Прерафаэлиты: мозаика жанров

Наш век настолько развращен и оскудел верою, слабеющей из поколения в поколение, что прекрасная идея, подобная изложенной выше и обычно воспринимаемая невеждами как «младоанглийская галлюцинация», приказала долго жить, не успев встать на ноги к великой скорби узкого кружка избранных. Тем не менее сама мысль отбросить за ненадобностью все созданное упорным трудом в течение трех-четырех последних столетий во имя счастья и величия человека неизменно притягательна для всякого истинно глубокого ума, и мы убеждены, что любой наглядный символ, осязаемый пример воплощения этой блестящей концепции окажется весьма поучительным для широкой публики. И вот к нашей величайшей радости, такой символ нашелся. Пускай в качестве официального торгового знака он выглядит не слишком достойно, и подобная вывеска привела бы в ужас и негодование любого трактирщика, исповедующего христианство, однако с философской точки зрения эта эмблема заслуживает самого горячего одобрения.

В пятнадцатом веке в итальянском городе Урбино затеплилась тусклая лампада искусства. Этот слабый огонёк по имени Рафаэль Санти, известный в наши дни горстке несчастных невежд как Рафаэль (другая горевшая в то время лампа звалась Тицианом), подпитывался нелепой идеей Красоты и обладал столь же нелепым даром доводить до неземного совершенства все прекрасное и благородное, что есть в человеческом лице, самонадеянно пытаясь отыскать в презренных созданиях утраченное сходство с ангелами Божьими и вновь поднять их до подлинных высот духа. Сия извращенная прихоть вызвала отвратительный переворот в искусстве, непременным свойством которого стала считаться Красота. В этом прискорбном заблуждении художники и продолжали пребывать вплоть до нынешнего девятнадцатого столетия, пока не нашлись отважные ниспровергатели, решившие покончить со скверной.

Итак, леди и джентльмены, перед вами «Братство прерафаэлитов» — неумолимый трибунал, который наконец все исправит. Подходите, не стесняйтесь! Здесь, в стенах английской Королевской академии художеств, на восемьдесят второй ее ежегодной выставке вы узрите воочию, что представляет собой новейшее Святое братство и как эта грозная полиция намерена посрамить и рассеять преступных адептов Рафаэля.

На стенах, повидавших работы Уилки, Этти, Коллинза, Истлейка, Малреди, Лесли, Маклиза, Тёрнера, Стэнфилда, Лэндсира, Робертса, Дэнби, Кресвика, Ли, Вебстера, Герберта, Дайса, Коупа и других, достойных звания великих мастеров в любой стране и в любую эпоху, вашему взору будет явлено изображение Святого семейства. Только будьте добры, выкиньте из головы все пострафаэлитские идеи, религиозные чувства, возвышенные помыслы — всякие там нежность, светлую печаль и благоговение. Забудьте о красоте и грации и отнеситесь к теме картины по-прерафаэлитски, то есть приготовьтесь окунуться в самую бездну низкого и отталкивающего.

Перед нами плотницкая мастерская. На переднем плане отвратительный рыжий мальчишка в ночной сорочке, заплаканный, с искривленной шеей. Похоже, он играл с приятелями где-то в сточной канаве и получил палкой по руке, а теперь жалуется стоящей на коленях женщине, столь немыслимо безобразной, что на нее таращились бы с ужасом в самом низкопробном французском кабаке или английской пивной — если, конечно, допустить, что человек с такой свернутой набок шеей способен прожить хотя бы минуту. Рядом заняты своей работой два почти голых плотника, мастер и подмастерье, — достойные спутники сей приятной особы. Другой мальчик, в котором все же брезжит что-то человеческое, несет плошку с водой, и никто не обращает внимания на старуху с пожелтевшим лицом, которая, видимо, шла в табачную лавку и ошиблась дверью, а теперь ждет не дождется, когда ей отвесят пол-унции любимой нюхательной смеси. Все, что можно изобразить уродливым в человеческом лице, теле или позе, так и изображено. Полураздетых типажей наподобие этих плотников можно увидеть в любой больнице, куда попадают грязные пьянчужки с варикозными язвами, а их босые ноги, кажется, прошлепали сюда весь путь из трущоб Сент-Джайлса.

Вот в каком виде, леди и джентльмены, в девятнадцатом веке на восемьдесят второй ежегодной выставке английской Академии художеств преподносят нам прерафаэлиты самый священный эпизод человеческой истории. Вот как в девятнадцатом веке на восемьдесят второй ежегодной выставке английской Академии художеств они выражают благоговение перед верой, в которой мы живём и умираем! Рассмотрите хорошенько эту картину. Представьте, какое удовольствие доставит вам кисть прерафаэлита, когда изобразит вашу любимую лошадь, собаку или кошку. Вспомните недавний скандал из-за «кощунства», допущенного Королевской почтой, и воздайте хвалу Королевской академии!

Исследуя более пристально сей новейший образец, воплощающий великую идею движения вспять, мы с особым удовлетворением отмечаем прекрасно проработанные детали, такие как стружки на полу мастерской. Брат-прерафаэлит несомненно владеет всеми тонкостями живописной техники, и приятно сознавать, что он не ищет легких путей к славе — ведь всякому ясно, что кое-как нарисованная свинья с пятью ногами едва ли окажется привлекательнее для публики, чем симметричная четвероногая. В то же время отрадно полагать, что Королевская академия художеств, в полной мере понимая значение и высокие цели искусства, которое не сводится единственно к умению достоверно изобразить стружки или раскрасить драпировку и требует приложения ума и чувства, а не просто ловкого обращения с палитрой, кистью и мастихином, все же предвидит затруднения, перед которыми окажется, превознося успехи ремесла в ущерб всему прочему, в том числе общим духовным ценностям и благопристойности. Проявление в живописных работах вкуса лишь немногим более извращенного, чем у некоторых нынешних виртуозов кисти, может поставить Ее Всемилостивейшее Величество в ходе посещения выставки в весьма неприятное положение.

Как бы нам хотелось обнадежить читателей по поводу светлых перспектив гениальной идеи движения вспять, символом и знамением которой явилось столь содержательное творение! Как бы хотелось заверить их, что старые лампы в обмен на новые пользуются надежным спросом и рынок старых ламп стабильно растет! Однако испорченность людской природы и неблагосклонность Провидения не позволяют нам пролить в их души утешительный бальзам. Мы можем лишь поведать о других братствах, вдохновленных упомянутым знамением, и о многочисленных грядущих благах, за которыми человечеству осталось лишь протянуть руку.

В первую очередь это учреждаемое братство преперспективистов, призванное ниспровергнуть все известные законы и принципы перспективы. Члены БПП дадут торжественную присягу на суповой тарелке, расписанной по китайскому трафарету, и уже на восемьдесят третьей ежегодной выставке Королевской академии художеств мы надеемся узреть произведения благочестивых братьев, где, согласно идее Хогарта, человек, стоящий на горе за несколько миль, будет раскуривать трубку у верхнего окна дома на переднем плане. При этом обещают, что каждый кирпич в доме будет выписан как портрет, человек будет обут в наиточнейшую копию блюхеровских башмаков, специально присланных из Нортхэмптоншира, а его руки с четырьмя пятнами обморожения, ногтоедой и десятью грязными ногтями станут истинным триумфом живописи.

Братство преньютонианцев предложил основать юный джентльмен, приславший ряд статей в журнал для инженеров, где заявил, что не считает себя обязанным подчиняться закону всемирного тяготения. Впрочем, сей энтузиаст тут же подвергся критике своих сотоварищей, возмущенных недостаточной дерзновенностью его планов, и отказался от них в пользу идеи братства прегалилеитов. Члены этого ныне процветающего сообщества наотрез отказываются совершать годичный оборот вокруг Солнца и требуют, чтобы вся планета прекратила подобную практику. Королевская академия художеств пока еще не определилась со своей позицией в отношении БПГ, однако поговаривают, что некоторые крупные научно-просветительные учреждения в окрестностях Оксфорда уже склонны высказаться в его поддержку.

Несколько многообещающих учеников Королевского медицинского колледжа собрались, чтобы выразить протест против системы кровообращения, навязанной Гарвеем, и поклялись лечить всех пациентов, которых удастся заполучить, вопреки принципам этой новомодной теории. Результатом стало братство прегарвеитов, чья плодотворная деятельность сулит неисчислимые блага похоронным конторам.

Вдохновенные подвижники от литературы учредили ни больше ни меньше как братство прегоуэритов и пречосеритов. Задача БПГПЧ — восстановить староанглийское правописание и выкорчевать из библиотек, будь то библиотеки частные или публичные, все труды Гоуэра, Чосера и их нечестивых последователей, в частности, сомнительной особы по имени Шекспир. Однако претворение в жизнь столь светлой идеи едва ли возможно, пока адепты книгопечатания разгуливают на свободе, в связи с чем появилось и братство прелаурентийцев, требующее запрета всех книг, за исключением рукописных. Мистер Пьюджин взялся лично поставлять таковые — написанные столь затейливо, что никто на свете не сможет их прочитать. Тот, кто побывал в Палате лордов, нисколько не сомневается, что он с честью исполнит обещание.

Весьма обнадеживающий попятный шаг предпринят и в музыкальном искусстве. Братство преазенкуритов задалось благородной целью предать забвению Моцарта, Бетховена, Генделя и все прочие нелепые фигуры, считая золотым веком английской музыки эпоху перед появлением первой профессиональной композиции. БПА до сих пор не предпринимало активных действий, и пока трудно судить, окажется ли Королевская академия музыки достойной сестрой Академии художеств, допустив предприимчивых братьев к своему оркестру. Согласно авторитетным отзывам, их сочинения так же грубы и нестройны, как и архаические первоисточники — иными словами, вполне соответствуют образцам живописи, рассмотренным выше. Твердо надеемся, что Королевская академия музыки, располагая столь наглядным примером, не испытает нужды в решимости.

Отвлекаясь от сферы искусства, обратимся к делам общественным — их взялось направить в нужное русло братство прегенрихседьмистов, возникшее в одно время с прерафаэлитским. Отметая прочь — что особенно отрадно, — все достижения последних четырех веков, оно черпает свои идеалы в одном из самых неприятных периодов английской истории, когда нация еще с трудом восставала из варварства, и благородные чужестранки, ставшие женами шотландских королей, проливали горькие одинокие слезы в окружении диких, неотесанных придворных. Это эпоха уродливых религиозных карикатур, именуемых мистериями, так что братьев можно считать настоящими прерафаэлитами по духу, практически близнецами дерзновенных живописцев. К числу благ, которыми они одарят нас, поведя за собой общество, наверняка принадлежит и чума.

Художественное явление, которое мы осмелились представить всеобщему вниманию, способно послужить путеводной звездой для всех подобных сообществ, активно действующих и только создающихся, — зримым и осязаемым символом их грандиозных идей. Им осталось лишь как можно скорее обзавестись коллекцией живописных полотен такого рода и ежегодно в первый день апреля устраивать общее празднество, сливаясь в единое братство под названием Собор неистребимых идиотов.

Джон Рёскин Художники-прерафаэлиты Письмо редактору «Таймс»

Перевод Валентины Сергеевой

Сэр, Вы любезно опубликовали мое последнее письмо, придав мне тем самым решимости побеспокоить Вас еще одним-двумя замечаниями касательно картин прерафаэлитов. Я намеревался, в продолжение первого письма, как можно тщательнее рассмотреть природу тех нездоровых тенденций, которые не позволяют привлечь благосклонное внимание публики к этим картинам, но я знаю, что в Академии найдется немного работ, репутация которых бы не пострадала из-за чрезмерно пристального отыскания ошибок, и потому, не будучи склонен подвергать столь пристрастному разбору ту или иную конкретную картину, я тем не менее хочу рассмотреть три проблемы, отчасти предложив их для обдумывания самим художникам, отчасти для того, чтобы испросить для них прощения у публики, учитывая несомненные достоинства прерафаэлитов в других отношениях.

Самый большой недостаток этих картин, который, к сожалению, бросается в глаза, — весьма заурядная внешность большинства их героев. Правда, на картине мистера Ханта «Валентин, спасающий Сильвию от Протея» это практически единственный недочет. После внимательного изучения его работы я еще выше оценил ее достоинства — из-за удивительного правдоподобия деталей и богатства красок; основная идея также заслуживает не меньшей похвалы; поза Валентина, который обнимает Сильвию и крепко держит ее за руку, в то время как она падает к его ногам, абсолютно достоверна и прекрасна, как и борьба мучительного сомнения и пробуждающейся надежды на лице Джулии, наполовину скрытом тенью, наполовину освещенном солнцем. Есть даже намек на короткую, только что завершившуюся борьбу Протея с Сильвией (примятая трава и сломанные папоротники на переднем плане). Но замечательный замысел картины и превосходное его исполнение все же не смогло покорить душу зрителя, и виной тому неудачный выбор модели для Сильвии. Неужели перед нами та, про которую возлюбленный говорит:

И я мое сокровище живое

Не отдал бы за десять океанов,

Хотя б нектаром влага их была

И золотом — береговые скалы,

И драгоценным жемчугом — песок[23].

Не меньше мы сожалеем и о том, что, хотя в шекспировской пьесе действуют два джентльмена из Вероны, на картине мистера Ханта изображен лишь один; по крайней мере, коленопреклоненная фигура справа на джентльмена совсем не похожа. Но, возможно, художник поступил так намеренно: всякий, кто помнит поведение Протея в предыдущих сценах, думается, склонен будет сказать, что ошибка кроется, скорее, в перечне действующих лиц у Шекспира, нежели в идее мистера Ханта[24].

Трудно оправдать выбор мистера Миллеса, глядя на девушку, стоящую слева на картине «Возвращение голубя в ковчег». Я не в силах понять, отчего художник, в других отношениях столь чувствительный к утонченной красоте, вдруг, словно изменив своим эстетическим воззрениям, намеренно избирает в качестве модели лицо, лишенное всякого выражения, кроме тупого самодовольства. Но позвольте зрителю перевести взгляд и рассмотреть нежное и прекрасное выражение лица второй, склонившейся, девушки, а также оценить насыщенную гармонию цвета в старательно выписанных складках ткани. Пусть он также заметит взъерошенные перышки усталого голубя (одно из них упало на руку девушки, которая его держит, другое наземь); и солому на полу, которая не только тщательно выписана, но и отличается безупречной легкостью мазка и искусным исполнением. Это мастерство — их безусловное достижение; ошибочно считать, что художники-прерафаэлиты его презирают, именно мастерством существенно отличаются их картины от творений Ван Эйка или Мемлинга. Вот почему в своем первом письме я сказал, что «плохо разбираются в старинной живописи те, кто полагает, что картины прерафаэлитов походят на нее».