Перевод новгородской библии

Другой ряд Библейских книг в переводе того же болгарского происхождения дошел до Геннадия после более или менее продолжительной и сложной истории этих текстов на Руси или у южных славян после XI века. Этот ряд составляют новозаветные книги — Евангелие, Деяния Апостольские и Послания святых Апостолов. Симеоновский текст этих книг к XV веку получил существенную переработку. По-видимому, эта переработка начата была на юге славянства (Константинопольское Евангелие 1383 года), а продолжена и закончена была у нас на Руси в XIV–XV в. и в этой форме внесена в Геннадиевскую Библию.

Третий ряд книг, принятых в Геннадиевский свод, еще не исследован подробно по его происхождению, и потому о нем возможно высказаться только предположительно. По-видимому, эти книги вышли из того же самого болгарского источника, но потерпели в своей истории довольно значительные изменения, наукою еще не приведенные в ясность — изменения несистематического характера со следами каких-то разрушительных воздействий на текст. Эти книги следующие: 1–4-я книги Царств, Псалтирь, Притчи Соломона, Екклесиаст, Песнь Песней, Премудрость Соломона и книга Иисуса, сына Сирахова; по-видимому, сюда же следует отнести и Апокалипсис. Отношение составителей Геннадиевского свода ко всем довольно значительным отличиям трех групп списков проявилось в совершенно одинаковой форме: хорошо сохранившийся архаический текст книг первой категории геннадиевские составители Библии вносили, по-видимому, с рукописей XI в. с такою же буквальною точностью, как и перевод книг второго ряда, пересмотренный и исправленный на юге славянства и унас в XIV и XV вв., и текст книг третьей категории, где-то кем-то правленных и отчасти потерпевших в своем составе и порядке. Самостоятельного творчества и даже простой сверки рукописного текста с другими рукописями, кроме определения полноты текстов и подновления языка, у составителей Геннадиевской Библии — в области старых славянских переводов — усмотреть нельзя.

Кроме основных Библейских текстов в древнем переводе с греческого, в составе Геннадиевой Библии были добавочные части в новом переводе с других языков. Это — 1) предисловие и объяснительные статьи к Библейским книгам, частию в переводе с немецкой Библии, частию с латинской Вульгаты, 2) ряд Библейских неканонических и отчасти канонических книг и отдельных частей книг в переводе с латинского. Эти новые части Геннадиевской Библии имеют особое происхождение. Над ними трудились не архидиакон Герасим с дьяками, а другие лица.

Предисловие и объяснительные статьи в Геннадиевской Библии являются на русской почве первою данью средневековой западной схоластике, окружавшей в свое время западные тексты священных книг плодами рассудочного усвоения. Бывали пояснительные статьи, “толки” и “сказы” в славянских текстах из византийских источников (некоторые из старых предисловий внесены и в Геннадиевский свод), но эти статьи преимущественно представляли заимствования из святоотеческих толкований или подражаний этим толкованиям и носили характер благоговейного проникновения в тайну Откровения; новые схоластические пояснения священного текста носят другой характер: в них царят дух и запросы обычного в нашем нынешнем смысле предисловия к книге или школьного рационализма с стремлением охватить и исчерпать предмет в смысле всестороннего школьного знания. Общее описание этих статей приведено у Горского и Невоструева, а также — в интересах уяснения литературных источников статей — уА. И. Соболевского. Три списка Геннадиевской Библии — известные №№ 1, 2 и 3 Синодальной Библиотеки — в этих добавочных статьях не представляют полного сходства: № 3 (Библия XVI в.) довольно часто идет особняком, дает иные статьи, чем те, что помещены в списках № 1 и № 2. Немецкие и латинские оригиналы этих пояснительных статей в точности еще не найдены. Не видно, чтобы все добавочные статьи к текстам Библии были переведены только для потребностей Геннадиевского свода. В конце XV и начале XVI века переведено было множество этих статей, иногда прямо весьма посредственных. Есть рукописи, где эти статьи собраны отдельно от Библейских текстов, и этих статей известно больше, чем то, что дается нам в списках Геннадиевской Библии. Можно думать, что из этого запаса и производился особый выбор нужных статей для Геннадиевского свода.

Вторая добавочная часть Геннадиевской Библии состоит из переводов с латинской Вульгаты неканонических и некоторых канонических книг и из восполнения по той же Вульгате некоторых частей книг, помещенных в старом переводе. В этом переводе внесены в Геннадиевскую Библию две книги Паралипоменон, три книги Ездры, книги Неемии, Товит, Иудифь, Премудрости Соломона, 1 и 2-я книги Маккавейские. Восполнены переводом с латинского следующие книги: Есфирь, главы 10–16; пророка Иеремии, главы 2:13–25:14, 46:1–52:4; пророка Иезекииля, главы 45–46. К этой руке нужно отнести проверку порядка священных книг в старом славянском переводе и приспособление этого порядка к показанию латинской Вульгаты. Так этою рукою согласно с Вульгатою, произведено новое расположение глав в книгах Притчей и Иисуса, сына Сирахова, произведена проверка текста книги Иисуса Навина.

В ряд второй, добавочной части Геннадиевского свода следует отнести, — правда, особый и независимый от этой части — перевод 1–9-й глав книги Есфирь с еврейского текста. Перевод этот был внесен в свод и затем восполнен еще 7-ю главами с Вульгаты тем же лицом, которому принадлежат переводы с латинского — это условно дает нам право не выделять этот перевод в особый отдел в составе Геннадиевской Библии.

 
2.2 Создатели библии.

Общее наблюдение и руководство за работой по составлению Библии и переписка всей Библии произведены были теми лицами из ближайшего к архиепископу Геннадию новгородского клира, которые поименованы в официальной записи.

И количество имен, и скромность их положения вполне соответствуют тому представлению дела, что в области готовых славянских текстов был произведен подбор списков и списки эти были поручены переписчикам-дьякам для внесения их в соответствующее место свода. Для такой работы было совершенно достаточно наличных сил из состава новгородского архиепископского двора и новгородского клира. Почетную роль непосредственных осуществителей первой полной славянской Библии судьбе было угодно предоставить архидиакону новгородского архиепископа иноку Герасиму и трем дьякам: Василью, дьяку Входо-Иерусалимской церкви; Гриде — дьяку церкви (Максима?) Исповедника и Клименту — дьяку церкви святого Архангела Михаила. Выбор архидиакона Герасима естественно объясняется его положением ближайшего доверенного лица при архиепископе в составе его ближайшего клира, а выбор дьяков, вероятно, основан был на их репутации хороших писцов. 
 
Перевод предисловий и пояснительных статей во всех частях Библии можно приписать, по-видимому, Дмитрию Герасимову и толмачу Власу. Об участии этих лиц в составлении Библии не упоминается в выходной записи Геннадиевского свода, но о их переводе с немецкого пояснительных статей к Библейским текстам говорит одна запись в конце Псалтири  
 
И Дмитрий Герасимов и Влас, или Власий, известны как переводчики при Геннадии, а потом в Москве при Максиме Греке. Оба они несомненно — северные уроженцы. О Дмитрии Герасимове известно, что знание латинского и немецкого языков он приобрел в Ливонии. В одном из своих писем к псковскому дьяку Мисюрю Мунехину во Псков он называет себя вскормленникомъ Мисюря. Едва ли в устах Дмитрия Герасимова это обозначение было фигуральным выражением. По-видимому, в его лице мы имеем псковского уроженца, воспитанного образованным Мисюрем в соседней с Псковом Ливонии. Руке этого псковича следует приписать те особенности псковского наречия, какие отмечены в Геннадиевской Библии в переводе следующего, самого замечательного участника Геннадиевского Библейского свода. 
    Время жизни Дмитрия Герасимова из сопоставления различных указаний о его личности можно отнести приблизительно на 1465–1530 гг. . По его постоянной связи с двором Геннадия можно видеть, что он был здесь свой человек. Это объясняется его родственными отношениями с ближайшим доверенным Геннадия по книжному делу — архидиаконом Герасимом. Он был младшим братом Герасима, известного в свое время в общежитии под прозвищем Поповки. Его родство с Герасимом Поповкою видно из одной записи на рукописи Кирилло-Белозерского монастыря, данной вкладом в монастырь Герасимом Поповкою в 1489 году. Запись эта следующая: “В лето 6997, при великых князех Иване и Иване, сыне его, при архиепископе Ноугородцком Генадии, написана бысть книга сиа Афанасий Александрьскы в Великом Новегороде, в владычне дворе, повелением диакона Герасима Поповки; а писал брать его Митя: а писана с списка с старые книги с болгарьские; а писати есми велел слово в слово в пречестную обитель Пречистыя Богоматери и чюдотворца Кирила. Господину игумену Макарию и с братьею Герасимец Поповка челом бию: помяните мя в святых своих молитвах. А написано о списке в 5 слове о празднице Пасхы”. Нет сомнения, что брат Поповки, Митя — тот же самый Митя, или Митица Малый, что переводил предисловие к Псалтири и вообще был известен под этим уменьшительным именем почти до конца жизни.

   Выясняется, хотя не вполне, по связи с замечательным новгородским  переводчиком Дмитрием Герасимовым, и личность инока Герасима, архидиакона  новгородского архиепископского  дома, главного доверенного Геннадия  по составлению Геннадиевского свода Библии. Сведения о Герасиме можно извлекать из его записей на его книжных вкладах. В сборнике Волоколамской библиотеки (ныне Московской Духовной Академии) со статьями из Скитского Патерика “черньчишка” Герасим Поповка оставил запись от 1487 г. о посылке рукописи игумену Иосифу Волоцкому. Другая такая же запись, или, вернее, послание от “черньчишки” Герасима Поповки, сохранилась от января 1489 года на списке Сильвестра, папы Римского, посланном тому же Иосифу Волоцкому, причем А. В. Горским замечено, что рукопись эта носит следы особенно внимательного отношения к тексту, подновления речи, замены невразумительных слов более простыми и ясными. Наконец, в приведенной выше записи на списке слова святителя Афанасия Александрийского тот же Герасим Поповка отмечает себя диаконом во владычнем дворе, причем брат его Митя исполняет его поручение о переписке книги. Нет сомнения, что архидиакон инок Герасим, распорядитель или, по-нынешнему, редактор Геннадиевского свода Библии 1499 года, есть тот самый, который именовал себя в записях черньчишкою в 1487 г. и 1489 г. и диаконом в том же 1489 г. и жил при дворе новгородского архиепископа, выполняя его специальные книжные поручения. По окончании работы по составлению Библии Герасим Поповка переселился в Москву, где был назначен игуменом Богоявленского монастыря на Никольской улице. Здесь он и умер в 1503 году. От последнего года его жизни известна вкладная запись на книге Дионисия Ареопагита, данной им в Пафнутиевский монастырь и ныне хранящейся в Румянцевском Музее.

По языку давно уже признано, что добавочные тексты с латинской Вульгаты в Геннадиевскую Библию внесены из новых переводов, современных составлению свода 1499 года. На общем фоне старых церковнославянских текстов эти новые переводы пестрят, как новые, довольно неуклюжие заплаты на старом платье. Автором этих переводов был доминиканец Вениамин.

Итак, переводы Маккавейских книг, последних в ряду переведенных с латинского, сделаны в 7001 (1493) г.; по записи на наклейке в рукописи Румянц. Муз. № 93 видно, что Вениамин находился в Новгороде уже в 1491 г. Можно думать, что всю свою работу по переводу книг с латинской Вульгаты он совершил в промежуток 1491–1493 гг.; в крайнем случае начало перевода Вениамина может быть отнесено к 1490 г., то есть ко времени после послания Геннадия к Иоасафу и после беседы Геннадия с этим послом, когда, надо думать, прибыл в Новгород с цесарским послом доминиканец Вениамин. В языке перевода Вениамина наблюдается, между прочим, поверх основного слоя присутствие псковских диалектических особенностей (кромъ, слово, употребляемое постоянно в псковских летописях, и т. п.). Ранее мы видели одного участника в работе по Геннадиевскому сводуиз псковских уроженцев — Дмитрия Герасимова. Нет ничего невероятного, что язык славянина Вениамина выправлялся Дмитрием Герасимовым, и, благодаря его корректорской руке мы имеем свидетельство об участии Пскова в важнейшем церковно-литературном предприятии его старшего брата в конце XV века.

2.3 Кто такой был доминиканец Вениамин?

   По счастливой догадке  А. И. Соболевского, основанной на  некоторых остатках в этих  переводах с латинского необычных  для церковнославянского языка  сербско-хорватских особенностей, Вениамина следует считать хорватом-глаголитом из приморской Хорватии. Подтверждением этой мысли для нас является то соображение, что из всех католических славян только хорват мог чувствовать потребность и вкус к церковнославянскому переводу Священного Писания; только хорват мог иметь в этом отношении известного рода традицию и, может быть, даже пособия всвоих родных текстах; только хорвату в XV в. была близка и доступна сладость вероисповедного прозелитизма, так как ни один из других католических народов не заявил себя в это время способностью к подвигам миссионерства. Правда, с XIV века известны библейские переводы у чехов, но ни в языке переводов доминиканца Вениамина, ни в литературно-миссионерских выступлениях чехов того времени не видно, чтобы сотрудником Геннадия по составлению Библии был чех

   С достаточною вероятностью можно догадываться, что побудило доминиканца Вениамина прибыть с Адриатического побережья на далекий север для услуг новгородскому архиепископу Геннадию в деле восполнения славянской Библии неканоническими книгами.

Доминиканцы в XV веке в католической церкви выполняли ту задачу, какую в XVI в. Более открыто и последовательно приняли на себя иезуиты. Доминиканцы — это иезуиты до иезуитов. Наряду со своим специальным подвигом — проповедничеством, доминиканцы широко трудились на поприще миссионерства, причем в круг их миссионерских попечений еще с XIII в.входила и Россия: уклонения от строгой католической догмы вызывали их на принудительные воздействия в отношении к заблуждающимся членам церкви: ими благоустроена инквизиция и в их рядах она находила самых усердных исполнителей.

   В конце XV в. Доминиканцы неожиданно получили доступ на Русь и несомненно не преминули использовать его для своих миссионерских замыслов.

    В 1488 году великий князь Иван Васильевич отправил в Рим посольство под начальством двух братьев — Дмитрия и Мануила Ралевых. Это были знатные и богатые греки, каких в Москве стало немало со времени брака великого князя с греческой царевной. Так как брак Ивана III устроился при участии Ватикана, где в то время были заняты мыслью побудить европейских государей к изгнанию турок из Константинополя, то великий князь московский находил полезным поддерживать сношения с папским двором. Посольство 1488 года имело поручение сообщить папе известие о победе московского оружия в 1487 году над Казанью, самым могущественным средоточием мусульманства в восточной Европе. Одновременно с политической задачей глава посольства Дмитрий Грек имел и поручение церковного характера от новгородского архиепископа Геннадия. Точно неизвестно, в чем состояло это поручение Геннадия, но можно догадываться, что оно стояло в связи с занимавшею тогда Геннадия борьбою его с еретиками жидовствующими. По-видимому, Геннадий искал книжной и идейной поддержки в своем деле и, за невозможностью получить ее изведанным путем из Константинополя, при посредстве надежного грека направил свои поиски на католический Запад. Посольство возвратилось в Москву в начале 1490 года. Братья Ралевы привезли с собою несколько нанятых на русскую службу иноземных художников и ремесленников, а одновременно, по-видимому, кое-что устроили и по церковным делам. Определенного отчета посольства по этим делам мы не знаем, но в 1491 г. Старец Дмитрий по одному вопросу — о Пасхалии — извещал архиепископа Геннадия посланием “о летех седми веков”: “Велел еси, господине, отписать к себе о седмой тысящи, како седми тысящ лета преходят, и знамение согрешения не явися никоторое”. Вопрос о Пасхалии на время после 1492 г. (после 7000-го года) крайне занимал Геннадия и как дело общецерковное, и как предмет укора жидовствующих — и вопрос этот получает разрешение при помощи западных, римских пособий. Одновременно с этим и, по-видимому, в связи с запросами Геннадия явилось значительное количество переводов слатинского и самостоятельных произведений в духе католических тенденций. Но этого мало: после возвращения московского посольства из Рима в Москву Геннадий вошел в непосредственное общение с католичеством, волею или неволею создал вокруг себя католическую атмосферу.

    В том же 1490 году, когда вернулось из Рима в Москву русское посольство, прибыло в Москву посольство германского императора во главе с Георгом фон Турном. По-видимому, и русское и германское посольства были знакомы между собою и заинтересованы в проведении на Русь одной идеи. На пути из Колывани в Москву через Псков и Новгород фон Турн останавливался в Новгороде. Там он беседовал с Геннадием, между прочим, о способах борьбы с еретиками в Испании, и Геннадий после этой беседы пришел к заключению, что ревность по вере может оправдывать даже торговую казнь (публичное наказание — Ред.) над еретиками. “Ано Фрязове по своей вере какову крепость держат”, писал Геннадий в октябре 1490 года в грамоте митрополиту Зосиме в Москву, “сказывал ми посол цесарев про Шпанского короля, как он свою очистил землю, и аз тех речей и список тебе послал”. В свите посольства фон Турна приехали лица, по-видимому, специально назначенные для осведомления русских в католичестве. Таков был известный по своим писаниям в Новгороде, а потом в Москве Николай Булев или, как он был назван у нас — Николай Немчин. Его деятельность вызвала обличительные писания Максима Грека. Николай Немчин был распространителем католичества в той степени, в какой это доступно было в начале XVI века: он писал сочинение в духе унии Православия с католичеством, развивал католические воззрения в московском обществе.

2.4 Сущность библии.

Геннадиевский свод славянской Библии 1499 года был средоточием и высшим завершением всей библейской деятельности на славянской почве — у южных славян и у русских. Многовековая, шестисотлетняя неустанная работа южных славян и наших предков нашла в этой объединительной деятельности новгородского владыки свое наилучшее выражение. Библия во всем своем объеме была окончательно и прочно усвоена этим исчерпывающим сводом для святой Руси, для всего славянства. Без всяких споров преклонился славянский мир пред этою бытовою канонизациею всего Библейского состава в славянском переводе, произведенного энергиею и благочестивым домыслом одного из самых мощных и пламенных архипастырей XV в. Правда, не сразу сказалось все возможное влияние объединительной библейской работы Геннадия. Ближайшая преемница и наследница новгородской идейной культуры — Москва долгое время не умела подняться своим сознанием до степени той культурной мощи и нравственного обаяния, какая давалась ей в этом средоточии и символе духовного просвещения. Целых 164 года московское правительство и церковная власть не могли догадаться, что все их частичные, узко-практические попечения о духовном просвещении и назидании могли бы объединиться и вылиться в жизнь в одном могучем русле, давно уже намеченном и созданном широким замыслом отживавшего Новгорода. Все эти скромные московские начинания в библейской области вроде переводов толковых текстов Псалтири, Апостола и Евангелия Максима Грека, в виде изданий Апостола, Евангелий и Псалтири с 1564 до 1663 года представляются какими-то слабыми попытками в ознакомлении с первоисточником христианского просвещения по сравнению с тем обширным замыслом, какой вложен был Геннадием в его предприятие. Удовлетворение неотложной потребности текущего дня — вот к чему сводятся старания московских церковных властей и руководителей духовной мысли в этой по существу своему широкой области высшего духовного просвещения. И как высок и заманчив по своей идейной широте и размаху — сравнительно с неуверенными шагами Москвы — этот единоличный подвиг новгородского архипастыря, кстати, под конец своей жизни развенчанного и униженного Москвою. В этой области Москва проявила столь же мало понимания и чуткости, как и в другом грандиозном наследстве, полученном Москвою из отживавшего Новгорода. Разумеем судьбу новгородской идеи и осуществления этой идеи — Макарьевских Четьих-Миней. К грандиозному замыслу представителя позднего новгородского самосознания — воссозданию на земле Церкви святых — Москва за все время своего культурного господства на Руси удосужилась прибавить только несколько робких и бесцветных страниц, дожидаясь, когда усвоение и переработка этого наследства произойдет где-нибудь на стороне. И действительно, эта переработка произведена была на отдаленном, но идейно — по силе энергии — сродном Новгороду русском юго-западе через 150 лет после осуществления новгородского предприятия. Точно так же только через юго-западное посредство и притом несколько более, чем через 150 лет, суждено было Москве усвоить и новгородскую Библию 1499 года. 
    Юго-западная Русь по особым условиям своей жизни зорко присматривалась ко всему, что обещало ей дать какое-либо средство для занимавшей ее тогда духовной и национальной обороны против польского католического натиска. Бодрящая и живительная сила Библейских писаний здесь испытана была давно и вызывала к себе самое глубокое внимание. Польско-литовская Русь в XVI веке дала десятка полтора Библейских русских и русско-славянских переводов вто время, когда в царствующем граде Москве — для благоукрашения богослужебного чина — удосужились обзавестись только одними тяжеловесными отвлеченными толкованиями уставных чтений в переводе Максима Грека. Здесь, в юго-западной Руси, сознано было значение для народного воспитания полной славянской Библии, и здесь она была издана в городе Остроге, в 1581 году. В основу этого издания положена была Геннадиевская Библия, доставленная в копии из Москвы царем Иваном Грозным по просьбе князя Константина Константиновича Острожского. Значение Острожской Библии для местных потребностей юго-западного края того времени и даже для других православных славянских народов и католических хорватов не может подлежать никакому сомнению. Это — незаменимый оплот народного духа, сумевший передать свое влияние далеко за пределы русского языка и даже православной веры, что доставалось и достается на долю только высших и наиболее могучих проявлений народной культуры. В этот период всеобщего признания заслуг и значения Острожской Библии была сознана потребность в Библии и в Москве, и славянская Библия острожского типа с весьма незначительными изменениями в правописании против Острожского издания напечатана была в Москве в 1663 году. От этой московской “первопечатной” Библии чрез посредство ее исправления петровскими и елизаветинскими справщиками ведет свою историю и современная славянская Библия, издаваемая ныне по ревизии 1751 года. Таким образом, вся история славянской Библии в течение четырех последних столетий самыми тесными и неразрывными узами связана с деятельностью архиепископа Геннадия, с его достойным уважения потомства трудом — славянским Библейским сводом 1499 года. Правда, на страницах истории чаще воздается благодарность и хвала историческому преемнику, или посреднику Геннадиевского свода — Острожской Библии, но долг правдивой истории восстановить значение не только посредника, но и его исторического первообраза или родоначальника. Заслуги и слава Острожской Библии есть вместе с тем признание заслуг и значения Геннадиевской Библии; история славянской Библии с 1499 г. есть история Геннадиевского свода. Библия 1499 года стоит перед нами как замечательный исторический памятник, достойный показатель духовного самосознания Новгорода конца XV века, неразрывно связанный с историей славянской Библии во все последующее время. 
    Но, поднимаясь выше практической, бытовой точки зрения на историю и судьбу Геннадиевской Библии за четырехвековой период ее существования, нельзя не отметить и некоторых теневых сторон в ее облике 
    Нельзя не отметить, что Геннадиевский свод отнесся совершенно пренебрежительно к прежнему, существовавшему до него виду славянских Библейских книг. В свод внесены тексты, как мы говорили, употреблявшиеся в Новгороде, бывшие под рукою составителей свода. Это были не единственные и не лучшие славянские библейские переводы. Сводом были оставлены без внимания безусловно самые лучшие из всех библейских славянских переводов — священные для славянского духа первоначальные переводы святых первоучителей — богослужебные Библейские чтения из Ветхого и Нового Завета, переведенные рукою святителя Кирилла, и первоначальный сплошной перевод святителя Мефодия. Сводом не были также замечены сербские переводы XIV века. Если последние переводы могли смущать сотрудников Геннадия своим провинциальным обликом, то этого отнюдь нельзя сказать о первоначальных кирилло-мефоиевских переводах, принадлежащих к идеальному, классическому виду церковнославянского языка. То верно, что переводы эти были мало распространены на Руси в XV в., но все-таки, если не в Новгороде, то вне пределов Новгорода они все были известны в это время: несомненно полный мефодиевский текст (всей Библии или ее части) известен был в Вильне, по-видиому, известен он был и в других местах; сербские тексты в XV в. переписывались на Руси. Судя по примеру издателя Острожской Библии, тот и другой текст могли быть добыты у южных славян. Богослужебный текст руки святителя Кирилла был повсеместно в церковном употреблении, и затруднения в отыскании его не было. Устранением из состава первого и единственного Библейского свода этих переводов, особенно двух первых, Геннадивский свод разрывал связь с древней историей славянской Библии, нарушал правильность исторической перспективы с явным уклоном в сторону нового хода истории этой славянской Библии. Традиция Кирилла и Мефодия заслонена была более счастливыми, но гораздо менее ценными переводами симеоновской школы и даже совершенно малоценными и сомнительными по своей уместности в славянской Библии переводами с латинской Вульгаты. 
   Но на что особенно будет и должен сетовать современный исследователь славянской Библии по поводу Геннадиевского свода — это нетипичность для славянской Библии в широком историческом смысле того вида текста, какой закреплен Геннадием в его своде, невольная подмена характерного и ценного в историческом виде славянской Библии второстепенным и безличным. Мы неоднократно говорили в своих работах о сравнительном характере и достоинстве славянских библейских переводов IX–Х вв., поэтому здесь ограничимся одним напоминанием по этому вопросу. Первоначальный вид славянского перевода — перевод Кирилла и Мефодия, забракованный Геннадиевским сводом, представляет образец древнеславянского литературного языка: он стоит в основе языка господствующей славянской литературной школы, равно как вообще в основе всех последующих переводов Библейских текстов по их существу. Перевод, взятый Геннадием, принадлежит к переводам последующей за Мефодием симеоновской школы, по языку относится к редким в древнеславянской письменности текстам, к провинциализмам; обработка этого перевода произведена при знакомстве с первоначальным переводом и при его помощи. Из двух возможных типов славянского библейского перевода Геннадий выбрал худший и пренебрег лучшим. 
     Этого мало. Первоначальный перевод представляет точное воспроизведение соответствующего ему греческого весьма ценного по своей определенности оригинала. Оригинал этот для науки весьма важен, между тем в целости не сохранился, поэтому для установления этого оригинала признаются ценными показания нашего первоначального перевода, так как наш перевод появился в пределах церковного употребления этого (константинопольского) оригинала. Это обстоятельство повышает достоинство нашего перевода до положения свидетеля Библейского текста по его существу, то есть, применительно к литературной расценке, возводит его на степень памятников мировой литературы. Ничего этого нет в отношении симеоновского — геннадиевского текста к своему оригиналу. Оригинал этого перевода не представляет особенной цены; его применение к славянской передаче объясняется не органическою его связью с греко-славянской территорией, а какими-то другими случайными условиями или соображениями славянских переводчиков; перевод этого оригинала в своем значении не выходит за пределы обычного литературного факта. Таким образом, в первоначальном кирилло-мефодиевском переводе Геннадиевским сводом забракован весьма важный и авторитетный во всех отношениях свидетель — очевидец, а в облюбованном и увековеченном в своде симеоновском переводе поднят на совершенно незаслуженную высоту более чем сомнительной осведомленности захолустный послух. Грех неведения, но обидного для истории неведения. 
    И по указанным историческим заслугам Геннадиевской Библии, и по сетованиям и пожеланиям отдаленного потомства, связанным с этою Библиею, а равно и по всем наблюдениям относительно ее судьбы и состава нельзя не признать, что с этим предметом наша наука соединяет самые важные и существенные интересы. Надлежащее полное изучение всех затронутых и намеченных здесь вопросов, а вместе с тем и вообще вопросов о первоначальном славянском просвещении, возможно только при полной доступности науке текста Геннадиевского свода и других древних текстов славянской Библии. Но тексты эти еще не изданы и не поставлены на очередь к изданию. Следует громко заявить, что научное издание славянской Библии стоит в ряду самых неотложных научных задач нашего времени. Настоящий XV Новгородский Всероссийский Археологический съезд, нам кажется, не выполнил бы своих обязанностей к этому делу, неразрывно связанному с судьбою одного из замечательнейших памятников новгородской, а вместе общерусской и общеславянской старины и духовной культуры, если бы не помог надлежащему осуществлению этого назревшего вопроса. Если бы съезду в лице его настоящего отделения русского письма и языка угодно было принять на себя поддержку этого начинания, то я осмелился бы предложить для этого следующий практический выход. Мною, при посредстве Совета С.-Петербургской Духовной Академии, вносится в Святейший Синод подробно мотивированная записка о научном издании славянской Библии путем образования при С.-Петербургской Духовной Академии особой комиссии из ученых специалистов.