Юродство как феномен культуры

     Вторая  особенность призвания юродивого  - желание сохранить смирение  посредством добровольного умаления  себя. Он  молится о том, чтобы  "дела его были сокрыты". Мнимое сумасшествие и становится  тем путём, следуя по которому  он может уклониться от почестей. Как следствие, он вызывает гнев, но тем самым хранит себя от гордыни.

 «Однако для самоумаления  юродивого есть еще одна, более  существенная, причина. Он желает, насколько это возможно, соединиться  с уничиженным Христом. Юродивый  принимает соблазн и безумие Креста, который в то же время есть истинная премудрость (1 Кор 1, 23-24). Икона уничиженного Христа, юродивый безраздельно принимает кеносис Господа, соглашается на поношение и осмеяние, чтобы уподобиться своему Спасителю. Христос прославляем в страданиях, Он побеждает в унижениях и немощи. То же можно сказать и о юродивом. В мирском, секулярном понимании юродивый не достигает никаких прагматических целей, но с прагматической точки зрения Крест тоже был не нужен. В своём кенотическом максимализме юродивый предстает как глубоко Евангельская фигура. Он ежедневно умирает, а значит, каждый день воскресает из мёртвых, ибо Распятие неотделимо от Воскресения... Став иконой уничиженного Христа, юродивый вместе с тем икона великой радости Преображения.

Юродивый, как и монах, - мученик. Но это не внешнее мученичество крови, а сокровенное мученичество совести и сердца. Юродивый спасает ближних не столько тем, что он говорит, сколько самим способом своей жизни. Он - живая притча, и убеждает в спасении не высокими словами и не искусными доводами, а состраданием. Юродивому чужды увещевания и укоры - он избирает путь солидарности… Он делит участь униженных и нелюбимых, неудачников и убогих, "собратьев и товарищей по нужде". И своей солидарностью он дарует надежду и исцеление. Он спускается в яму, чтобы вытащить оттуда ближних, за глумлением и отвратительными выходками в нем скрывается нежность ко всем отверженным. Он любит грешников, не попустительствуя при этом греху, и избегает малейших намёков на своё моральное превосходство. "И Я не осуждаю тебя" (Ин 8, 11): подобно Христу, юродивый не судит и не проклинает…».

2.2. Роль юродивых в современном и историческом мире

Необычное  поведение  юродивых это не просто общественный протест, но невидимый, неявный противовес саморазрушению культуры. Трикстеры милостивы к людям, несмотря на постоянное хулиганство. Эту образную систему можно трактовать в разных смыслах, мистическом, социальном, культурном. Но, во всяком случае, представляется важным универсальность схемы. Мне кажется, что понятие игры, карнавальной культуры, антимира неполны без понятия юродства, как универсального для разной культуры явления.

 Хотя, трикстер естественно существует в смеховой стихии, но западная цивилизация, начиная с античности, утверждает трагедию, как более высокий вид игры, чем комедию. В этом заложен парадокс — ведь боги, по Гомеру, живут весело, в их жизни много элементов комического — лукавство, шалости, интрижки, и все кончается веселыми пирами. А вот человеческая жизнь полна трудностей и опасностей, тут уж не до смеха. И люди с каким-то марксистским пафосом начинают отвергать божественное веселье: «Мол, вы там пьете амброзию и хулиганите, а у нас здесь высокая трагедия». Это упоение драмой противостояния личности и судьбы становится любимой игрой западной цивилизации. Однако наряду с этим сохраняет свои позиции балаганный мир, смеховая антикультура. Веселая игра существует параллельно серьезной. Как они соотносятся?

 Существуют разные  мнения по поводу разрушительной  или уравновешивающей роли смеха вообще, и в России в частности. А.Г. Козинцев сравнивает разные концепции в своей статье «Смех и антиповедение в России….». По мнению Ю.М. Лотмана и Б.А.Успенского, в Европе карнавальный смех расшатывал мир средневековых представлений, а в России роль смеха была иной, т.к. дьявол, с которым прочно ассоциировался смех, не противостоял, а принадлежал миру, занимая законное, пусть и низшее место в божественной иерархии.  ….. Смеющиеся совершали грех, но не посягали на Божий Мир, а просто перемещались в заповедную часть. С.Аверинцев утверждает иное: В Европе смех был укрощен, введен в систему, смеялись даже святые, а вот у нас смех был стихиен и безоговорочно опасен. Аверинцев соответственно комментирует тезис о том, что Христос никогда не смеялся. Он считает, что смех возникает в ситуации перехода от несвободы к свободе. Господь обладает абсолютной свободой и смех излишен, а русский человек обладает безудержной натурой и смех опасен. Таким образом, на Руси карнавальная суть трикстера постепенно признается дьявольской и языческой, скоморохи и праздничные действа запрещаются, а трагический лик трикстера воплощается в юродстве и жертвенном трагизме христианства. Высказывалось даже мнение, что у русского человека вообще нет  чувства комического. В.Базаров писал: «У нас много смеха, но нет подлинного веселья, нет или почти нет…… радостного светлого освобождающего смеха….» Т.е. или карнавальное хулиганство, или трагизм. При таком подходе не странно, что наш внутренний трикстер не проявляет чувства юмора — в нем нет потребности. Козинцев критикует такого рода национальный фатализм и исключает специфический «русский смех» или «европейский смех». И объясняет все просто разницей этапов развития. Есть два типа равновесия: первичное и вторичное. Первичное характерно для архаических культур, вторичное для «взрослых». В древних культурах официальный коллективный идеал — глобальный и мощный, он давит на личность, ее почти нет, но уравновешивается антиидеалом — карнавальной вседозволенностью по праздникам, непристойными песенками и картинками, клоунадой и скоморошеством. Вторичное равновесие - в западных обществах либерального типа. Слабый идеал, слабый антиидеал, и много личной свободы. Не до смеха. Антиидеал начинает расшатывать культуру, только если идеал уже ослабел, т.е. система уже не в равновесии. Тогда начинаются катаклизмы на пути к вторичному равновесию. Таким образом, трикстер разрушает то, что готово к разрушению и стимулирует то, что еще может развиться.

Возможно, в современном  российском обществе существует тоска  по архаическому равновесию, слабость идеала видна по слабости антиидеала. Дух трикстеризма слаб, и это очень прискорбный симптом. Когда-то в России параллельно существовали скоморошество и юродство, и можно сказать однозначно, что потребность была и в том, и в другом. Каким же образом может актуализироваться трикстер во взрослеющей культуре? Мне кажется, что в современном мире есть потребность именно в юродстве, хотя это слово и не произносится. Не даром, например, в истории кино так много значат герои Чарли Чаплина, Джульетты Мазины и другие «люди дождя». Они нужны, а их не хватает, культура в слепую ищет своего трикстера.

 Дух плутовства  окопался в политике и бизнесе,  причем некоторые политический  фигуры в России, даже впрямую  воспроизводят балаганные способы поведения, например, Жириновский или Лимонов, с его идеями кулинарного терроризма. Кидать в вельмож соусом и яйцами вполне шутовская война. Но всем им не хватает игрового азарта, и настоящей  харизмы юродства.

 Что касается самой,  казалось бы, логичной сферы юродства — религиозной, то тут мы касаемся сложных вопросов взаимодействия веры, церкви и государства. В течение 19-ого и 20-ого веков в России были  юродивые и юродствующие, например, блаженная Ксения Петербуржская и о. Павел Гроздьев. Юродствовали оптинские старцы и епископ Варнава Беляев, что отразилось в его поступках и книгах. Однако, юродство по определению оппозиционно, неофициально. И в условиях выхода церкви «из подполья» оно тем более не будет себя афишировать. Кроме того, несмотря на массовую воцерковленность населения, эта сфера жизни никак не стала центральной. Массовым скорее становится явления поп-культуры. Однако, их зрелищность хотя и карнавальная по сути, но все же слишком примитивна, так же как и телевизионное смеховое засилье. Разрастание до немыслимых масштабов этого жанра свидетельствует о голоде, который не удовлетворяется. На самом деле, людям не весело, не смешно и не страшно. Может быть именно «мудрое юродство» это то, что должен стараться обрести в себе артист или художник, если хочет ответить на глубинную потребность культуры. Неслучайно постмодернистское искусство содержит в себе так много чисто юродских экскурсов.

Более того, сейчас вне  игрового, ироничного, и даже эпатирующего начала часто вообще нельзя добиться от зрителя никакой эмоциональной реакции, кроме раздражения. Люди, уставшие от пафоса «мегапроектов», способных говорить о серьезных вещах, только пряча их за иронией и игрой. С точки зрения «классической» культуры может показаться, что художники, одев маски даже не шутов, а бесов, специально заменяют красивое безобразным, разумное абсурдным, раздирают мировую культуру на фрагменты и цитаты, издеваются над всем, что успело достичь человечество. Но за всей этой разрушительной, эпатирующей деятельностью можно различить ритуальные игры трикстера, который перемешивает кубики, чтобы обнаружить в них новые, неожиданные свойства, и, перевернув мир верх дном, спасти его от саморазрушения, утвердить и оживить традиционные ценности через осмеяние и деконструкцию.

• Заключение

Т. Горичева называет юродство «самой современной, постмодернистской формой святости». Однако мне представляется более логичной точка зрения, при которой юродство является «святой формой постмодернизма». Т.е., если рассматривать постмодернистскую культуру, как актуализацию трикстера, то в ней есть место и юродству, с его жертвенностью, эпатажем, парадоксальностью и, одновременно верностью идеалам. Парадоксальная, дикая, неожиданная форма может быть самой лучшей, для того чтобы не просто выразить какую-то серьезную мысль, но и заставить скучающего и циничного зрителя вздрогнуть, задуматься, втянуть его в игру, оживить и растормошить, снова сделать действующим лицом культуры. Ведь именно это делали юродивые, это было их служением. В этой плоскости логичным кажется то, что в современном искусстве создаются не картины, или другие артефакты, но проекты, перфомансы, акции. Некоторые из них могут иметь большой резонанс, но при этом оставаться непонятными для большинства людей. Например, известный в свое время проект С.Б.Кулика «Человек-собака».Это было вполне юродское действо, трудное для автора и осмысленное для тех, кто имел смелость включиться в игру или задуматься над ней. Люди могли по-новому ощутить какие-то архетипические диспозиции в сознании. Агрессия и беззащитность, нагота и одетость, молчание и речь, животное и человек. У Вадима Захарова был и прямо юродский сюжет - «Безумный пастор». Этот персонаж был темой различных донкихотских акций в течение двух лет. Можно также говорить о юродстве в литературе – Венедикт Ерофеев, А.Соколов, отчасти Пригов, или рок культуре - особенно соответствует образу Петр Мамонов. Но какой бы вид искусства не был выбран, юродство – это, прежде всего, игра, ценность которой определяется там настолько, насколько она может заставить, спровоцировать, принудить проснуться затухающее сознание современной культуры. Когда это происходит, искусство становится сакральным действом, а трикстер может в очередной раз выполнить свою мессианскую функцию.

Библиография

1) Иванов С. А. «Византийское юродство». М., 1994;

2) А.С. Лихачев, А.М.  Панченко, Н.В. Понырко «Смех в  Древней Руси» изд. Наука Ленинград  1984;

3) Н.А. Хренов «Культура  в эпоху социального хаоса»  Изд. УРСС М.,  2002;

4) Гончаров А.И. Энтелехия  юродства в «Слове» Данила  Заточника. Вестник ВГУ, 2004, № 1;

5) Гончаров А.И. Юродство  в публицистике Пушкина и Гоголя  – Режим доступа: http://proza.ru/2011/09/22/903;

6) Иванов С.А. Блаженные  похабы. Культурная история юродства. М., 2005;

7) Мельник В.И. Иван Яковлевич  Корейша в русской литературе. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/91.htm (10.08.2012);

8) Никольский М.Н. История русской  церкви. [Электронный ресурс]. – Режим  доступа: http://books.e-goods.ru/img/49945.d.jpg (28.08.2012);

9) Недопасова Т.А. Русское юродство XI-XVI веков. М., 1997. Репринт;

10) Федотов Г. Святые  древней Руси,  М., 1990. Репринт