  такой прием, как уподобление. Одним из самых древних примеров сатирической типизации является уподобление людей животным, использование зоологических образов для осмеяния социальных пороков. Зоологические уподобления, служат главной цели сатиры – показать отрицательные явления и людей в низком и смешном виде. Сравнение социальных пороков с животным миром – один из остроумных приёмов сатиры Салтыкова-Щедрина, его он использует как в отдельных эпизодах, так и в целых сказках.

Так, в сказке «Дикий помещик» показан человек, но в его облике явные звериные черты: «И вот он одичал… весь он с головы до ног оброс волосами, словно дикий Исав, а ногти у него сделались, как железные. Сморкаться уже он давно перестал, ходил же всё больше на четвереньках… Утратил даже способность произносить членораздельные звуки… усвоил среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрёл»¹⁵. Здесь автор, показывая эволюцию барина, прибегает к уподоблению в образе зверя, хотя «хвоста» ещё нет. Пройдёт ещё некоторое время и процесс деградации завершится.