Онтология коррупции: понятие и содержание

Экономические, рыночно-центристские подходы к изучению коррупции  рассматривают ее как форму социального  обмена, а коррупционные платежи — как часть трансакционных издержек. Среди исследователей, работающих в этом русле, чаще всего называют С.Роуз-Аккерман [28]. В рамках этого подхода коррупция связывается с чрезмерным вмешательством государства в экономические процессы. Коррупция может быть вполне функциональна, поскольку является противовесом излишней бюрократизации. Она выступает средством ускорения процессов принятия управленческих решений и способствует эффективному хозяйствованию. Следует отметить, что эти положения первоначально были сформулированы для стран с централизованно-управляемой экономикой, к которым относилась Союз Советских Социалистических Республик и Россия, а также страны третьего мира. В дальнейшем разработчики данного направления аналогичным образом подходили к анализу коррупции в развитых странах с рыночной экономикой, выступая против расширяющегося государственного участия. В рамках этого подхода рассматривает коррупцию автор известной теории коллективных благ М.Олсон. В дополнении к русскому изданию получившей широкую известность и признание книги «Возвышение и упадок народов: Экономический рост, стагфляция, социальный склероз» он так формулирует свою точку зрения: «Суть нашей позиции состоит в том, что любое законодательство или ограничение, вводящее «рынок наоборот», создаст практически у всех участников побудительные мотивы к нарушению закона и, скорее всего, приведет к росту преступности и коррупции в рядах правительственных чиновников. Таким образом, одна из причин, по которым многие общества серьезно поражены коррупцией госаппарата, заключается в том, что почти все частные предприниматели имеют побудительные мотивы к нарушению закона, при этом почти ни у кого не возникает стимула сообщать о таких нарушениях властям <...> Не только совокупный побудительный мотив частного сектора толкает его обойти закон, но и все побудительные мотивы, характерные для частного сектора, оказываются на стороне тех, кто нарушает правила и постановления. Когда таких постановлений и ограничений становится слишком много, рано или поздно частный сектор (поскольку все или почти все его представители имеют побудительные мотивы к нарушению антирыночных установок или к подкупу чиновников) делает правительство коррумпированным и неэффективным» [29, c. 401].

В преамбуле к Национальному плану противодействия коррупции, предложенному Д.Медведевым, содержится подобная позиция: «Несмотря на предпринимаемые меры, коррупция, являясь неизбежным следствием избыточного администрирования со стороны государства, по-прежнему серьёзно затрудняет нормальное функционирование всех общественных механизмов, препятствует проведению социальных преобразований и повышению эффективности национальной экономики, вызывает в российском обществе серьёзную тревогу и недоверие к государственным институтам, создаёт негативный имидж России на международной арене и правомерно рассматривается как одна из угроз безопасности Российской Федерации» [30].

Наконец, ортодоксальный марксистский подход, в рамках которого коррупция  рассматривалась как основной порок капитализма, потерял свое значение вследствие крушения коммунистических режимов и всеобщего признания факта широкого распространения в них коррупции. Теперь известны концепции, которые, напротив, утверждают, что коррупция являлась важной характеристикой повседневной жизни социалистических стран, структурным элементом их экономической и политической системы. Таким образом, этот подход скорее примыкает к третьему из рассматриваемых направлений.

Природа коррупции в  России

В России социологическое исследование таких проявлений коррупции, как мздоимство и взяточничество, их социокультурых и, в частности, национальных особенностей осуществлялось до начала двадцатых годов ХХ века в рамках «отечественной социологии чиновничества» [31, с. 105]. Были сделаны следующие выводы о природе этого явления в России: 1) подкуп административного лица является традицией; 2) формы взяточничества менялись, но по сути злоупотребление властью сохранялось; 3) воспроизводимость явления нашла отражение в языке, как бытовом, так и литературном — появились как прямые его обозначения, так и многочисленные эвфемизмы. С конца 20-х годов нашего столетия социология чиновничества в России исчезла с научного горизонта. О взяточничестве, коррупции можно было прочитать разве что в сатирических публикациях [31, с. 106; 108; 119]. Научное рассмотрение явления продолжалось лишь в рамках криминологии.

С актуализацией проблемы российской коррупции появилось огромное количество публикаций разоблачительного характера. Проблемой довольно активно занимаются криминологи и правоведы, есть работы социологов, политологов, экономистов, частично посвященные проблеме коррупции. Кроме уже цитированной статьи И.А.Голосенко, следует указать работы М.Н.Афанасьева и В.В.Радаева. В.В.Радаев рассматривает коррупцию в основном с позиций институционального подхода. Вымогательство и взяточничество чиновников он считает «начальной и примитивной формой взаимоотношений предпринимателя и чиновника. С ростом масштабов бизнеса и по мере укрепления взаимного доверия складывается сложная система обмена услугами, а на ее основе — форма сотрудничества в рамках неформальных контрактных отношений» [32, c. 97]. Важным для анализа коррупции в России представляется исследование властных структур, осуществленное М.Н.Афанасьевым. По мнению М.Н.Афанасьева, коррупция проистекает из особенностей властных структур России и укорененности в обществе патрон-клиентских отношений [33].

Для понимания коррупции в современной России важно определить сущность процесса трансформации, происходящего в стране. Российское общество переживает переломный момент своего развития, перед страной снова стоит проблема самоопределения [34, c. 3–17].

Россия и ее история уникальны  — в том смысле, в каком уникальна любая страна, но при исследовании и интерпретации ее бытия возможно использование теоретических концептов, сложившихся при анализе аналогичного опыта других обществ и стран. Россия переживает очередную попытку модернизации. При этом ее наряду с большинством стран Юго-Восточной Азии можно отнести к числу стран, «стабилизированных в переходном периоде» [35, c. 68– 83]. По многим сущностным характеристикам она напоминает крупные «страны-материки» третьего мира, такие, как Бразилия и Индия, а своей традицией мощной имперской государственности — Китай [36, c. 7]. Для России, как и для других стран, осуществляющих системный переход, характерно сочетание «старых» и «новых» институтов и типов поведения. Поскольку страна находится в состоянии продолжительного системного перехода, институты, «отвечающие» за переход, и соответствующие модели поведения начинают доминировать в системе общественных отношений. Отсюда и исходит интерпретация современной России как страны коррумпированного капитализма [37, с. 70–71]. Властвующие группы в современном российском обществе уже не являются традиционной коммунистической номенклатурой, но еще не реализуют себя как элиты общества. Идеально-типическое определение совокупности властвующих групп — «постноменклатурный патронат», паразитирующий на государственных формах. Имеет место тенденция реализации интересов всех господствующих групп в обход легально определенных правил и процедур. Более того, это становится обычной практикой. В то же время на предприятиях отмечается усиление личной зависимости работников от администрации. Наблюдается тенденция сращивания в «единый лоббистский организм» на государственно капиталистической основе ведомств и головных отраслевых корпораций, а также «приватизация» формально государственных институтов и превращение клиентарно-организованных частных и частно-корпоративных интересов практически в единственную действенную власть [33, с. 260; 270; 272; 280 - 281].

Изложенные выше особенности нынешнего  этапа развития России таковы, что  при анализе многочисленных проявлений коррупции можно применить многие из рассмотренных здесь подходов. Однако следует учитывать конкретные цели и задачи, которые ставит перед собой исследователь, а также особенности объекта исследования. Пестрота социальной жизни, почти параллельное существование в многонациональной стране различных укладов, часть которых характерна для традиционных обществ, а другая типична для обществ индустриальных или даже более продвинутых, обусловливает правомерность такой исследовательской тактики.

На возникновение и уровень  коррупции влияют следующие институциональные условия:

монопольная власть чиновников; в  частности, при распределении государственных  товаров или государственном  регулировании цен и установлении квот на производство, экспорт и импорт товаров; лицензировании экономической деятельности;

определенная степень свободы действий представителей власти, которую они вправе использовать; чем больше свободы дано чиновнику, тем больше у него возможностей толковать правила в обмен на незаконные выплаты или иные блага; строгие правила — хорошая профилактическая мера, если им следуют, но результативнее — упростить правила;

определенная степень учета, контроля и прозрачности действий представителей власти; здесь, однако, существует опасность коррупции самих контролирующих институтов и, таким образом, восхождения коррупции на более высокие уровни управления [37, p. 116–119].

Поскольку мотивы коррупции связаны  с личной выгодой, многие полагают, что едва ли не самое важное —  хорошо оплачивать работу государственных  чиновников, а также иметь отлаженную систему поощрений и продвижения чиновников по служебной лестнице, чтобы выполнение правил сулило большее вознаграждение, чем их нарушение в пользу клиентов. Здесь, однако, уместно напомнить об обоснованных сомнениях как относительно результативности этих мер, так и значимости самого фактора [31, с. 106 –108].

Коррупция как социальное отношение

Социологический и экономический  подходы к коррупции отличаются от юридического. Юристов интересует, прежде всего, сам факт криминального события, момент преступления. Коррупция — это, прежде всего, отношение, в котором одна из сторон непременно является представителем власти. Другая сторона ему противостоящий субъект, заинтересованный в получении неких услуг (благ), следовательно, это - отношение обмена. С точки зрения отношений обмена можно предположить, что модели коррупции могут выглядеть следующим образом:

представитель власти — субъект  бизнеса;

чиновник–политик;

представитель власти — индивиды, решающие свои частные проблемы, не связанные с бизнесом или политикой.

Анализ внутренних взаимодействий бюрократического аппарата позволяет придти к выводу, что на самом деле все эти модели имеют трехчленную структуру «шеф — агент — клиент». Э.К.Бэнфилд считал, что «коррупция становится возможной, когда существуют три типа экономических агентов: уполномоченный, делегирующий полномочия и третье лицо, доходы и потери которого зависят от уполномоченного. Уполномоченный подвержен коррупции в той мере, в какой он может скрыть коррупцию от делегирующего полномочия. Он становится коррумпированным, когда приносит интересы делегирующего полномочия в жертву собственным, нарушая при этом закон» [38, с. 20].

Анализ поведения и его мотивации  на микроуровне позволяет многое понять, однако не дает возможности  ответить на вопрос, почему модели коррупционного поведения приобретают массовый характер и становятся привычно-типическими в России. Эти достаточно универсальные положения следует вписать в конкретный социальный контекст современной России.

Политические и экономические  реформы означали снятие многих ранее существовавших запретов и ограничений самостоятельных социальных действий и установление новых для бывших советских граждан прав и свобод. «Возросшая самостоятельность социальных субъектов» в условиях дефицита правовых установлений и традиционного для России правового нигилизма имеет следствием расширение поля произвола и беззакония в различных сферах жизнедеятельности общества, включая и все уровни иерархии власти. Произошла определенная «институционализация неправовой свободы». Речь идет о превращении специфических практик «в устойчивый, постоянно воспроизводящийся феномен, который, интегрируясь в формирующуюся систему общественных отношений (экономических и неэкономических), становится нормой (привычными образцами) поведения больших групп индивидов и постепенно интернализируется ими» [39, с. 54–55]. По мнению М.Шабановой, в контексте социальных взаимодействий феномен коррупции (взяточничества, казнокрадства и так далее) — это «двусторонние солидаристические неправовые взаимодействия». На высших уровнях властной иерархии — это солидарность в незаконном расходовании средств бюджета, заключение заведомо убыточных для казны договоров, невыгодная для государства приватизация, принятие законов ориентированных исключительно на групповые интересы [39, с. 59]. Об этом же писал и Л.Косалс. Быстрый слом прежнего механизма, поощрявшего следование социальным нормам, и, следовательно, механизма санкций за их нарушение, ведет к тому, что индивиды и социальные группы теряют ориентиры своей деятельности, нарушается социальный порядок. По мнению Л.Косалса, происходит «неформальная институционализация множества экономических феноменов». Он приводит примеры, среди которых, в частности, незаконная приватизация государственной собственности [40, с. 49]. Однако «Государственное вмешательство и взяточничество, вероятнее всего, питают и усиливают друг друга. В традиционно коррумпированных государствах старая элита пытается убедить общество в необходимости государственного вмешательства, чтобы поддерживать приток взяток» [41]. «Приватизация может снизить коррупцию, выведя некоторые активы из под контроля государства и преобразовав произвольные государственные решения в частные, продиктованные рынком» [42]. Даже с учетом того, что в процессе приватизации возникают дополнительные возможности для коррупции, они существуют лишь временно, пока происходит сам процесс передачи государственной и муниципальной собственности в частные руки.