Триада базовых понятий и формы государственного правления

Подобно своим предшественникам, сознавая неразвитость присущих российскому  обществу форм политического самовыражения, либеральная юриспруденция начала ХХ в. не питала иллюзий относительно его мгновенного и массового обращения к общедемократическим идеалам. [6] Однако в отличие от либералов середины XIX в. ее представители не считали необходимым ограничивать доступ всего населения к участию в государственном управлении. Универсальным средством минимизации возможных отрицательных последствий приобщения к активным формам политической жизни масс населения считалось совершенное законодательство, регламентирующее права и свободы, исключающие возможность их взаимного столкновения.

В либеральном сценарии преобразования страны институту прав и свобод человека, реализуемому в контексте широкомасштабной правовой реформы, отводилась двоякая роль. С одной стороны, он выступал как необходимый конструктивный элемент правового государства и гражданского общества, реализация которых в России была хотя и отдаленной, но, несомненно, декларируемой целью российских либералов начала ХХ в. С другой стороны, с его помощью предполагалось решить ряд задач на первом этапе преобразования страны.

В отечественной историко-правовой науке существует точка зрения, основанная на тезисе о том, что русская либерально-правовая мысль конца XIX – начала XX в. оказалась в достаточной степени поляризована и была представлена, главным образом, двумя направлениями – позитивистским и аксиологическим (естественно-правовым). [13] Российская либеральная правовая мысль объединялась при переходе к практической законотворческой деятельности, когда из горнила теоретических споров рождались проекты законов, содержавших в целостном виде правовую концепцию либеральной модели реформирования страны.

В отличие от государства  и личности, понятие общества является менее разработанным в теории, и в программатике отечественного либерализма. Российская либеральная политико-правовая мысль пришла к выводу о решающей роли государства как инструмента социально-политических преобразований, уравновешиваемого, в свою очередь, законодательным закреплением прав и свобод личности. В своем курсе государственного права Н.М. Коркунов справедливо указывает, что «общество стали отличать от государства только в настоящем столетии», а до этого государство отождествлялось с обществом. [7]

Важное место в наследии отечественного либерализма занимает собственно вопрос исследования разнообразных  теоретических аспектов гражданского общества как одного из системообразующих элементов проектируемого либералами оптимального типа общественного устройства. В связи с переходом либеральных сил к практической реализации своих теоретических разработок особый акцент делался на способах реализации концепции гражданского общества в условиях российской политической специфики. Предлагаемые способы, чего, собственно, и следовало ожидать, в целом совпадают с теми, которые выдвигались для осуществления трансформации государственного строя. Однако дополнительным, важнейшим условием построения гражданского общества в глазах либералов выступали экономические факторы, связанные с формированием его социальной основы. Поскольку в начале века попытки трансформации экономической системы посредством законодательной деятельности еще не носили системного и глобального характера, мы можем говорить в основном о двух направлениях либеральной деятельности в этой сфере. Во-первых, речь идет о реализации классической составляющей либеральных требований к власти, заключающейся в участии общества в формировании бюджета и контроле за его исполнением. Во-вторых, применительно к России, важнейшим условием формирования социальной основы гражданского общества была реформа сложившейся началу ХХ в. системы аграрных отношений. Не входя в подробное рассмотрение данных вопросов, требующих самостоятельных специальных исследований, укажем на необходимость комплексной оценки либеральной программы преобразований, всех ее составляющих. При ином подходе многие из либеральных законодательных разработок выглядят если не явной маниловщиной, то, как минимум, кажутся несколько преждевременными для России рубежа XIX-XX вв.

В российской политико-правовой науке теория правового государства  получила свое самобытное, глубоко  научное развитие. Прежде всего, следует отметить и ею гармонии между интересами личности и общества в правовом государстве. Российской либеральной теории удалось в своих разработках пройти между Сциллой индивидуализма, ведущего общество к анархии, и Харибдой коллективизма, возвращающего общество к «полицейскому государству». Идея общественного интереса, солидарности и т.д. легли в основу совмещения интересов личности и общества путем решения правовым государством важнейших социальных вопросов. Особое значение уделялось разработке концепции личности, ее основных прав и свобод, выяснению ее природы и места в системе взаимоотношений концептов государство, личность, общество, что особенно было свойственно школе «возрождения естественного права».

Пути разрешения проблем  соотношения права и власти, личности и государства и общества, права и справедливости во многом определялись конкретно-историческими условиями жизни России, что не помешало русским мыслителям развить фундаментальные, основополагающие принципы правового государства. Этим, собственно, и определяется интерес к их наследию, наследию многообразному и подчас противоречивому.

Неудачи российского  либерализма начала ХХ в. показали, что предлагаемые им рецепты общественных преобразований неэффективны в условиях кризисных периодов в развитии общества, что, тем не менее, не отменяет значимости изучения и учета результатов их теоретического поиска для понимания общественно-политических процессов. Главные ошибки здесь лежат в русле безоглядного отрицания любого опыта прошлого либо отказа от него по неким морально-этическим основаниям, связанных, как правило, с обвинениями либералов в гибели России.

Вряд ли следует рассматривать усилия либеральных юристов начала ХХ в. как панацею от всех бед и болезней, поразивших социальный организм России той эпохи. Уместными представляются слова В.С. Соловьева, который, оценивая возможности права как инструмента реформ, писал: «Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад». Но именно этой сверхзадаче и был посвящен творческий поиск российских либералов.

§ 3.2. Российские либералы конца XIX – начала ХХ вв.

о представлениях государственных форм правления

Исследование воззрений  идеологов российского либерализма  начала ХХ века на проблему исторической динамики государственных форм представляет интерес и с политико-практической, и с научно-теоретической точки зрения. Во-первых, в условиях становления современной российской государственности чрезвычайно важен учет мирового исторического опыта политической модернизации, позволяющий выявить доминантный вектор последней, а во-вторых, обращение к обозначенной теме способствует изучению либеральной концепции правового государства на теоретическом и практическом уровнях. [4; 6].

Магистральной политической тенденцией Нового времени либеральные  идеологи считали переход от полицейского (абсолютистского, бюрократического) государства к конституционному.

Отличительной чертой первого  признавалась бесконтрольность власти, ее надзаконный и внезаконный  характер и, как следствие, абсолютное бесправие подданных. Исходя из положения личности в полицейском государстве, либералы утверждали, что «нет другого государственного строя, в котором человеческое достоинство страдало бы так сильно» [3]. Б.А. Кистяковский указывал, что, оскорбляя личность, полицейское государство убивает всякую личную и общественную инициативу и самодеятельность. Причем бюрократия прямо заинтересована в этом, поскольку во всяком проявлении инициативы со стороны общества видит покушение на свои полномочия.

Вместе с тем идеологи российского либерализма замечали, что полицейскому государству даже «в моменты наибольшего развития его всепоглощающей деятельности» не удавалось полностью подчинить жизнь каждой личности лишь своим интересам [3]. «Именно отдельный человек, представляющийся с первого взгляда ничтожной величиной по сравнению с государством, – писал Б.А. Кистяковский, – оказывается наиболее сильным для него противовесом» [3]. Для такого человека мелочная опека является совершенно невыносимой, он начинает отстаивать перед государством свои интересы и права. Постепенно эта позиция становится характерной для большего числа людей, происходит неуклонная трансформация общественного сознания на базе либеральных и демократических ценностей, несовместимых с теорией и практикой полицейского государства [5].

Таким образом, переход от полицейского государства к конституционному представлялся идеологам нового либерализма результатом рационализации власти [5], идущей параллельно с процессом либерализации общественного сознания.

Однако либералы отмечали, что объективная неизбежность этого перехода отнюдь не предопределяла его мирный характер, поскольку старый режим «не сдавался без боя», широко используя для защиты репрессивные меры [12]. В итоге со временем для поддержания старого режима «и для устрашения общества могут оказаться нужными репрессивные меры более тяжелые, чем какие по своему экономическому, гражданскому и культурному уровню общество способно выдержать, не заражаясь духом протеста, <…> не становясь безусловным и непримиримым врагом» власти, и когда такое состояние умов создалось, – заключал либерал, – падение старого режима ничем устранено быть не может [13]. Как указывал Б.А. Кистяковский, никакой государственный порядок не может быть долговечным, если он не находит себе опоры в общественном сознании [3].

Замена полицейского режима конституционным, отмечал Н.И. Кареев, «совершалась главным образом путем революций, путем полного ниспровержения старого строя для воздвижения на его развалинах совершенно нового здания» [2].

Своеобразие становления  конституционных порядков, по мнению либеральных деятелей, предопределило значительную роль политического заимствования в этом процессе. Новое государственное здание в большинстве стран, указывал Н.И. Кареев, «пришлось создавать вновь и сразу, на пустом <…> месте, <…> по имевшимся уже образцам, на основании известных теоретических соображений», так что «все современные конституции имеют свой прототип в государственном устройстве Англии и являются лишь отдельными случаями практического применения, в сущности, одной и той же конституционной теории, в основу которой была положена своего рода идеология английской конституции» [2]. Аналогично утверждение М.М. Ковалевского. Отрицание прошлого в ходе становления конституционных государств, указывал он, совершалось во имя некоторой общей теории, которая была не только чисто абстрактным произведением политической мысли, но и обобщением и возведением в принцип некоторых уже существовавших в жизни образцов [5].

Однако, по убеждению  либералов, это было именно заимствование, а не подражание, ибо иностранные образцы приспосабливались, творчески перерабатывались применительно к конкретным условиям с учетом особенностей национальной истории и психологии. Причем переработка эта, отмечал М.М. Ковалевский, зачастую осуществлялась в направлении демократизации английских учреждений, к чему подготовили Европу французские просветители [5].

Если еще в первой половине XVIII века признавалось бесспорной истиной, что свобода и демократия невозможны в обширных государствах, обладающих десятками миллионов  жителей, то теперь не возбуждает больших возражений обратное мнение. Эта коренная перемена во взглядах объясняется тем опытом, которым мы обязаны конституционным учреждениям и, прежде всего, народному представительству» [15]. Помимо парламента с законодательными полномочиями, важнейшими элементами конституционной государственности либеральные деятели считали конституцию, закрепляющую права и свободы граждан, разделение властей, ответственность министров, административную юстицию.

По мнению либералов, дальнейшая трансформация конституционного государства будет осуществляться в нескольких направлениях. Во-первых, по линии расширения прав и свобод граждан, в перечне которых важнейшее место займет «право на достойное существование» как гарантия реализации всех прочих субъективных прав. Поясняя эту мысль, П.И. Новгородцев указывал, что «пользование свободой может быть совершенно парализовано недостатком средств», так что свобода «может остаться недосягаемым благом, закрепленным <…> юридически и отнятым фактически» [10]. Иными словами, отечественные либералы предрекали усиление социальной функции государства, связанной, прежде всего, с реализацией «права на достойное существование» для граждан, т.е. гарантирование государством комплекса социальных прав – права на труд, на отдых, на здоровые и безопасные условия труда, на забастовку, на защиту от безработицы, на социальное обеспечение и социальное страхование, на образование, на пользование достижениями культуры и т.п. Подчеркивая данную тенденцию в развитии правового государства, Б.А. Кистяковский и С.И. Гессен выдвинули понятие «правового социализма».

Второе направление  трансформации правового государства  либералы начала ХХ века связывали  с демократизацией принципов  формирования народного представительства и усилением его роли в осуществлении государственной власти.

Последняя тенденция  находила отражение в переходе от дуализма к парламентаризму. Коренное различие между данными типами политического  строя конституционного государства  идеологи нового либерализма видели в процедуре назначения правительства и контроля над ним. Если в дуалистических государствах кабинет министров назначался главой государства единолично, то в парламентарных глава государства вынужден был советоваться с парламентом.

Отдавая предпочтение парламентарной системе, либералы вместе с тем отмечали, что становление того или иного типа конституционного государства есть результат взаимодействия целого ряда факторов: исторических традиций, находящих преломление в уровне и особенностях политической культуры населения, степени развитости партийной системы, расстановки политических сил в момент формирования конституционализма. Дуалистический тип государства, указывали они, как правило, формируется в тех политических культурах, где традиционно сильны позиции монархического начала. Однако, в отличие от немецких ученых, отечественные либеральные государствоведы не склонны были отводить монархическому фактору решающую роль [13].

Конституционное государство  либералы связывали с различными вариантами децентрализации, предполагая, что со временем преобладающим ее типом станет федерация, ибо она дает возможность сочетать выгоды мелкого государства, в котором демократия мыслима, с большей безопасностью, которая обеспечивается значительностью территории и населения федеративного государства [10].

Основной тенденцией эволюции форм правления большинство  идеологов нового либерализма считали  переход от монархии к республике. Обращаясь к политическому опыту западных стран, они указывали, что при становлении принципов конституционализма выбор формы правления определяется совокупностью факторов, решающим среди которых является степень устойчивости монархических традиций как гаранта порядка, стабильности и справедливости, отсутствие которого приведет к хаосу [10].

«Необходимо стечение крайне неблагоприятных условий, – указывал М.М. Ковалевский, – чтобы заставить народ, привыкший жить под покровом исторической династии, свято сохраняющий свои конституционные  обязанности по отношению к призвавшей его нации, произвести республиканский переворот» [5].

Помимо этого, выбор  европейских стран в пользу конституционной  монархии, с точки зрения Ф.Ф. Кокошкина, был вызван еще рядом причин. Во-первых, европейские правящие династии представляли собой серьезную политическую силу, не желавшую уступать своих позиций. Во-вторых, огромное значение имело то обстоятельство, что сама конституционная теория сложилась на английском образце, и сыграло роль соображение международного характера: в монархической Европе легче было добиться признания и поддержки монархическому государству [11].