Изложение Троянской войны в «Илиаде»

Но при этом известно, что «в VI в. до н. э. при Солоне и Писистрате поэмы уже вошли в обиход греческой культуры и исполнялись рапсодами на праздниках» [1, 32]. У лирических поэтов VII в. Архилоха, Терпандра и Мимнерма встречаются упоминания Гомера и его произведений. В 1954 г. найден был кубок VIII в. до н. э. со стихотворной надписью на греческом языке с упоминанием кубка Нестора. Не является ли это откликом на описание кубка Нестора в «Илиаде» (XI, 632—637)? Кроме того, к концу VIII и началу VII в. относится развитие дидактического эпоса Гесиода, который стоит всецело на базе гомеровской поэзии (см. гл. IV) и к тому же свидетельствует о важных социальных изменениях. Таким образом, кажется, не должно оставаться сомнения, что создание гомеровских поэм принадлежит к более ранней эпохе. Наиболее вероятной датой следует считать IX—VIII вв. до н. э.

Остается еще вопрос, поставленный некоторыми исследователями: существовал вообще когда-нибудь Гомер и какие произведения он создал?

Выше было указано, что никаких биографических данных о Гомере мы не имеем, а то, что о нем известно, лишено достоверности. Наше представление о Гомере, таким образом, носит лишь общий характер. Однако отсутствие сведений не дает еще основания отвергать возможность его существования, а самый факт существования произведений заставляет думать о каком-то творце их. Всевозможные догадки о личности Гомера делались уже в древности. Некоторые высказывали, например, мнение, что имя «Гомер» есть нарицательное слово, которое имело значение или «провожатый», или «заложник», или «слепец» [39, с. 421.]. Но современные ученые показывают несостоятельность и произвольность таких объяснений [45, с. 360, 386]. Неоднократно делались попытки найти и этимологическое значение слова «Гомер» путем разложения его на составные части. Имя «Гомер» как будто состоит из двух частей — «гом» и «ер»: одна означает «вместе», другая произошла от корня «прилаживать». Так создается представление о человеке, что-то прилаживающем или объединяющем разрозненные песни в одно целое. Но мы уже видели несостоятельность такой теории — «теории малых песен». Между тем почти все греческие имена, дававшиеся при рождении, имели какое-нибудь значение1. Во всяком случае с этим именем у нас связывается представление о величайшем поэте, создателе «Илиады» и «Одиссеи», который сумел глубоко понять и выразить национальные чувства своего народа.

В наше время интерес к поэмам Гомера растет повсеместно, их переводят на многие языки народов мира. Для нас греческий эпос служит прекрасным образцом художественного творчества, тем более ценным, что в нем бьет живой и здоровый ключ творческих сил.

Таким образом, хотя гомеровский вопрос до сих пор не может считаться окончательно разрешенным, он сыграл весьма важную роль в истории мировой науки. Связь его с другими проблемами фольклора и сходство греческого эпоса с эпическими произведениями других народов открывает общие перспективы в изучении такого рода поэзии. То, что наблюдается в русских былинах, в киргизском, армянском эпосе, в «Песни о Роланде», в «Песни о Нибелунгах», в сербских юнацких песнях, в карело-финской «Калевале» и т. п., — все это имеет много общего и в некоторой степени — с учетом времени и национальных особенностей — приложимо к гомеровским поэмам, и наоборот. Гомеровский вопрос, столько времени и так глубоко занимающий ученых всего мира, имеет громадное методологическое значение.

 

2. Содержание «Илиады»: достоверность и вымысел

 

«Историческая истина гомеровского эпоса как реальная и в крупном и в подробностях мелочей канва событий, изложенных в гомеровских поэмах, общеизвестна» [14, с. 3].

Однако историческая реальная основа поэмы Гомера не единственное проявление «истины» их как варианта «полезного». Весь текст «Илиады» до отказа насыщен сведениями географического, этнографического, астрономического, медицинского и иного характера, философскими сентенциями, теологическими справками, которые, растворяясь в художественном тексте поэм, тем не менее не утрачивают собственную познавательную ценность и самоцель. Сведения такого рода в гомеровском эпосе обладают одновременно многозначностью образа и единственным значением понятия, а потому, разделяя эстетическое ощущение «приятного», свойственного всему художественному произведению, всему эпосу в целом, сохраняют за собой характер «истинного», «полезного», «поучительного». Так, «истинны», т. е. достаточно точны и реальны, и вместе с тем в известной мере сюжетно самоцельны географические описания Гомера.

Действительно, камениста Итака, родина гомеровского Одиссея, о которой вскользь упоминает Елена, с городских стен Трои указывая Приаму на ахейских героев:

 

Муж сей, почтенный Приам, Лаэртид Одиссей многоумный,

Взросший в народе Итаки, питомец земли каменистой.

[Ил,, III, 200 — 201]

 

Действительно, Коринф располагается близ моря, а на острове Эвбея некогда жили воинственные абанты:

 

Но народов эвбейских, дышащих боем абантов,

Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи,

Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком,

Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,

Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль,

Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.

Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,

Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий

Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.

[Ил., II, 536—544]

 

О «нетрепетных духом» абантах, пылких воинах Эвбеи, что сражались копьем, упоминает вслед за Гомером Архилох (фрагмент 3):

 

В бое подобном они опытны боле всего —

Мужи владыки Эвбеи, копейщики славные...

 

Такого рода достоверными географическими и этнографическими сведениями, при всей своей краткости достаточно объемными, выделяющими основное, главное или примечательное, отличное, изобилует все эпическое повествование, но особенно многочисленны они во второй песни «Илиады», так называемом «Перечне кораблей»:

 

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:

Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.

Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,

Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;

Феспии, Грей мужей и широких полей Микалесса;

Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры;

Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших;

Также Окалею, град Медеон, устроением пышный,

Копы, Эвтрез и стадам голубиным любезную Фисбу,

Град Коронею, и град Галиарт на лугах многотравных;

Живших в Платее, и в Глиссе тучные нивы пахавших;

Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройством;

Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу;

Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу,

И народ, наконец, населявший Анфедон предельный.

С ним неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных

По сту и двадцать воинственных юных беотян сидело.

[Ил., II, 484 — 510]

 

Истинность всех географических отсылок: Фисба во взмахе голубиных крыл, пересеченная лесистая местность Этеона, виноградники Арны, каменистая почва Авлиды и т. д.— проверил и подтвердил в свое время еще Страбон (I, р. 16, 25), для которого, кстати, сама сжатость географических характеристик Гомера, нередко выраженных одними эпитетами, служила доказательством их достоверности.

«Истинные» географические сведения гомеровского эпоса не выпадают из общего хода повествования, не стоят особняком, но вливаются в общее движение художественной мысли, необходимы для реализации художественного замысла, выполняя роль индивидуальной эпической характеристики народов и племен.

Вместе с тем при всей несомненной спаянности, слитности «истины» и «вымысла» в поэмах Гомера «истинные» географические сведения сохраняют в них некую внутреннюю самостоятельность и информационную самозначимость. Именно это обстоятельство позволяет географическим данным в ткани художественного целого гомеровских поэм стать, в представлении древних, едва ли не разделом античного географического трактата, а Гомеру — античным географом. «И это же свойство «истинных» сведений в пределах эпоса отличает географические данные Гомера от аналогичных данных более поздних авторов античной поэзии» [40, с. 117.].

О последнем подробно и убедительно говорит Страбон (1, р. 27): «Вообще-то нехорошо все, что касается поэзии Гомера, сводить в одно с поэзией других поэтов как в остальном, так и в тех географических делах, о которых сейчас идет речь, и не признавать за ними преимущества. Ведь если обратиться не к чему иному, а к «Триптолему» Софокла или к прологу «Вакханок» Еврипида, и сопоставить с тщательностью по отношению к тому же самому у Гомера, то легко заметить его превосходство или, по крайней мере, преимущество. Ибо, где требуется порядок в перечислении местностей, которые он упоминает, он соблюдает порядок как эллинских, так и отдаленных:

 

Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный

Взбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небо

Взять...

[Od., XI, 315 — 316]

 

Гера же, вдруг устремившись, оставила выси Олимпа,

Вдруг пролетела Пиерии холмы, Эмафии долы.

Быстро промчалась по снежным горам фракиян быстроконных,

Выше утесов паря и стопами земли не касаясь;

С гордой Афоса вершины сошла на волнистое море;

Там ниспустилася в Лемне, Фоасовом граде священном;

Там со Сном повстречалася, братом возлюбленным Смерти.

[Ил., XIV, 225 — 231]

 

А в «Каталоге» он не называет города по порядку, потому что <в этом> нет необходимости; народности же — по порядку. Точно так же и о местностях отдаленных:

 

Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,

К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, эрембов;

В Ливии был, наконец...

[Od., IV, 83—85]

 

Это заметил и Гиппарх.

Они же <Софокл и Еврипид>, когда нужно изложить по порядку, один, говоря о Дионисе, приходившем к разным народам, а другой — о Триптолеме, (перечисляющем) заселенные им Земли, располагают рядом местности, отстоящие далеко, близкие же — разделяют. «Покинув полные золота земли Лидийцев, солнечные равнины Фригиян и Персов, я пришел к Бактрийским стенам, в холодную страну Мидян, в блаженную Аравию» [40, с. 116.]. Подобным образом поступает и Триптолем» [16, с. 19—29.].

По мысли Страбона, Гомер перед другими поэтами имеет определенные преимущества в точности географических знаний, реальности их, т. е. преимущество в «истине» [17, c. 31].

Ни Софоклу, ни Еврипиду не важны географические сведения о местностях сами по себе. Им нужно и важно создать впечатление огромной географической протяженности, на которой действуют их герои,— Дионис и Триптолем. Географические данные они используют как художественный прием, подчиняют их определенной эстетической заданности, заставляют нести художественное содержание и тем способствовать воплощению этого содержания.

И у Софокла, и у Еврипида вымысел поглотил, растворил в себе «истину». Отсюда пренебрежение скрупулезной точностью описаний, свойственной Гомеру, нарочитое разъединение близкого и сближение по принципу противоположности: с юга на север, с севера вновь на юг; от тепла, избытка солнечных лучей Лидии и Фригии — к холоду Мидии, а затем назад — в счастливую, блаженную, согретую солнцем Аравию.

Теряется конкретное, реальное представление о пути, проделанном Триптолемом и Дионисом, но возникает чувство обширности, беспредельности, полноты охвата земель, а вместе с ним и чувство величия деяний героев.

 Самостоятельной, самодовлеющей  значимости реальные географические  сведения в художественных произведениях послегомеровской литературы не имеют, да эта значимость им, произведениям с чисто образной структурой мышления, и не нужна.

К сходным выводам о взаимосвязи вымысла и истины в тексте «Илиады» и «Одиссеи» приводят также наблюдения над сведениями-поучениями в области медицины, в частности анатомии, диагностики болезней, терапии, хирургии, фармакологии и т. д.

Во всяком случае, в «Илиаде» курс ранней античной анатомии предстает едва ли не во всей своей полноте. В жестокой сече враги наносят друг другу чудовищные раны, и Гомер добросовестно и методически фиксирует их:

 

Гектор его копием улучает под челюсть, и зубы

Вышибла острая медь и язык посредине рассекла;

Он с колесницы падет и бразды разливает по праху.

[Ил., XVII, 617-619]

 

Несторов сын, обращенного тылом Фоона приметив,

Прянул и ранил убийственно: жилу рассек совершенно,

С правого бока хребта непрерывно идущую к вые,

Всю совершенно рассек; зашатавшися, навзничь на землю

Пал он, дрожащие руки к любезным друзьям простирая.

[Ил., XIII, 545—549]

Глухо броня зазвенела, под мощным ударом рассевшись;

С громом упал он, копье упадавшему в сердце воткнулось;

Сердце его, трепеща, потрясло и копейное древко;

Но могучесть в нем скоро Арей укротил смертоносный.

[Ил., XIII, 441 — 444]

 

...и ударил  оружием медным

Сильный Патрокл, и не праздно копье из руки излетело:

В грудь угодил, где лежит оболочка вкруг твердого сердца.

[Ил., XVI, 479-481]

 

Собственно говоря, подробное описание ранений, равно как и боев, составляет едва ли не большую часть «Илиады». И дело здесь не в жестокости, не в смаковании натуралистических подробностей, и даже не в ужасе перед войной, губящей все прекрасное. Война в представлении эпических героев и творца эпических поэм — это жизненный труд, тяжелый и изнурительный, но такой же обыденный и привычный, как пахота и жатва. Время от времени он бывает необходим, и тогда оратай преображается в воина, чью храбрость во многом определяют раны, место и обстоятельство ранения. Отсюда пристальный интерес, при каких обстоятельствах и как один воин ранил или сразил другого. Недаром, рассказывая о битве за стену у ахейских кораблей, Гомер различает позорные раны трусов и доблестные храбрецов: