Изображение трагедии русского народа в литературе, посвящённой Гражданской войне

        Вернувшиеся с фронта солдаты мечтают перераспределить кубанские земли на основе равенства, поскольку «богатый край, привольная сторонушка» вмещает в себя казачью сословную сытость и рядом – приниженное существование пришлых мужиков. В одной и той же станице казаки и пришлые селятся врозь, взаимно обособляясь по принципу: бедность – богатство.

         «На казачьей стороне – и базар, и кино, и гимназия, и большая благолепная церковь, и сухой высокий берег, на котором по праздникам играл духовой оркестр, а вечерами собиралась гуляющая и горланящая молодость. Белые хаты и богатые дома под черепицей, тесом и железом стояли строгим порядком, прячась в зелени вишневых садочков и акаций. Большая вешняя вода приходила к казакам в гости, под самые окна».

        В романе не случайно композиционно соотнесены финал главы «Горькое похмелье» (первая часть) и главы «Хомутово село» (вторая часть). Вывезли белые Ивана Черноярова на базарную площадь, чтобы повесить: «До самой последней смертной минуты он обносил палачей каленым матом и харкал им в глаза». Таков итог «Горького похмелья». В главе «Хомутово  село»  сорвавшийся  с привязи мирской бык по кличке Анархист вступает в нелепо-отчаянное единоборство с хлебным эшелоном

       Поезд прошел Хомутово, не останавливаясь, - на подъеме машинист не мог остановить…».

        Обратим внимание на дважды повторенное «на подъеме машинист не мог остановить» - это сигнал о том, что действует закон исторической неизбежности. Носители новой государственности вступают в трагическое противоречие с кормильцами огромной страны, представителями «земляной силы», сторонниками «третьего пути».

       Трагический финал судьбы Ивана Черноярова и гибель Анархиста под колесами идущего на подъем паровоза символичны: бросая взаимный отсвет друг на друга, оба эпизода вместе с тем проецируется на развитие эпического действия в целом – подготавливают поражение «соломенной силы», пытающейся и не могущей найти для себя «третий путь».

       «Россия, кровью умытая» как роман трагического накала.

        Трагедийность  задана уже вводной главой «Смертию смерть поправ». Панорамное изображение всероссийского горя первой мировой войны предстает здесь как беда, обрушивающаяся на отдельные человеческие судьбы: «Горячая пуля чмокнула в переносицу рыбака Остапа Калайду – и осиротела его белая хатка на берегу моря, под Таганрогом. Упал и захрипел, задергался сормовский слесарь Игнат Лысаченко – хлебнет лиха его жинка с троими малыми ребятами на руках.

        Показательны и  заключительные строки «России, кровью умытой»: «Страна родная… Дым, огонь – конца-краю нет!». В контексте произведения перед нами по-романному открытый финал: сюжет устремляется в экстенсивно развернутое будущее; жизнь выступает как принципиально не завершенная, не знающая остановок, находящаяся в постоянном движении вперед.

       Для того чтобы сохранить и закрепить «Россию, кровью умытую» именно как романное единство, Артем Веселый предпринимает смелую попытку вынести относительно  завершенные  индивидуальные  судьбы и отдельные, тоже относительно завершенные  в  себе,  судьбы  социальных коллективов в особый раздел – «Этюды», которые, как уже было сказано, выступают в качестве своеобразной прокладки между первой и второй частями романа. Перед нами – цепь новелл, каждая из  которых  строится  на  фабульно  исчерпанном  событии.

       Осуществить эти замыслы не удалось: писатель, как уже сказано, пал жертвой беззакония. Однако можно с уверенностью сказать: и в нынешнем, относительно не завершенном виде, роман состоялся.

        Много лет  имя Артема Веселого нигде не упоминалось, его книги были изъяты из государственных библиотек, выросли поколения, слыхом не слыхавшие об этом писателе.

        В 1988 году Гослитиздат выпустил однотомник Артема Веселого, с тех пор его произведения – и  прежде  всего «Россия, кровью умытая» - издавались не раз и у нас в стране, и за рубежом, многие читатели заново открывают для себя Артема Веселого.

         Творчество Бориса Андреевича Лавренева (Сергеева) также весьма своеобразно представляет советскую ветвь русской литературы. Он – среди тех, кто искренне видел в круговерти эпохи мучительное, но неизбежное рождение нового, более справедливого мира. В произведениях Лавренева энергично представлена революционная романтика с её ожиданием немедленного земного счастья. Центральный образ – это разгулявшаяся стихия. Как сказано у Лавренева – «беснующийся, пахнущий кровью, тревожный ветер». Писатель мастерски владел ярким и эффектным словом. Это видно в его произведениях «Ветер», «Сорок первый», «Рассказ о простой вещи», «Седьмой спутник», «Срочный фрахт».        

          Но вот что поразительно. Замечательная повесть Лавренева «Сорок первый», написанная в Ленинграде в ноябре 1924 года, со всей силой показывает, что победителей в гражданских войнах не бывает. Страдают и те и другие, и «наши» и «не наши». Разве стала счастливей рыбачка Марютка, боец Красной Армии, убив пленного поручика, белого офицера Говоруху-Отрока, которого успела полюбить?

         Она шлепнулась коленями в воду, попыталась приподнять мертвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким, гнетущим воем:

       - Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!»

Вот он, эпиграф ко всем гражданским войнам – плач над телом «смертельного врага»!

        Повесть «Сорок первый» впервые была напечатана в газете «Звезда» в 1924 году. Лавренев стал одним из популярных молодых советских прозаиков, и каждое новое произведение его встречалось с живейшим вниманием. Первый редактор ленинградского журнала «Звезда», известный впоследствии советский дипломат И.М.Майский вспоминал о том, как появилась эта повесть в журнале, ставшем для писателя близким и родным. «Как-то раз, уходя домой из редакции, я захватил с собой несколько рукописей. Я довольно часто так делал, ибо читать рукописи в редакции было трудно: вечно отвлекали телефоны, административные работы, а главное, разговоры с приходящими авторами. После ужина я сел за письменный стол и стал просматривать взятые с собой материалы. Две-три рукописи показались мне скучными и бесталанными – я отложил их в сторону. При этом подумал: «Неудачный день – не нашлось ни одной жемчужины». Нерешительно взялся за последнюю, еще оставшуюся рукопись: что-то она мне даст? Перевернул первую страницу и увидел заголовок «Сорок первый» - он меня заинтересовал. Вспомнил, что рукопись принес высокий худощавый шатен лет тридцати, который недавно приехал в Ленинград из Средней Азии. Я стал читать, и вдруг какая-то горячая волна ударила мне в сердце. Страница за страницей бежали передо мною, и я не мог от них оторваться. Наконец дочитал последнюю фразу. Я был восхищен и взволнован. Потом схватился за телефон и, хотя было уже около двенадцати часов ночи, сразу же позвонил Лавреневу. Поздравил его с замечательным произведением и сказал, что пущу его в ближайшем номере «Звезды». Борис Андреевич был обрадован и вместе с тем несколько смущен…

          «Сорок первый» появился в шестом номере «Звезды» и вызвал сенсацию в ленинградских литературных кругах. Лавренев мне как-то по этому поводу сказал:

«Чувствую, как попутный ветер надувает мои паруса».

          Что же характерно для повести «Сорок первый», которая начинается с изображения красноармейского отряда, вырвавшегося из вражеского кольца, а не с выстрела Марютки на острове? Первая глава как будто «лишняя» в повести, появилась, по шутливо-ироническому замечанию писателя, «исключительно в силу необходимости». Автору нужно было показать героиню как частицу отряда, частицу революции. Её исключительное положение в красноармейском отряде дает возможность глубже раскрыть душевный мир героини, показать, что под ее кожаной курткой бьется чуткое сердце, в котором есть место не только ненависти, но и любви, состраданию и другим человеческим чувствам.

       Проблематику и замысел повести «Сорок первый», на мой взгляд, помогает уяснить и ещё один любопытный факт. 21 августа 1923 года ташкентская «Красная звезда», с которой тесно был связан Б.Лавренев, опубликовала стихотворение Г.Шенгели «Девушка», героине которого, как и Марютке, предстоит сделать выбор между революцией и любимым. В данном случае нас интересует лишь его перекличка с «Сорок первым». У белогвардейского офицера, изображенного в стихотворении, есть некоторые черты сходства с Говорухой-Отроком: «Он ловок, зорок, дьявольски умен…не примирился он». Девушка, посланная выведать тайный заговор против революции, столкнулась  с  хитрым  и  опасным  врагом  и  на свою беду полюбила его.

Все надломилося, все рухнуло: ведь он

Остался враг, но стал любимый!

Предать любимого? Великую предать?

Какими их весами взвесить?

        Девушка выполнила свой долг, разоблачила врага, но не смогла найти выход из охвативших ее противоречивых чувств и застрелилась. Автор не осуждает ее:

Должна – исполнила. Теперь позвольте ей

Хоть миг побыть самой собой.

Б.Лавренев рецензировал   «Туркестанскую правду». Возможно, что стихотворение в какой-то степени повлияло на замысел  одного  из  лучших  произведений  Лавренева.

          Напомним  сюжет  повести.

        В Аральском море, на пути в Казалинск, терпит аварию бот с тремя красногвардейцами, конвоирующими пленного поручика. Во время аварии двое конвоиров гибнут в море, а девушка-красногвардеец Марютка с пленным офицером попадают на небольшой островок. Опытная рыбачка, она быстро осваивается на безлюдном, пустом, обдуваемом ледяными ветрами берегу, быстро находит кров и сооружает очаг. Тем самым она спасает жизнь поручику, к которому у неё вдруг пробуждается жалость, перерастающая затем в ещё более сильное, неведомое ей раньше чувство.

        Композиция повести «Сорок первый» четко обозначена. Основное действие ее укладывается в промежуток времени от выстрела до выстрела. Впервые в своей боевой жизни промахнулась Марютка. Промах героини стал выигрышем автора. В первом выстреле героини Лавренев не увидел ничего заслуживающего внимания. Двое встретились по разную сторону баррикад – один должен убить другого – в этом жестокий беспощадный закон классовой борьбы.

       В финале вновь звучит выстрел Марютки, звучит с потрясающей, трагической силой. Перед нами не только враги, но и полюбившие друг друга молодые, сильные, красивые люди. Краткая авторская ремарка завершает повесть: «С врезавшегося в песок баркаса смотрели остолбенелые люди». Именно люди, а не враги, не белогвардейцы, хотя это были именно они. Но Лавренев подчеркивает: люди. Они ещё не все знают о драме, происшедшей на острове, но они чувствуют эту драму, ставшую  трагедией  и  для  героини.

       Для реализации своего замысла писатель находит удачный сюжет и фабулу, которая стремительно развивается. Для того чтобы выстрел в финале мог прозвучать с такой потрясающей силой, герои должны были сблизиться. Их сближение происходит через взаимное узнавание. Первоначально для Марютки люди типа Говорухи-Отрока – это вовсе не люди, они «чужие», они враги «бедного пролетарьята», и она их беспощадно убивает, ведя свой суровый смертный счет. Кстати, в обнаруженном нами черновике он был значительно большим: 75 врагов уничтожила снайперскими выстрелами Марютка. Промах Марютки дает ей  возможность присмотреться к одному из врагов, ближе узнать его.

          Рядом с Марюткой «малиновый» комиссар Евсюков. Неказистый, нескладный, маленький, он привлекателен, потому что искренне и самоотверженно защищает новую жизнь. Сейчас за нее нужно воевать, и Евсюков беспощаден и стремителен, как взмах клинка.

         Спасая от смерти свой отряд,  он вынужден  отобрать у киргизов  верблюдов (вспомним  Левинсона  из  романа  Фадеева). Ему это неприятно, но выхода другого нет.

         С теплой улыбкой Лавренев рассказывает  о  своей  героине: «А особая между ними Марютка».

         Марютка числилась в отряде лучшим стрелком: сорок вражеских офицеров она уже выбила из рядов своим метким, не знающим промаха огнем. И вот – «сорок первым должен был стать на Марюткином смертном счету гвардии поручик  Говоруха-Отрок. А стал первым на счету девичьей радости. Выросла в Марюткином сердце нежная тяга к поручику, к тонким рукам его, к тихому голосу, а пуще всего к глазам необычайной сини».

       При явной условности этой ситуации, нельзя не видеть живой привлекательности образа Марютки, а ещё более – глубокого смысла зарождающегося между нею и поручиком душевного конфликта.

       «Круглая рыбачья сирота», Марютка пришла в Красную гвардию сама, пришла с астраханских промыслов, где с семилетнего возраста работала «на жирной от рыбьих потрохов скамье». Марютка снискала уважение всего отряда своей сосредоточенной ненавистью к белым и незаурядным снайперским мастерством. Эти качества удивительно сочетались в её натуре с мечтательностью, женственностью и даже пристрастием к стихам.

          Ее экспрессивные стихи не придуманы автором, они – характерная примета того необычного времени, он ее лишь уловил и воспроизвел. На страницах «Нашей газеты» нам удалось обнаружить почти точный эквивалент:

Как мы видели в Душаке

Перекрестные огни…

Началася канонада,

Загорелся весь Душак.

Тут товарищ Колузаев

Известил сейчас же так…

Ввиду кризиса за нефтью

Мы решили взад подать.

Ждем с углем мы паровозы,

Снова будем наступать.

       Сама фактура стиха, если ее можно в данном случае так обозначить, стиль полностью совпадает со стихотворными опытами Марютки. И это свидетельствует об умении писателя, отталкиваясь от каких-то конкретных впечатлений, отобрать такие детали, которые «заигрывают» в художественном образе.

Ленин герой наш пролетарский,

Поставим статуй твой на площаде.

Ты низвергнул дворец тот царский