Заговор Средневековья

Михаил Сокольский

«ЗАГОВОР  СРЕДНЕВЕКОВЬЯ»

В начале XIII века русский  народ, разделившись на целый ряд  более или менее самостоятельных  государственных единиц, в ходе органического  своего развития закладывал основы многообразной  хозяйственной, культурной, политической жизни. Отколотый выбором особой ветви христианской религии от тогдашней Европы, он тем не менее еще продолжал развиваться как типично европейский народ. Одной из решающих черт его реального жизненного строя было отсутствие деспотической власти, столь характерной для всех восточных государств — более того, русские города, не обладая, как правило, теми юридическими вольностями, что города западные, нередко были во внутреннем устройстве даже свободнее их. Они то и дело сами назначали себе князей и прогоняли их при первом же разочаровании. А главное: многочисленные княжеские междоусобицы лишь в редких случаях затрагивали плоть народной жизни, в которой зрела богатая, своеобразная, европейская по своему типу цивилизация, сугубо индивидуальная в различных городах и все же общенародная, русская.

Эта многообещающая историческая заря была прервана страшной грозой. В  школе нас всех учили: монгольским  нашествием. Но ни в школе, ни в вузе, ни в литературе почему-то не задавались вопросами: Действительно ли неотвратима была гроза? Почему она оказалась такой опустошительной не только для русских городов, но и для русской души? Почему вместе с крышами домов и куполами церквей, вместе с жизнями женщин и детей была унесена, навеки унесена русская свобода? А из этих вопросов неизбежно вытекает другой вопрос: подлинно ли все дело было в завоевательном порыве какого-то обезумевшего варварского народа из неведомых глубин Азии?

Исторические факты  и обстоятельства, если вглядеться в них чуть внимательнее, не оставляют сомнения в ответе: нет, нет и еще раз нет! Русский народ, русская культура, русская свобода были преданы и проданы изнутри. Они стали жертвой своего рода заговора. Заговора против первоестественных основ народной жизни, который был, вероятно, задуман еще до 1220 года, а затем осуществлялся не одно столетие. Но решающим, переломным моментом в его истории оказалось именно время с конца 30-х годов до середины 60-х годов XIII века. И ключевой фигурой его был русский «национальный герой» Александр Невский. Проследим же общеизвестные факты его жизни, но в более широком контексте, чем это обычно делается.

Александр родился в  семье Ярослава Всеволодовича, ставшего за пять лет до этого новгородским князем. И действия этого князя  на протяжении всей его долгой и  бурной политической жизни, и характер его влияния на любимого и, судя по всему, доверенного сына Александра показывает, что именно от него-то и исходила идея исторического предательства, именно им-то и принято было роковое решение отдать Русь азиатским пришельцам ради установления деспотической системы власти. Ненависть к древнему народоуправству он впитал с молоком матери и стал проявлять очень рано: в 18 лет, посаженный отцом, великим князем Всеволодом, на княжение в Рязани, он повел себя так, что горожане незамедлительно прогнали его, и тогда он вызвал дружину отца, которая сожгла город дотла. Но с особой свирепостью он стремился подавить волю самого вольного из русских городов, Новгорода. По историческим источникам легко проследить целую цепь действий, которые на первый взгляд, может быть, и кажутся лишь обычным в те времена княжеским произволом (увоз в оковах выборных старейшин города, голодная блокада города, военные походы против избранных гражданами князей — все это было современникам не в диковинку), но в логической совокупности, последовательности, настойчивости своей они представляли собой уже нечто из ряда вон выходящее. Постепенно ему, очевидно, становилось все более и более ясно, что полное подавление, объединение, закабаление Руси недостижимо без вмешательства какой-нибудь дополнительной, высшей или внешней силы, без коренного подрыва внутренних возможностей русского народа — без подрыва его душевных и жизненных сил. И он искал.

Может быть, именно этим и объяснялась его провокационная, авантюристическая «политика» по отношению к западным соседям Новгорода — литовцам, ливонскому ордену, финским племенам, Швеции, Дании, которых он постоянными нападениями, вторжениями, угоном мирного населения и т.д. явно стремился вызвать на большую войну (так в 1223 году, отмеченном первым появлением монголов на восточной границе Руси, он стянул двадцатитысячное войско к западной ее границе, чтобы — не более и не менее! — овладеть далекой тогда Ригой, но застрял уже перед Ревелем).

Расчет на то, что военный  взрыв мог бы облегчить установление княжеской диктатуры, был вполне логичен и отнюдь не лишен реальных оснований в конкретной исторической ситуации тогдашней Руси. При этом перед князем открывались два возможных пути, и он мог бы выбрать любой из них, учитывая, как сложатся обстоятельства: он мог использовать угрозу иноземного завоевания как пружину для сплочения народа, как предлог для расправы со всеми свободолюбивыми, антидиктаторскими элементами (однако, это скорее в духе более поздних времен); и он мог в надлежащий момент пойти на сговор с вовлеченным в войну врагом, чтобы при его непосредственной помощи обеспечить себе неограниченную власть над собственным народом.

Однако, те старания Ярослава так и остались тщетными: потенциальные  враги, не чувствуя за собой достаточной силы, не ввязывались в большую войну. Но когда около 1235 года, если не раньше, до него стали доходить известия, что где-то далеко за Волгой монголы снова продвигаются на запад, на этот раз не летучими отрядами, а большими массами, он понял — это то, что ему нужно.

Есть все основания  предположить, что Ярослав связался с Батыем еще до того, как монгольские  полчища в конце 1237 года ворвались  в русские земли. Конечно, никаких  письменных свидетельств или преданий о переговорах тайных посланцев  русского князя остаться не могло, но если проследить все действия обеих сторон от самого начала вторжения и вплоть до рокового вызова в далекий Каракорум, то остается впечатление поразительной согласованности, как бы взаимного подыгрывания, которое, если судить лишь по историческим источникам, находит какое-то объяснение разве что с момента основания Золотой Орды в 1243 году, когда Ярослав, будто бы поняв безнадежность сопротивления азиатским завоевателям, с тяжелым якобы сердцем пошел к ним на поклон и получил из их рук высшую власть на Руси.

Вот сухой перечень исторических фактов: декабрь 1237 года — монголы  подходят к первому русскому городу, Рязани, рязанцы взывают к великому князю Юрию Всеволодовичу и его  верному брату Ярославу о помощи, но тщетно; один город за другим становится жертвой нашествия, но какая-то невидимая рука препятствует организации отпора, препятствует такому объединению русских сил, как при первом монгольском вторжении 14 лет тому назад; доходит очередь до великокняжеской столицы, Владимира — Юрий Всеволодович бежит с небольшой дружиной, бросая княжество, из которого верный брат Ярослав успел высосать большую часть сил для войны где-то на далеких северо-западных окраинах, а в это время граждане Владимира героически обороняются во главе с оставшейся в городе великой княгиней, отважной сестрой непокорного Михаила Черниговского; пока в его столице погибают его супруга, двое из его сыновей и многие тысячи подданных, которых он не стал защищать, Юрий ждет на речке Сити помощи большим войском от братьев, которую ему твердо обещал Ярослав, но ждет напрасно — войско Ярослава и шага не делает в том направлении; маленький отряд Юрия не в состоянии оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление монгольским тысячам, великого князя, сбежавшего в лес, ловят и убивают; получив известие о том, что великокняжеский владимирский стол освободился, Ярослав не задумываясь спешит в разоренную столицу, чтобы немедленно забрать бразды правления, странным образом нисколько не опасаясь монголов — и действительно, с того момента, как во Владимире сел он, монголы не трогают больше всю эту часть Руси, более того, отводят основные силы в половецкие степи; наступившую так неожиданно передышку русские князья почему-то совершенно не используют для координации будущих действий, для подготовки к обороне, для приобретения союзников; наоборот, именно в это время развертывается широкая религиозная пропаганда, изображающая всенародную катастрофу как бич божий, как наказание за грехи, призывающая к уходу от мира, парализующая волю народа к сопротивлению; в 1239 году монголы внезапно проявляют агрессивность на юге Руси — а именно против тех городов, где властью овладел старый враг Ярослава, Михаил Черниговский.

В конце похода Батый не без облегчения воспринимает весть о смерти великого хана Угэдэя на другом конце Земли, ибо это удачный предлог, чтобы отвести назад свои вконец усталые отряды — вот, казалось бы, историческое мгновение, когда можно, собрав в один кулак все силы Руси, отрезать пути отступления ослабевшим завоевателям, нанести им решительное поражение, избавить страну от позорного порабощения, но именно в этот момент Ярослав посылает обоих старших сыновей, Александра и Андрея, с огромной по тому времени двадцатитысячной ратью в противоположном направлении, опять-таки в прибалтийские земли; Батыю и его орде удается беспрепятственно, без единого боя, как-то совершенно незаметно проскользнуть по бескрайним русским равнинам за Волгу, где он сразу же создает верховную ставку для прочного закабаления огромной территории, закабаления, возможного лишь благодаря покорности и сотрудничеству местных правителей, среди которых сразу же выделяется Ярослав, без зова первым отправляющийся на поклон к новоявленному властителю и от него получающий ярлык на великое княжение, на первенство среди русских князей — на первенство от имени и по благоволению Золотой Орды; при этом Ярослав не скупится — он обещает своему покровителю не только богатую дань мехами и другими ценностями, не только отправку в рабство десятой части населения собственной страны, но, главное, передачу русских ратников, столь нужных обескровленному войску пришельцев.

На первый взгляд может  показаться, что в резком противоречии ко всей жизни Ярослава находится  его смерть. Здесь действительно  немало таинственного и туманного: на третьем году верной службы в качестве монгольского наместника на Руси Ярослав был совершенно неожиданно вытребован в Сарай к Батыю, но на этот раз не отпущен с «великой честью», а отправлен дальше, в Каракорум, в столицу всей гигантской монгольской империи, по территориальному размаху не знавшей равных в мировой истории, к Туракине, царствующей вдове великого хана, но вместо желанного утверждения в звании великого князя получил из ее рук порцию яда. Историки теряются в догадках. Утверждают, что Ярослав мог в разговорах с находившимся там же папским агентом, монахом Карпини, дать согласие на сношения с главой католичества ради объединения усилий христиан, и что толмач их мог донести об этом. Но с этим плохо согласуются не только вся сущность, вся предыдущая жизнь Ярослава, не только те политические цели, которые он и весь его род столь настойчиво преследовали, но и объективные внешние обстоятельства: если он и решился изменить самому себе, то почему он такое затеял как раз в этом месте, прямо в пасти льва, да с посланным не к нему монахом, да в момент окончательного упрочения монгольского владычества, да в отсутствие любой реальной силы и всех атрибутов, которые могли бы придать подобным переговорам какое-либо практическое значение.

Другая группа историков  ищет причины странной смерти Ярослава во враждебных отношениях, царивших между Сараем и Каракорумом: владимирский великий князь был-де явным ставленником Батыя, и удар был предназначен последнему. Но ведь в этом случае ханша должна была, надо думать, иметь своего собственного ставленника, который был бы готов через голову Батыя сотрудничать прямо с великоханским двором, который подчинялся бы непосредственно ей. Но изменить всю структуру монгольской империи было явно немыслимо. Так можно ли предположить, что из одного желания досадить Батыю Туракина решилась на акт не только бессмысленный (ибо Батый, естественно, мог легко найти другую марионетку), не только весьма рискованный с точки зрения монгольских имперских интересов, но и совершенно не соответствующий изощренно-хитрой психологии восточной правительницы (ведь она прекрасно знала, как нанести Батыю куда более болезненные удары — не могла же она думать, что владыка Золотой Орды будет страшно горевать по поводу смерти своего русского холуя). Этой версии не очень соответствует и то обстоятельство, что и супруга великого князя, Феодосия, и сам Батый вскоре после отъезда Ярослава из Сарая каким-то образом узнали, что против него что-то готовится, и послали ему вдогонку человека, чтобы предупредить его. Значит, речь шла о заранее замышленном убийстве, об интриге, план которой ханша отнюдь не вынашивала тайно и скрывала в глубинах своей коварной души.

Чтобы понять причину  и пружину какой бы то ни было интриги, естественно прежде всего  задаться вопросом: кому это выгодно? В данном случае напрашивается ответ: тому, кто должен был занять место умершего.

Нет, не только слова, но и все поступки Туракины убеждают в том, что для нее свет сошелся  клином именно на Александре (прозванном в будущем «Невским») и только на Александре — очевидно, потому, что она была уверена в нем, имела какие-то обещания от него, видела в нем человека, через посредство которого монголы и будут владеть Русью «свободнее и окончательнее», она звала его на действительно освобожденное специально для него место. Да весь тон ее посланий, вся та поспешность, деловитость, уверенность, с которой она их отправляла, невольно создают определенное впечатление: это убийца зовет после удачно завершенного дела косвенного сообщника, чтобы пожать плоды преступления. Монголы безусловно успели приглядеться к нему, распознать не только по его словам, но и по делам подлинные его политические намерения, его психологические особенности и корни.

Александр был во всем сыном своего отца. К 1246 году, однако, уже стало достаточно ясно, что в нем все черты Ярослава доведены до крайности, все страсти Ярослава до исступления, все цели Ярослава до самой фанатической, экстремистской формы. На внушенное воспитанием — дух княжеского самовластия, презрение к русской свободе, ненависть ко всему западному, упование на монгольскую помощь — у него наложились и неизгладимые впечатления детства, и сугубо индивидуальные черты ума и характера. Не вызывает сомнения, что сам Ярослав видел именно в Александре свою надежду, наиболее достойного продолжателя своих дел, человека, которому он может доверять в самых рискованных и сомнительных предприятиях. Это легко проследить на их фактических взаимоотношениях в течение многих лет.

Вместе с тем, Александр  как личность оказался как нельзя более подходящим для той задачи, которую ему предстояло выполнять и по воле отца, и по собственному побуждению. Это был князь, идеально воплощавший идеал макиавеллизма и в то же время в чем-то предвосхищавший вождей-демагогов нового времени с их умением создавать вокруг себя искусственный ореол, с их способностью увлечь своих сторонников звучными фразами, с их склонностью к расчетливой саморекламе и безоглядному авантюризму, к чему, вероятно, присовокуплялась аура некоего подлинного личного магнетизма, некой подлинной харизмы.

Не будет преувеличением сказать: когда Александр в возрасте 16 лет стал самостоятельным правителем Новгорода, он был сложившимся человеком. И все, что он делал с этого  момента в оставшиеся ему 27 лет  жизни, было последовательным проведением  одного плана.

Вот его реакция на начавшееся в 1237 году наступление монгольских  орд на Русь: он расширяет строительство  укреплений и усиливает военный  нажим все на тех же литовских  и балтийских границах, упорно продолжая  в час народной беды старую политику Ярослава — конечно, следуя его же указаниям — и просто игнорируя падение и разорение Рязани, затем Коломны, Москвы, Твери, многих, многих других городов, сожжение Суздаля, опустошение самого Владимира, наконец, осаду Торжка, жители которого именно ему, Александру, посылают слезные мольбы о помощи; после того, как монголы вырезали население Торжка, они направляют часть сил на Новгород — но Александр, как это ни странно, и пальца не разгибает, чтобы защитить собственную столицу; тут происходит чудо — за 100 верст до цели монголы внезапно останавливаются, а затем — небывалый случай — поворачивают назад (задав тем самым историкам загадку на многие века: ученые выдвигают объяснения самого различного содержания, вплоть до явно несуразных, вроде того, что у монголов уже были на исходе силы, но ни один не решается предположить, что здесь мог сказаться сговор монголов с русскими князьями-предателями, а ведь только такое предположение в какой-то мере может оправдать чудовищное бездействие Александра).

И вот настает день 15 июля 1240 года. День так называемой Невской битвы. Так как на этом сражении в значительной мере основана посмертная слава Александра, его ореол «национального героя», воздействие его имени в совершенно определенном историческом направлении, то рассмотрим здесь самым подробным образом всю подоплеку и самого этого события, и последующего его прославления в народной памяти. Тем более, что при этом особенно выпукло выступают самые характерные, самые сокровенные черты этой роковой исторической личности.