Флоренский и Бердяев о культуре

«Если мы, русские, не окончательно варвары и скифы, потому лишь, что через православную церковь, через Византию получили связь с преданиями античной, греческой культуры. Все революции направлены против Церкви и хотят порвать связь с преданиями античной культуры, в Церковь вошедшими. И потому они представляют варварское восстание против культуры. Борьба против благородной культуры, против культурной символики началась еще с иконоборства, с борьбой против культа. Это духовный источник культуроборства». [5]

Связь с культом в культуре Бердяев усматривает, как это  понятно, и в самой судьбе, в исторической эволюции культуры. Всякая культура исчерпывает себя, иссякает и склоняется к упадку. На верщине своей культура отрывается от онтологических своих основ, отделяется от жизненных своих истоков, утончается и начинает отцветать. При этом поздние цветы культуры, по Бердяеву, самые изысканные ее цветы. В это время в культуре достигается наибольшая острота познания и наибольшая сложность.

Бердяев считает, что эпохи  утонченного декаданса культуры не так бесплодны, как это представляется на первый взгляд, — в них есть и свое положительное откровение. Цветущая органическая цельность не дает знания противоположностей, она пребывает в одном и счастливо не знает другого. Слишком большое усложнение и утончение культуры нарушает эту цельность, выводит, по мысли Бердяева, из счастливого неведения противоположностей. В искусстве, в философской мысли, в мистической настроенности раскрываются две полярные бездны. Приобретается более острое значение и добра и зла. Но воля к жизни, к ее устроению и развитию не имеет прежней целостности. Нет уже веры в прочность культуры в этом мире, в достижимость совершенства и красоты цветущей культуры. Она внутренне перегорает.

Так было, считает Бердяев, в период упадка великой античной, греко - римской культуры. В этом упадке приоткрывалось что то новое, неведомое эпохе расцвета цельной и замкнутой античной культуры. В здоровых, цветущих, цельных эпохах высокого подъема культуры всегда есть и какая-то ограниченность и самодовольство. Мистическую тоску по иным мирам античность изведала до глубины лишь в период эллинистического упадочничества. Тогда началось мучительное искание искупляющих мистерий, возникли такие течения, как неоплатонизм и неопифагорейство. Тогда в искусстве обнаружили прорыв за пределы классического совершенства этого земного мира, придавленного замкнутым куполом небес. [5]

И навстречу этой глубокой тоске, которой заболела культура, пришло христианское откровение из самой глубины  жизни, из таинственных ее недр. Культурному  античному миру христианство должно было представляться варварством. Этот новый свет, по словам Бердяева, гасит  иссякающий свет дряхлеющей культуры и вначале многими воспринимается как тьма. Теперь, как считает философ, иссякает и вся европейская культура. Она отходит все дальше и дальше от своих творческих истоков, делается все более и более отвлеченной, все менее и менее онтологической по своему характеру. Приток религиозного питания европейской культуры все уменьшается.

На вершине своей великая  латинская культура Западной Европы пережила утончение и упадок. Во Франции дала она последние цветы  и пленила прелестью осеннего увядания. Но упадок и увядание европейской  культуры вызывает чувство смертельной  тоски и печали. Античная культура была спасена для вечности христианством, христианской Церковью. Ныне, как полагает Бердяев, и само христианство стареет, в нем нет уже творческой молодости. Нового же религиозного света еще не видно. В истории постоянно происходят приливы варварства, внутреннего и внешнего. Эти приливы варварства имеют не только отрицательное значение, они обновляют дряхлеющую и холодеющую кровь старого мира. К культуре приобщаются новые стихии и дают ей новые жизненные соки. [4]

Н.А. Бердяев расценивает  революцию как варварство, которое устраняет из культуры культ. Внутреннее варварство, которое грозит европейской культуре, не может быть приливом к культуре, вечной по своей природе, свежих сил, могучих жизненных стихий из недр бытия. Внутреннее революционное варварство бурно вступает в культурный мир уже глубоко испорченным лживыми антихристианскими идеями, искаженным рассудочным полупросвещением, с заглушенным и парализованным чувством тайны жизни, с претензиями какой-то ложной полукультуры. Никакой непосредственности, природной цельности, близость природно божественным тайнам в этом революционном варварстве нет.

Предвестие философа оказалось  подлинным. Мы прошли десятилетия принудительной, насильственной атеизации общественного сознания. Речь идет вовсе не о процессе секуляризации обезбоживания мира, который сопутствует вообще рационалистической традиции.

Едва ли не впервые в  истории человеческого рода возникло „тоническое, сатанинское устремление  подорвать тысячелетние доноры религиозного сознания, вытравить из человеческой природы ее базисные признаки, сконструировать  безрелигиозное единомыслие. Тоталитаризм покушался на глубинные основы человеческого бытия. Он стремился задушить все конфессии, вытравить религиозное сознание в целом, изменить саму человеческую природу. Очевидными оказались и плоды этой политики в сфере культуры. Отречение от культа сделало культуру полупросвещением. [5]

По мнению Н.А. Бердяева, в культуре всегда действовало два начала — классическое и романтическое . В разные эпохи преобладало то одно, то другое начало и создавало преобладающий стиль культуры. Греция явила высочайшие образы культуры классической. Но в Греции, как считает русский философ, была уже культура романтическая. Он полагает, что после трудов Ф. Ницше это невозможно отрицать. Классическое и романтическое переплетаются, борются друг с другом и взаимодействуют.

Классическая культура есть культура имманентная, осуществляющая совершенство в пределе, замкнутое  и завершенное совершенство на Земле. Она стремится к строгим формам, не допускающим прорывов, в ней  не раскрываются беспредельные дали. Романтическая культура есть культура с трансцендентными прорывами, осуществляющая совершенство в беспредельности, размыкающая  и недопускающая совершенства на Земле. Формы ее не столь строги, и в ней всегда есть прорывы, всегда раскрываются за ней беспредельные дали.

Развивая это противопоставление классической и романтической культур, Н.А. Бердяев подмечает, что классическая культура не знает иного мира за своими пределами и ничего не говорит о нем. Романтическая культура вся устремлена к совершенству в вечности и безмерности. Христианскую культуру Бердяев характеризует как романтическую, хотя принцип классицизма в ней действует как одно из вечных начал. Классическая культура означает довольство культурой. Это довольство невозможно в христианском мире. Христианский мир заболел трансцендентной тоской. И тоска его отпечаталась на его культуре. Совершенство на Земле, в культуре для этого мира невозможно. [5]

Бердяев отмечает, что готический склад души и готический склад  культуры весьма характерен для христианского  мира. И никогда не было возможно в христианском мире вполне удавшееся и вполне завершенное Возрождение. Итальянское Возрождение было бурной борьбой языческих и христианских начал. Христианская Церковь приняла в себя античную культуру и пронесла через тьму. Но она, по словам философа, претворила ее и сообщила ей свой символизм. Христианская Церковь разомкнула языческое небо и открыла верхнюю бездну. И в отношении подлинного христианского мира к культуре всегда была раздвоенность.

Проблема культуры для  христианского общества — проблема трагическая. Такой трагедии культуры не знал классический языческий мир. Трагедия культуры есть отрицание само замкнутости и самодовольства культуры. Совершенная культура так же невозможна, как невозможно и совершенное общество. Совершенство возможно лишь в ином мире, в ином плане, в благодатном, а не природном порядке. Культура в трактовке Н.А. Бердяева имеет религиозные основы, она полна религиозной символики, и в ней достигаются онтологически реальные результаты. [5]

5. П.А. Флоренский о культе.

Павел Александрович Флоренский (1882-1937) - одна из самых выдающихся и  загадочных личностей «Серебряного века». Тема вхождения в Церковь - центральная в раннем творчестве Флоренского. Ей посвящен главный труд этого периода - «Столп и утверждение  Истины» (1914).

Основным законом мира Флоренский считал второй принцип термодинамики - как закон Хаоса во всех областях мироздания. Хаосу противостоит Логос. Культура - сознательная борьба с мировым  уравниванием. «Всякая культура представляет целевую и крепко связанную систему средств к осуществлению и раскрытию некоторой ценности, принимаемой за основную и безусловную, т.е. служит некоторому предмету веры. Культура, как свидетельствуется и этимологией, есть производное от культа, т.е. упорядочение всего мира по категориям культа. Вера определяет культ, а культ - миропонимание, из которого далее следует культура». [8, С. 38]

Вполне в духе эпохи  Флоренский отвергает понимание  культуры как единого во времени  и пространстве процесса. Нельзя, соответственно, говорить об эволюции и прогрессе  культуры

Культура, по Флоренскому, есть «образ обособления», что ведет к  выделению замкнутых и ограниченных монадных форм, подчиненных ритмическому процессу смены «средневекового и возрожденческого типов. «Средневековый» тип культуры характеризуется органичностью, объективностью, конкретностью, самособранностью. «Возрожденческий» - раздробленностью, субъективностью, отвлеченностью и поверхностностью. Представитель последнего, заявляя о любви ко всему миру и объявляя все находящееся в нем «естественным», на деле ненавидит мир в его конкретной жизни. Он хулит Бога, указывает на несовершенство мироустройства, провозглашая, что жизнь надо было устраивать иначе - по схемам его собственного рассудка.

Будучи физиком по образованию, Флоренский также рассматривал культуру в глобальном контексте космических  процессов. Жизнь и культура представлялись ему как антиэнтропийные процессы, то есть процессы, препятствующие неограниченному  росту энтропии, который означал  бы сваливание в хаос, распад и разрушение.

В своей антроподицее (оправдании человека) Флоренский усматривал смысл существования человека в его свободном культурном творчестве. В каждом произведении культуры «произрастает ход истории», даже технические несовершенства - выражение души культуры, любая вещь в своем эстетическом воплощении нагружена историзмом, и поэтому «о каждой вещи нельзя говорить иначе как об истории вещи». Будучи религиозным мыслителем (как и большинство русских философов начала XX в.), Флоренский расценивал любые произведения культуры как откровения Бога человеку и человека Богу, как станции на пути к Божественному, в построении Храма. В «Философии культуры», написанной в 1920-х годах и опубликованной уже после смерти Флоренского, он рассматривает культ как источник культуры. [5]

По мнению П.А. Флоренского, древние культы потрясали и тем  самым открывали возможность  постижения тайн. Нередки случаи, когда  перед глазами неверующего раздвигалась пелена и открывалось сущее культа. Понять культ можно не рассудочным разумением, а жизненным с ним соприкосновением. Философ предлагал создать науку о культе, то есть провести анализ культовых форм.

Культ, по словам Флоренского, постигается сверху вниз, а не снизу вверх. Это означает – у каждого есть свой опыт постижения культа. Он, стало быть, идет в понимании проблемы от некоего, уже приобретенного опыта. Подойти же к культу снизу вверх — означает осмыслить, углубить и расчленить свои, уже имеющиеся впечатления от культа. Если рассматривать культ снизу вверх, то подойдем к проблеме культурогенеза: какой вид деятельности вызвал к жизни культуру как феномен.

Флоренский анализирует  отступления от этих установок, которые  ощутимы в европейском сознании. Вещи стали рассматриваться только как утилитарные, а понятия только как убедительные. Иначе говоря, культура утратила сакральное измерение. Все стало светским. «Так произошла  западноевропейская гуманитарная цивилизация  — гниение, распад и почти уже смерть человеческой культуры». Культ Флоренский рассматривает как бутон культуры.

Предметы культа философ  трактует как осуществленное соединение временного и вечного, ценности и  данности, нетленности и гибнущего. «Человек — сам живое единство бесконечности и конечности, вечности и временности, безусловности и тленности, необходимости и случайности, узел мира идеального и мира реального, «связь миров» (Державин), и он не может творить иначе, как свои же подобия, то есть такие же противоречия горнего и дольнего, каков сам он». [4]

Культура и религия  близки по духу, ибо смысл религии  соединять Бога и мир, дух и  плоть, смысл и реальность. Кроме  известных и расхожих типов деятельности — теоретической и практической, Флоренский выделяет еще одну —  литургическую , производящую святыни. При осмыслении феномена культа Флоренский критикует сложившиеся подходы к проблеме. «Если идеологизм, господствовавший в век единодержавства оторванного теоретического разума, в век абсолютных монархий и террора, все сводил к великому, законодательствующему над жизнью, уединенному ratio, то экономизм, развившийся в середине ХIХ века, среди спешно уторопленного роста техники, но при пониженном до последней степени чувстве ценности и силы личности, при все растущем значении масс, — экономизм, говорю, напротив, все сводит к экономическим потребностям масс».

Еще одну трактовку культа П.А. Флоренский связывает с теорией, которую он называет сакральной. Она  возникла преимущественно сравнительно антропологической школе исследователей культуры. Согласно этой школе, господствующее место занимает культ. Ядро религии  составляют не мифы и, а культовый  ритуал, священнодействие, таинство. Культура наслаивается все остальное, что  присуще религии. Актом обмирщения считается все, что разрушает  целостность религии.[5]