Онтология коррупции: понятие и содержание

Значительный рост должностных  преступлений (с учетом их высокой  латентности) за годы реформ, а также  превращение неправовых взаимодействий в эффективный инструмент адаптации, как индивидов, так и социальных групп, свидетельствует о прочной интегрированности отношений коррупции в трансформационный процесс.

Анализируя взаимоотношения государственной  власти (чиновников) с предпринимателями, В.В.Радаев, ссылаясь на известную работу А.Шляйфера и Р.Вишни, говорит о трех моделях коррупции:

монополистическая, когда предоставление общественных благ находится в одних  руках под единым бюрократическим  контролем;

дерегулируемая, когда бюрократические структуры действуют относительно независимо друг от друга в подведомственных областях;

конкурентная, когда каждое общественное благо обеспечивается более чем  одной бюрократической структурой.

По мнению В.В.Радаева, в крупных  городах, включая столичные, где находится большое количество бюрократических структур, значительно больше возможностей для формирования конкурентной модели [32, с. 63–64]. Возвращаясь к модели А.Шляйфера и Р.Вишни, отметим, что согласно их мнению, «в России при коммунистах существовала целостная система взяток. С уходом коммунистов, в отличие от прежних времен, берут взятки и правительственные чиновники, и чиновники местных органов власти, и чиновники министерств, и многие другие, что приводит к росту взяток, хотя, возможно, коррупционные потоки ниже, чем при коммунистах» [43, p. 610]. Таким образом, в постсоветском обществе произошел постепенный переход от монополистической к дерегулируемой модели. С этим выводом согласен и В.В.Радаев [32, с. 64].

А.Шляйфер и Р.Вишни связывали уровень коррупции со структурой государственных институтов и структурой политического процесса. Особенно значимым представляется это для слабых правительств, не контролирующих свои органы, особенно когда последние представляют собой недостаточно зрелые институты [43, p. 610]. Указанная взаимосвязь была замечена еще С.Хантингтоном [44]. Сила государства и государственных институтов, может пониматься в абсолютном смысле, как сила принуждения, и в относительном, то есть в процедурном смысле, что означает «четкость институциональных границ государства» и, соответственно, четкость разграничения между государством как специфическим институтом и тем, что находится вне границ его полномочий. Следовательно, и слабость государства понимается как «дефицит полицейско-административной мощи или как нарушение институциональных границ и процедур. Первое выражается в разгуле преступности и бандитизма, второе — в разрастании коррупции» [45].

Процесс реформ в России сопровождался  существенными изменениями в  социальной структуре общества, имущественной дифференциацией и стратификацией, как по старым, так и по новым основаниям. Отчасти этот процесс был связан с легализацией теневой социальной структуры, то есть тех социальных групп, которые развивались в советские времена вне правового поля, нередко паразитируя на государственной собственности. Их деятельность была самым тесным образом связана с коррупцией советской государственной машины. В значительно большей степени новая модель стратификации связана с формированием слоя крупных собственников, состоящего в основном из бывшей партийно-советской и хозяйственной номенклатуры, обменявшей право распоряжения собственностью на право владения ею [46, с. 287]. При этом многие успели это сделать еще до официального начала приватизации в стране, получив вне определенных правил на очень льготных условиях наиболее прибыльные предприятия того времени.

Проведение реформ открыло новые  каналы для быстрого продвижения  ряда социальных субъектов в верхние слои общества. Становление новых элитных групп, особенно в регионах, сопровождалось существенным рассогласованием статусов. Инструментом согласования положения во властной иерархии и материального достатка, который в глазах представителей власти должен давать возможность для соответствующего стиля жизни и приобретения символических предметов потребления, служит целый арсенал средств: от вполне легальных до преступных. Многие из них могут быть отнесены к коррупционным правонарушениям.

Характерными проявлениями коррупции  в России являются совмещение государственными чиновниками должностей в органах власти и в коммерческих структурах; организация коммерческих структур должностными лицами, использующими при этом свой статус, обеспечение этим предприятиям привилегированного положения. Государственные чиновники и политики высокого ранга использовали служебное положение в процессе приватизации государственных предприятий с целью приобретения их в частную собственность самим коррупционером или близкими ему лицами. Распределение государственных финансовых ресурсов также являлось предметом коррупционных деяний [47, с. 13]. Изобретательность коррупционеров весьма велика, поэтому список услуг и материальных ценностей можно продолжать до бесконечности. По заключению В.В.Лунеева, «изощренное мздоимство и казнокрадство стало основной и перспективной статьей дохода на временных и неустойчивых государственных должностях, институированное порочным российским деловым обычаем» [48, c. 84].

Оценка одних и тех же явлений, их восприятие в обществе на разных этапах истории может быть различным. Примеров такого рода можно привести достаточно. Отношение общественного мнения к коррупции изменяется от страны к стране и от культуры к культуре. Неодинаково восприятие коррупции и различными социальными группами. Существуют различия, даже разрыв и в восприятии коррупции общественным мнением в целом и элитами в частности. Отнесение того или иного действия или явления к коррупции зависит, по выражению И.Мени, от терпимости общества (пороговых эффектов — количественных и символических), а также от контроля над системой [5, p. 360-363].

Последствия коррупции как социальной проблемы

Существует богатая палитра  суждений по поводу последствий коррупции, ее влияния на различные сферы  общественной жизни. В поле зрения исследователей, прежде всего, попадает воздействие коррупции на развитие и экономический рост. Отчасти, признается функциональность коррупции в плане ускорения принятия решений, оживления экономической деятельности и предпринимательства в странах, страдающих от излишнего государственного вмешательства. Н.Лефф считал, что коррупция в форме взяток позволяет преодолеть многочисленные жесткие правила, устанавливаемые властями развивающихся стран. И хотя взятка идет в карман чиновнику, а не государству, эффективность распределения ресурсов при этом повышается [26, p. 8–14].

Споры вокруг характера воздействия  коррупции на экономику продолжаются. Нередко сторонники положительного воздействия ссылаются на опыт стран  Юго-Восточной Азии в период с 1965 года, демонстрировавших значительный рост и одновременно высокий уровень коррупции. Однако экономический рост являлся результатом целого набора факторов, и влияние коррупции в данном случае неясно. Можно предположить, что главное — насколько экономика эффективна изначально. Если изначально она не эффективна, то коррупция в некоторых конкретных обстоятельствах, возможно, стимулирует более эффективное поведение, на базе которого возможен рост экономики. В случае же, если экономика достаточно эффективна, то коррупция вносит искажения в ориентиры роста, что, в свою очередь, негативно скажется на экономике [37, p. 139].

Если для отдельного субъекта (клиента) возможно достижение определенных целей  при использовании коррупции  как инструмента в конкурентной борьбе, то с позиции страны в  целом коррупция означает ограничение конкуренции, недобор налогов, рост теневого сектора экономики и сокращение инвестиций. Наконец, коррупция усугубляет неуверенность и неопределенность экономической среды, что и без влияния коррупции является проблемой стран, осуществляющих реформы, поскольку имеет место кумулятивный эффект искажения ориентиров экономического роста, создаваемого множеством отдельных коррупционных сделок.

При оценке коррупции необходимо иметь  в виду особенности правящего  режима. Речь идет о степени политической централизации и демократической прозрачности, а также характере воздействия правящего режима на институциональные структуры, через которые осуществляется политическое влияние и контроль. Страны, осуществляющие реформы, направленные в сторону модернизации, в которых деятельность представительных институтов, могущих призвать к ответственности правительство, слаба или вовсе отсутствует, создают большие возможности для коррупции ввиду того, что в них нет политических механизмов, посредством которых может быть смещено правительство, потакающее коррупции или непосредственно в ней замешанное [37, p. 125]. Опасность коррупции коренится в политическом влиянии, которое могут оказывать политики и правительственные чиновники на бюрократические институты, судебную и правоохранительную систему. Когда нет ясных правил, ограничивающих влияние политиков на бюрократические институты, а также недостаточно разделение власти между правящим режимом и судебной системой, коррупция имеет все шансы значительно возрасти. Развивающееся гражданское общество и средства массовой информации способны играть мониторинговую роль в отношении коррупции. Однако их возможности существенно ограничены в условиях автократических режимов, а при совпадении интересов политического и судебного истеблишмента гражданское общество и средства массовой информации могут оказаться теми немногими каналами, посредством которых можно как-то уменьшить коррупцию. В то же время, необходимо отметить, что нередко скандалы, связанные с коррупцией, являются результатом раздувания в средствах массовой информации «жареных фактов».

Весьма важную роль в ограничении  негативного влияния коррупции  на общество имеет степень ее организованности и предсказуемость. Сотрудничество бюрократических структур и политиков в установлении размеров взяток и выполнении обязательств коррупционерами могут существенно ослабить ее отрицательное воздействие. В качестве примера сотрудничества во взяточничестве иногда приводят Советский Союз, где различные бюрократии кооперировались в определении размера взяток, а Комитет государственной безопасности отслеживал возможные отклонения [43, p. 610–612].

Наконец, коррупция, а точнее, возможность  получения больших взяток, может  служить серьезным стимулом к  завоеванию или удержанию политической власти и влияния как для правящих элитных групп, так и для оппозиции. А потому она может служить фактором обострения отношений между элитными группами и вести к политической дестабилизации. Установление власти, мотивированной желанием сохранения привилегий и получения коррупционных платежей, искажает приоритеты экономической и социальной политики, когда провозглашаемые цели и стратегии развития лишь в малой степени отвечают интересам страны. Не существует однозначного взгляда, единой оценки коррупции. Отчасти, интерес в обществе к проблеме коррупции связан с проведением реформ. Большинство исследователей считают коррупцию источником дезорганизации, общественной «патологией». В то же время лишь немногие обращают внимание на динамику данного социального феномена, учитывают, как коррупция становится проблемой в глазах общества.

Г.Блумер утверждал, что социальные проблемы суть продукты процесса коллективного определения, а не набор каких-то объективных социальных условий [49, p. 298–306]. Многое указывает на то, что проблема коррупции — это вопрос интерпретации, восприятия реальности. Социологическому узнаванию и признанию явления в качестве социальной проблемы предшествует ее обозначение как таковой со стороны общественного мнения [16].

Возможно, такой взгляд на коррупцию связан с концепцией социального конструирования реальности П.Бергера и Т.Лукмана, которые утверждают, что хотя реальность социально определена, само ее определение воплощается в конкретных индивидах и группах, которые творят это определение [50]. С.Чибнелл и П.Саундерс, применив этот подход к анализу коррупции, идентифицировали ее скорее как классификацию поведения, достигнутого в результате переговоров, нежели качество, внутренне присущее определенному типу поведения. Они продемонстрировали, как интерпретация одного и того же действия может изменяться в зависимости от специфики социального контекста и запаса знаний [51].

Исследователи социальных проблем располагаются в континууме от «разоблачителей обмана» до чистых конструктивистов. Дж.Бест описывает подход так называемых «контекстуальных конструктивистов», которые считают, что знание социальных условий может быть использовано не только для того, чтобы объяснить возникновение определенных требований и привлечь внимание к каким-то явлениям, но также для того, чтобы объяснить, почему они притягивают это внимание или даже принимают форму публичной политики [52]. В таком ключе В.Паваралой осуществлено исследование коррупции в Индии. Он отмечает, что коррупция в Индии выступает полем выяснения отношений элитных групп. Это не столько обсуждение самой коррупции, ее сути и так далее, сколько споры и конфликты вокруг экономических, политических и социальных структур, которые различные элитные группы ведут между собой [53, p. 26].

Обвинения в коррупции обычно исходят от групп, стремящихся к реформам. В развивающихся странах эти группы представляют коррупцию как неотъемлемую характеристику прежних политических режимов и общественных систем, которые они стремятся если не разрушить, то, по крайней мере, модернизировать. Таким образом, у этих групп существует прямой интерес в дискредитации прежних режимов при помощи обвинений в коррупции. Поскольку обычно коррупция все же осуждается обществом, обвинения в коррупции служат весьма действенным инструментом манипуляции общественным мнением и инструментом политической борьбы. Довольно откровенные действия российских политиков дают этому прекрасные подтверждения. «Чемоданы компромата» Руцкого, обвинения президента Ельцина и его окружения со стороны оппозиционных групп, взаимные обвинения олигархов, заполнившие средства массовой информации, и так далее… Конечно, это не означает, что такого рода обвинения непременно ложны. Более того, правящие элиты, как правило, вовлечены в коррупцию вследствие поиска возможностей, способов расширения потока благ, притекающих по официальным каналам [54]. Как указывала Е.Этциони-Халеви, элиты — это те, кто охраняет демократию, но они также являются теми, кто при определенных обстоятельствах увеличивает свою силу посредством коррупции правил и процедур демократии [55].

Наконец, коррупция также является инструментом, способным обеспечить вертикальную мобильность тем социальным группам, точнее, их представителям, для  которых закрыты иные возможности. Если ранее указывалось, ссылаясь на Мертона, значение этого канала для этнических групп, то теперь к этому следует добавить и преступные сообщества.

В заключение следует предостеречь от порождающего ложную тревогу или публицистичного отношения к проблеме коррупции в России. Следует обратить внимание на сомнения, высказанные авторами опубликованного в 1998 году доклада о коррупции в России, относительно пресловутой обреченности страны на повальное воровство и коррупцию [56]. Возможно, действительно новым в этом феномене является эксплуатация этого явления, скандалы вокруг коррупции и их политическое использование [5, p. 360].