Категория собирательности существительных

Содержание:

КАТЕГОРИЯ СОБИРАТЕЛЬНОСТИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ…………………………………………………....…….2 
1 Понятие «собирательность» ……………………………………....……..........2

2 Использование собирательных  существительных в русской речи………………………………………………………………………….....…11ЗАКЛЮЧЕНИЕ.........................…………………………………………………14 
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ …………………………....17

1 Понятие «собирательность»

Собирательное значение существительных относится к числу тех семантических явлений, осмысление которых неоднозначно представлено в русистике в аспекте их языкового статуса. Согласно подходу, принятому большинством лингвистов, собирательные существительные являются особым лексико-грамматическим разрядом (далее – ЛГР) в составе существительного как части речи. Основанием для этого служит то, что данные существительные называют совокупность однородных предметов как единое целое и реализуют это значение в форме единственного числа без противопоставления мн.ч. При этом значение собирательности имеет определенный набор словообразовательных суффиксов, что достаточно коррелятивно выделению относительных прилагательных в качестве ЛГР в составе прилагательного. Об устойчивости мнения относительно данного статуса собирательных существительных свидетельствует и тот факт, что рассмотрение собирательных существительных как самостоятельных субстантивных лексем представлено в школьном и вузовском изучении русского языка.

В.М. Никитин в статье «О статусе собирательных существительных», разграничивая лексическую и грамматическую стороны явления, указывает на то, что «собирательность – это не отдельное понятие, а лишь выразитель отношений, а следовательно, то, что принято называть собирательными существительными, является не деривационной, а релятивной категорией, т.е. собирательность представляется не разновидностью существительных, а разновидностью их форм» [Никитин, 1984, с. 112]. По его мнению, в природе нет собирательных существительных как особого ЛГР, а есть выражение множественности как совокупности, и их форма всегда семантически тождественна множественному числу существительных, что связано с чистой грамматичностью их природы [Там же, с. 114]. Поэтому, в понимании В.М. Никитина, «собирательность является особым содержанием отдельных формальных разновидностей существительных, а не содержанием особых существительных» [Там же, с. 115]. «Все противоречия в учении о собирательных существительных, – отмечает В.М. Никитин, – определяются ошибочным пониманием их как особой лексической категории в системе существительного, тогда как они – грамматическая категория, а не лексико-семантическая. <…>  русском языке нет собирательных существительных, а имеется лишь собирательная форма существительных» [Там же, с. 115]. И показательным в этом отношении для него является противопоставление собирательных и вещественных существительных: «вещественные существительные имеют свой денотат, отражают особое явление материального мира, у собирательных специальные денотативные отношения отсутствуют, – у них денотат общий с существительными, лежащими в их словообразовательной основе: лист – листья – листваимеют общий денотат. Формы листья и листва, тождественные в денотативном отношении, представляют лишь разные аспекты в подходе к денотату. Они синонимичны» [Там же, с. 113]. Вследствие этого, «собирательность как формообразующая, а не словообразовательная категория представляет собой не отдельные предметные понятия, а особые отношения между понятиями, объединяя в общий лексический комплекс единичность и множественность, отражая диалектику единства и противоречия между формой и содержанием: форма – единственное число, а содержание – множественность» [Там же, с. 116].

Соглашаясь с данными исследователями в главном – в рассмотрении собирательности не как лексической семантики, определяющей существительные конкретные и собирательные в качестве разных субстантивных лексем, а как грамматической семантики, выраженной формообразовательными суффиксами, мы видим в собирательных формах существительного как части речи не член его словоизменительной категории числа, а особую форму, статус которой определяется частным значением формы единственного числа – значением нерасчлененности, которое представляет собой репрезентацию концепта «Собирательность» в русском языке.

Как известно, концептуализация связана с осмыслением поступающей информации, прежде всего, об окружающей действительности, то есть процессом мысленного конструирования ее предметов и явлений, который приводит к образованию определенных представлений о мире в виде концептов. Репрезентация же концептов оказывается доступной человеку в коммуникативном процессе благодаря языку. Материальная сторона языка, представленная звуковой субстанцией, достаточно однозначно выражена в известном высказывании К. Маркса и Ф. Энгельса: «На “духе” с самого начала лежит проклятие – быть “отягощенным” материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков – словом, в виде языка» [Немецкая идеология, 1846]. Как легко заметить, язык понимается как чистая форма, то есть понятия материи и формы оказались полностью тождественными.

Однако такое понимание языка как формы претерпело значительные изменения. «Первичное представление о языке как форме исключительно мыслительного содержания постепенно сменилось представлением о языке как форме, имеющей собственно языковое содержание» [Зубкова, 1999, с. 7]. Но, по мнению Л.Г. Зубковой, «чтобы выделить собственно языковое содержание, необходимо было осознать специфичность языкового отражения действительности» [Там же, с. 10]. И это осознание получает подтверждение тогда, когда язык стал рассматриваться не только как средство отражения действительности, но и как самостоятельный объект этой действительности, познание которого позволяет выделять языковые концепты, репрезентированные теми или иными формами, которые активно воздействуют на восприятие человеком реальной действительности. Именно его способность перекодировать концепты универсального предметного кода в языковые концепты определяет специфику человеческого мышления. Именно вербализация концептов посредством слов как языковых знаков обеспечивает существенное различие в концептуализации действительности человеком и животным. «Знак уже в силу своей заместительной функции и вследствие своей зависимости от других знаков в системе немыслим вне отношений как к внеязыковой действительности, так и в самом языке» [Там же, с. 229].

В этом плане в научной литературе представлены рассуждения о соотношении «концептуальной модели мира» (далее – КММ) и «языковой модели мира» (далее – ЯММ) или, в более привычной терминологии, «концептуальной картины мира» и «языковой картины мира». Как пишет Е.С. Кубрякова, «КММ шире и богаче ЯММ, и поэтому, определяя сферы их соприкосновения, мы изображаем сферу ЯММ как подчиненную КММ» [Кубрякова, 1988, с. 145]. Особый  интерес вызывает стремление выделить области, более или менее подверженные языковому влиянию, в противопоставлении с областью, предельно высвобожденной от языкового влияния, в которой «концепты и другие абстракции приобретают невербальную форму, то есть «мыслятся» в каком-либо невербальном субстрате (образов, схем, стереотипов, представлений и т.д.)» [Там же, с. 146]. Что же касается областей (зон), подверженных языковому воздействию, то наиболее ярко и ощутимо это в зоне, где «КММ смыкается полностью с концептуально-языковой. Это зона – зона непосредственного влияния языка на формирующиеся концепты и понятия, в которой и те и другие имеют конвенциональную языковую форму их выражения и в которой как отдельные концепты, так и их объединения по тому или иному признаку опосредованы их языковым обозначением (концепт или группа концептов как бы подводятся под определенные “тела” знаков, языковые формы)» [Там же, с. 145].

На наш взгляд, зона концепта «Собирательность» в большей степени сориентирована на языковое сознание, связанное с осмыслением языка как специфического объекта действительности, с подведением под данный концепт особой языковой формы, выражающей значение нерасчлененности, которая взаимодействует с формами числа существительного, выражающими отношение к количеству предметов и явлений окружающего мира.

Как известно, базой для формирования тех или иных концептов прежде всего является практическая деятельность человека, направленная на осмысление материального мира, его субстанции. В этом смысле всякая субстанция (и прежде всего прототипический ее представитель – предмет) осмысливается как сущность (бытие), находящаяся в пространстве, поскольку пространство является основной формой существования материи. В языковом сознании положение предмета в пространстве связывалось с отражением его количественных характеристик. По мнению О.Н. Ляшевской, категория числа напрямую отсылает к реалиям внешнего мира, ср. одна тетрадь – несколько тетрадей» [Ляшевская, 2004, с. 15]. Хотя, думается, если быть более корректным, то категория числа существительного, скорее всего, выражает отношение говорящего к количеству реалий внешнего мира, поскольку язык не отражает напрямую реальный мир, а преломляет его посредством сознания человека. Но в данном случае важно то, что именно количественное значение признается большинством лингвистов как основное системное значение категории числа [Панова, 2010, с. 89]. Словоизменительная категория числа позволяет осмыслить тот первоначальный концепт, который был объективирован словоформами данной  грамматической категории. Будучи в основе своей денотативно-понятийной, категория числа отражала количество как внешнюю сторону восприятия действительности, когда количественные различия, представленные оппозицией единственного и множественного числа, находили отражение в объективной действительности и связывались с противопоставлением, соответственно, «один» и «больше чем один».

Но субстанция могла быть осознана и с точки зрения ее восприятия как гомогенной или гетерогенной, что представляет собой уже несколько иной аспект осознания и восприятия субстанции. Как отмечает Х.Р. Мелиг, в русском языке различаются индивидуативы (имена исчисляемые или счетные) и континуативы(имена неисчисляемые или несчетные). Основное различие между ними, по его мнению, в следующем: индивидуативы концептуализируют обозначаемое ими как гетерогенное и таким образом ингерентно ограниченное, они обозначают целостности, внутренне ограниченные предметы, что обусловливает у них на морфологическом уровне противопоставление по числу. В отличие от них континуативы концептуализируют обозначаемое ими как гомогенное и таким образом неограниченное, что обусловливает отсутствие у них противопоставления по числу [Мелиг, 1995, с. 131–134].  В случае гомогенности и гетерогенности предмета (субстанции) количественность воспринимается как своего рода внутренняя характеристика предмета, обусловленная природной сущностью самого предмета (субстанции). В результате это позволяет соединять в субстантивных образованиях информацию разных когнитивных структур. Так, например, в субстантивных образованиях со значением собирательности содержательное множество сочеталось с количественной информацией грамматической единичности, вследствие чего структура собирательности предстала в языке в виде нерасчлененного множества, в виде единого целого, оформленного грамматической формой единственного числа.

Связь исчисляемости / неисчисляемости с концептуализацией действительности в аспекте гомогенности и гетерогенности оказалась очевидной в работах по когнитивной лингвистике, поскольку предметный мир может быть концептуализирован в аспекте его представления как дискретного, то есть подверженного счету, и как недискретного, то есть не подверженного счету. Дискретность / недискретность оказывается в этом случае способом восприятия объекта внешнего мира. По мнению Р. Джекендоффа, если дискретные объекты имеют границы в восприятии человека, то недискретные объекты не то чтобы абсолютно не ограничены в пространстве и времени, но их границы находятся вне поля зрения говорящего или не важны ему [Цит. по: Ляшевская, 2004, с. 36].

Таким образом, путь осмысления и восприятия субстанции как гомогенной сущности нашел отражение в категории собирательности существительного, а путь осмысления субстанции в неосложненном количественном восприятии, предполагающем считаемость предметов в действительности, оказался закрепленным за словоформами категории числа.

При этом необходимо отметить, что различное концептуальное содержание количественности обнаруживает когнитивную специфику ее восприятия и языкового представления в семантической структуре слова. Грамматическая категория числа характеризует субстантивную основу в целом, когда лексическое и грамматическое значения соединяются на гештальтной основе (ср. вывод Е.В. Петрухиной относительно категории вида: «Категория вида характеризует глагольную основу в целом – лексическое и грамматическое здесь соединяются на гештальтной основе» [Петрухина, 2000, с. 21]). Собирательная же форма существительного отражает количественный ракурс, отличный от количественных характеристик, присущих словоизменительным формам числа. Значения собирательности и исчисляемости (счетности) оказались включенными в семантическую структуру слова на правах функциональной разнородности. Морфемно (суффиксально) выраженное значение собирательности (как показатель количественности в широком смысле слова) включается в семантическую структуру слова как ее факультативный компонент, тогда как основным средством выражения счетной количественности являются флексии, которые оказываются обязательными элементами грамматической структуры слова

Определив концептуальную сущность формы существительного с собирательным значением, важно в дальнейшем найти ее место в языковой категоризации существительного. Как известно, концептуализация и категоризация представляют собой классификационную деятельность, но при этом «различаются по своему конечному результату и / или цели», что позволяет рассматривать их как диалектическое единство, в рамках которого «процесс концептуализации направлен на выделение минимальных содержательных единиц человеческого опыта, структур знания, а процесс категоризации – на объединение сходных или тождественных единиц в более крупные разряды, категории» [Болдырев, 2000а, с. 22]. Следовательно, всякому объединению единиц должно предшествовать их выявление. А это означает, что концептуализация первична по отношению к категоризации. Но категоризация при этом оказывается более значимым, маркированным членом в оппозиции «концептуализация – категоризация», поскольку всякая категоризация предполагает наличие концептов как единиц концептуализации, тогда как вполне возможно, что выделенные посредством концептуализации объекты или события на каком-то этапе могут оказаться не охваченными категоризацией, то есть подведение их под какую-либо категорию окажется затруднительным в силу их специфичности (вполне возможно, что эти выделенные концепты окажутся своего рода исходными для объединения с ними других концептов в ту или иную концептуальную категорию). Другими словами, не всякая концептуализация однозначно предполагает наличие соответствующей категории, не всякий концепт может быть охвачен имеющейся категоризацией.

Как и концептуализация, «категоризация осуществляется как бы в двух планах – в языке (как отражение результатов познавательной деятельности, концептуализация мира, категоризация его предметов и явлений) и с помощью языка (как орудия деятельности) – так называемая лексическая категоризация. Это, в свою очередь, означает, что язык и его элементы как часть окружающего мира также подвергаются категоризации – грамматическая категоризация (категории языковых явлений)» [Болдырев, 2000б, с. 11].

Основным элементом лексической и грамматической категоризации является значение. А значение, по мнению Е.С. Кубряковой, – «это когнитивный феномен, за которым стоит определенная структура знания» [Кубрякова, 1997, с. 256]. Носителем лексического значения оказывается языковой знак, то есть слово как лексема. Носителем же грамматического значения является слово в одной из своих форм, включенных в коммуникативный процесс.

Понятие формы, на наш взгляд, в обыденном сознании носителей языка, скорее всего, нерелевантно, так как любая форма слова воспринимается как самостоятельное слово в составе высказывания. Понятие формы слова оказывается следствием наших знаний по освоению языка как знаковой коммуникативной системы, который выступает в качестве естественного объекта, коррелирующего с действительностью. Ее познание находит отражение в языковом сознании. В результате слово как языковой знак отразило реализацию и сознания как такового, связанного с освоением действительности (концептуальное сознание, реализованное в слове как семиотической единицы), и языкового сознания, связанного с различными формами вербализации этой действительности. Формы слова, будучи его представителями в высказывании (предложении), оказываются в этом случае речевыми единицами, реализующими и совмещающими выполнение двух основных функций – коммуникативной и когнитивной. При этом коммуникативная функция определяет функционирование слова как языкового знака в его дискурсивной форме, то есть как морфолого-синтаксичес-кого образования, а когнитивная функция проявляется в объективации и репрезентации как предметно-понятийного содержания посредством слова (лексемы), так и дискурсивного содержания посредством языковой формы.