Требования и тактика бюргерства в крестьянской войне в Германии в 1525

  3.3 Бюргерство и гуманнизм 
 
   Оппозиционные настроения немецкого бюргерства нашли своё идеологическое выражение в гуманистическом движении. В Германию гуманизм проник из Италии, но при этом немецкий гуманизм имел свои собственные корни в новых экономических и социальных явлениях конца XV и начала XVI в. «...Вся эпоха возрождения, начиная с середины XV века, так и вновь пробудившаяся с тех пор философия были в сущности плодом развития городов, т. е. бюргерства».( Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии, 1952, стр. 48. ) Зарождавшиеся в немецких городах буржуазные отношения создали благоприятную среду для развития новой идеологии. В отличие от характерного для феодальной идеологии схоластического направления, которое отвергало значение человеческого знания и опыта и подчиняло науку богословским догмам, новое направление мысли отстаивало самостоятельный характер опытных наук. В это время, когда ростки буржуазной культуры только появились, её деятели были неспособны порвать с христианской традицией; они требовали, однако, критического отношения ко всем старым авторитетами стремились дать самому христианству и «священному писанию» новое толкование в духе светского мировоззрения. Для достижения этой цели немецкие гуманисты, вслед за итальянскими, обратились к античной культуре, которую они толковали по-своему и в которой видели корни самого христианства. 
 
   Особенности гуманистического движения в Германии определялись указанным уже развитием оппозиционных настроений в немецком бюргерстве, широким движением недовольства в разных слоях общества, засильем католической церкви в раздробленной стране. В отличие от итальянских гуманистов, близких к аристократическим кругам мелких герцогских дворов, немецкие гуманисты развивали свою деятельность главным образом в университетах и представляли собой более сложную группировку, в состав которой входили молодые университетские магистры, литераторы, странствующие поэты, проповедники и т. п., выходцы как из городского патрициата, так и из других, самых разнообразных слоев населения. Гуманистическое движение в Германии отличалось своим интересом не столько к математике, медицине, праву, сколько к вопросам религии, философии и морали, т. е. к вопросам, которые больше всего волновали разнородную политическую и церковную оппозицию. Вместе с тем в немецком гуманистическом движении нашли своё отражение характерные для бюргерства колебания и боязнь практического подхода к «больным» вопросам немецкой действительности и их радикального решения. Немецкие гуманисты, хотя и касались многих проблем общественной и политической жизни, старались не выходить за рамки чисто теоретических, абстрактных рассуждений и не хотели, чтобы их критические идеи сделались достоянием народных масс. 
 
В кругах немецких гуманистов в начале XVI в. большим авторитетом пользовался широко известный во всех странах Западной Европы Эразм Роттердамский (1466—1536), являвшийся одним из самых образованных людей того времени. Эразм родился в Голландии. Он с большим увлечением изучал древние языки, которыми овладел в совершенстве, и произведения итальянских гуманистов. Живя в Нидерландах, Франции, Англии, Италии и больше всего в Германии, Эразм с энтузиазмом занимался наукой и литературой. С 1513 г. его постоянным местожительством стал город Базель. В своей литературной деятельности Эразм был теснейшим образом связан с немецкими гуманистами. 
 
Эразм перевёл с греческого на латинский язык Библию и произведения «отцов церкви». В переводе и особенно в комментариях он стремился дать текстам свою гуманистическую трактовку. Большую популярность получили сатирические произведения Эразма ( «Похвальное слово глупости», «Домашние беседы» и др.), в которых затрагивались важнейшие вто время религиозно-филосовские, политические и социальные проблемы. Тонкой и острой сатирой Эразм вскрывал недостатки общества. Во всех областях политической, культурной и церковной жизни он видел пошлость, пустой формализм, бессмысленную догматику и прежде всего глупость (т. е. отсутствие разумного начала ), которая по мнению Эразма, овладела всеми сторонами жизни каждого отдельного человека и разных сословий общества. Дворян и знать он относит к «сословию безумства» за праздные занятия вроде охоты, за жизнь, лищённую разумной цели. Сатира Эразма бичует тех, которые «кичатся благородством своего происхождения», хотя и «не отличаются ничем от последнего прохвоста», которые хвастают скульптурными и живописными изображениями своих предков и «готовы приравнять этих родовитых скотов к богам».  
Сатира Эразма созвучна критике праздной жизни класса феодалов; эта критика была характерна для возникавшего в то время класса городской буржуазии. Правда, в «Похвальном слове глупости» говорится, что «глупее и гаже всех купецкая порода». Но автор имеет здесь в виду определённые черты купеческого быта, «ибо купцы, — говорится там, — ставят себе самую гнусную цель в жизни и достигают её наигнуснейшими средствами: вечно лгут, божатся, воруют, жульничают, надувают, при всем том мнят себя первыми людьми в мире потому только, что пальцы их украшены золотыми перстнями». Самый же предпринимательский дух нового класса Эразм не подвергают критике, а связанное с предпринимательством стремление к положительным знаниям считал разумным. Особенно достаётся в сатирических произведениях Эразма католическому духовенству, схоластической «науке» и богословам. Высмеивая внешнюю обрядовую сторону католической церкви, феодальную идеологию и всю систему средневековых воззрений, Эразм по существу отстаивал новые принципы зарождавшихся буржуазных отношений. Вместе с тем Эразм отражал характерную для его времени незрелость буржуазной мысли. При всём радикализме своей сатиры он старался сохранить основы религиозного мировоззрения и требовал подведения под христианскую религию рационалистической основы. Эразм высмеивает тех «праведников», которые объявляют человека и всю земную жизнь греховными, проповедуют аскетизм и убиение плоти и стремятся лишь к созерцанию потустороннего мира. Человека следует считать нормальным, говорится в «Похвальном слове глупости», шока душа его пользуется по своему усмотрению телесными органами». Но он считает «безумием» также поведение «большинства людей, занятых одними телесными вещами и склонных думать, что ничего другого не существует». Правда, устами «Глупости» Эразм утверждает, что «название безумца больше подобает праведникам, нежели толпе». Стремление к примирению религии и разума составляло основу противоречивых философских взглядов Эразма. 
 
Эразм олицетворял и политическую беспомощность бюргерства того времени. В абстрактной форме он весьма резко критиковал королей, князей, чиновников и все политические порядки феодального общества, но не считал возможным сделать из своей критики какие-либо практические выводы и требовал терпеливого отношения ко всякой, даже реакционной, власти. Эразм презирал народ и называл его «многоголовым зверем». Всякое преобразование общества революционной силой Эразм считал не только невозможным, но и вредным. Возможной и необходимой он считал лишь мирную пропаганду гуманистических идей, которая оказывала бы постоянное влияние на действительную жизнь, устраняя наиболее вредные стороны тирании. Эразм был противником теократии. По его мнению, политическая власть должна находиться в руках светских лиц, а роль духовенства не должна выходить за рамки «оральной пропаганды». В жизни Эразм угождал высокопоставленным лицам и относился к власть имущим с такой откровенной лестью, которая не делала чести этому «властителю дум» XVI в. 
 
Сочетание абстрактного словесного радикализма с приспособлением к любой реакционной действительности характерно, как отмечал Маркс, для немецкой буржуазии на протяжении ряда веков. Это было обусловлено её историческим прошлым и прежде всего её возникновением и развитием в экономически и политически раздробленной стране. Осторожностью и боязнью практических дел отличался также другой видный гуманист и крупнейший филолог — Иоганн Рейхлин (1455—1522). Иоганна Рейхлина вместе с Эразмом Роттердамским гуманисты называли «двумя очами Германии». Находясь почти всё время на службе в качестве юриста у вюртембергских герцогов и в суде Швабского союза, Рейхлин чувствовал себя независимым в своих научных занятиях. Круг его научных интересов составляли главным образом филология и философия. Филологическая учёность, огромные знания в области классической литературы создали Рейхлину славу во всём образованном мире Западной Европы и особенно среди университетской гуманистической молодёжи, несмотря на то что по существу он ещё больше, чем Эразм, был кабинетным учёным и в такой же степени, как последний, старался избегать конфликтов с официальной католической церковью. 
 
Рейхлин, как и Эразм, старался в своих занятиях религиозно-философскими проблемами доказать широкое общечеловеческое значение христианской морали. Он видел миссию христианской религии в том, что она устанавливает связь божественного с человеческим и тем самым подчёркивает положительное значение земной жизни человека и находит божественное в самом человеке. Понимаемое таким образом христианство проявлялось уже, по мнению Рейхлина, задолго до христианской эры в античной, главным образом греческой, культуре, а позднее нашло свое проявление не только в лоне официальной христианской церкви. Под влиянием итальянского философа-гуманиста Пико делла Мирандолы Рейхлин обратил внимание на некоторые стороны средневекового еврейского мистического учения -«Каббалы» и в особом сочинении стремился доказать, что и в этом учении содержится основная, по его мнению, идея христианства об отражении сверхъестественного и «бесконечного» в естественном и человеческом. Ту же мысль Рейхлин проводил и в отношении католических обрядов, утверждая, что они имеют сим волическое значение и указывают на связь божества с человеческими действиями. Этим путём Рейхлин стремился пока зать положительную роль чело века и земного мира с точка зрения христианской религии и примирить идеи гуманизма с католической догматикой. 
 
Однако Рейхлин оказал влияние на широкие круги университетских гуманистов не этой консервативной стороной своего мировоззрения, а прежде всего своим широким пониманием христианства как этического содержания человеческой культуры у разных народов и в разное время. Популярность среди гуманистов получила также мысль Рейхлина о том, что изучение сущности христианства должно вестись по линии критического и лингвистического исследования первоисточников, a не по линии церковной, догматической традиции. Вопреки воле самого Рейхлина его взгляды сделались орудием борьбы с официальной церковью. Однако наибольшую славу снискал себе Реихлин среди гуманистов не одной только Германии своим известным выступлением по так называемому делу о еврейских книгах, которое превратилось в «дело Рейхлина». 
 
Начало этого «дела» относится к 1509 г., когда наиболее реакционные круги католической церкви в Германии, в частности кельнские теологи, стали добиваться уничтожения еврейских религиозных книг, являющихся, по их словам, враждебными христианству. Запрошенный но этому делу наряду с другими экспертами Иоганг Рейхлин высказался против огульного уничтожения всех еврейских книг, часть которых имеет важноезначение для изучения христианства. Начавшаяся и продолжавшаяся до Реформации острая литературная полемика вовлекла в борьбу все образованные круги Германии, которые разделились на два лагеря — рейхлинистов, к которым примкнули гуманистические круги и передовые умы, и «тёмных людей» (обскурантов) — сторонников кёльнских теологов. Существо спора сводилось к тому, следует ли в изучении христианства придерживаться методов научной критики и исследования первоисточников или же строго оставаться на почве незыблемости авторитета католической догматики и папских декретов. Партия рейхлинистов, возникшая в борьбе с объединившимися силами реакционных богословов, была весьма пёстрой по своему составу, но её основное ядро представляло собой сплочённую группу гуманистов, взгляды и требования которых шли значительно дальше взглядов и требований самого Рейхлина. 
 
Наиболее видное место среди рейхлинистов занял эрфуртский кружок молодых гуманистов. Руководителем кружка был видный поэт и философ Муциан Руф, а его деятельными членами были молодые поэты Эобан Гесс, Крот Рубиан, Герман Буш, знаменитый Ульрих фон Гуттен и многие другие. Они с жадностью подхватывали идеи старших гуманистов (Эразма, Рейхлина) и трактовали их в гораздо более радикальном духе, чем того хотели сами авторы. Такой же радикальный характер носила и их борьба против университетских столпов схоластики в Эрфурте. В этой борьбе муциановский кружок окреп и сделался весьма влиятельным. 
 
Религиозно-этические взгляды эрфуртского кружка отличались от взглядов и учителей тем, что для молодых гуманистов этический идеал не носил такого абстрактного характера, как для Эразма и Рейхлина. Крот Рубиан, Гуттен и другие их товарищи видели его реализацию в своеобразно понятой ими идее германского государственного единства, в объединении сил немцев против папского Рима. 
 
Особенно ярко выступают эти черты у Гуттена, самого выдающегося члена эрфуртского кружка и одного из наиболее интересных представителей немецкого гуманиза вообще. Его ранние произведения отражают глубокую преданность гуманистическим идеалам и готовность самоотверженно бороться за них. Гуттен презрительно относился к титулам, званиям и академическим степеням, за которыми скрывались высокомерие и невежество. Гуттен отверг предложение отца получить дипломированное образование и сделать выгодную карьеру. Он предпочёл полную лишений жизнь странствующего поэта.  
В стихотворении «Nемо» («Никто») Гуттен подчёркивает, что действительный обладатель высокого образования и гуманистической нравственности — это «никто», т. е. человек без официального положения. 
 
В 1513 г., после посещения Италии, Гуттен начал литературную борьбу против Рима своими эпиграммами на папу Юлия II, в которых резко изобличает безнравственный образ жизни папы и зло высмеивает индульгенции: он называет Юлия II мелочным торговцем, продающим небо в розницу. «Не бесстыдство ли, Юлий, — спрашивает он, — продавать то, в чём ты сам больше всех нуждаешься?» Из Италии Гуттен привёз с собой сочинение Лоренцо Баллы «О Константиновой даре» и издал его в Германии, иронически посвятив издание новому папе Льву X, который вначале пробовал заигрывать с гуманизмом. В «Турецкой речи», опубликованной Гуттеном в 1513г., подчёркивается, что без предварительного преодоления опасности, источником которой является папство, невозможно будет справиться с турецкой опасностью. 
 
В отличие от большинства гуманистов, выражавших настроения отдельных слоев городской оппозиции, Гуттен всю свою жизнь был связан с низшим, разорённым дворянством. В своём последнем письме к Эразму Гуттен писал, что с детских лет старался действовать, как рыцарь. Это тот слой дворянства, который, по словам Энгельса, быстрыми шагами шёл к своей гибели и который видел своё спасение в восстановлении старой империи. Гуттен взывал к силе германского императора и требовал, чтобы вся Германия оказала ему поддержку. Он призывал императора Максимилиана I, а затем Карла V организовать народ и, опираясь главным образом на рыцарство, выступить против папского Рима. 
 
В своих диалогах, написанных в 1519 и начале 1520 г.,— «Лихорадка I», «Лихорадка II», «Вадискус, или Римская троица» — Гуттен резко разоблачал порочную, паразитическую жизнь папской церкви и подчёркивал невозможность её реформировать. Необходимо, говорит один из участников диалога «Вадискус», «совершенно уничтожить» все папские декреты вместе с их составителями и изобретателями. 
 
Разочаровавшись в своих надеждах на императора, Гуттен присоединился к Реформации и обратился к Лютеру с предложением вести совместную борьбу против папского Рима. Несмотря на ограниченность рыцарских идеалов Гуттена и объективную реакционность его политической программы, К. Маркс и Ф. Энгельс причисляли его к лагерю Реформации в качестве «дворянского представителя революции» и называли этот лагерь общим именем «лютеранско-рыцарской оппозиции». 
 
В последние годы борьбы между гуманистами и обскурантами вокруг «дела Рейхлина» Ульрих фон Гуттен и Герман Буш написали прекрасное стихотворение «Триумф Капниона» (Капнион — греческое имя Рейхлина), проникнутое мыслью, что победа Рейхлина есть победа Германии, осознавшей, наконец, свои духовные силы. Это — силы науки, одержавшей верх над невежеством и суеверием. Тем же духом была проникнута появившаяся к тому времени (1515—1517 гг.) знаменитая сатира «Письма тёмных людей» («Ерistо1ае оbsсurоrum virorum»), в которой невежество, лицемерие и полное нравственное разложение монахов, богословов и схоластов разоблачаются без всякой пощады и в исключительно яркой и остроумной форме. 
 
Авторы этой сатиры в точности неизвестны, однако в настоящее время можно считать твёрдо установленным, что она составлена была в кругу эрфуртских гуманистов и что главными её авторами являлись Гуттен и Крот Рубиан. «Тёмные люди», или обскуранты, — это невежественные и безнравственные магистры и бакалавры, теологи, и монахи, которые выступают в сатире в качестве корреспондентов кёльнского теолога Ортуина Грация, являвшегося злейшим врагом Рейхлина. Они предаются обжорству и разврату, ведут бесконечные схоластические споры о пустяках и высказывают смехотворные суждения по делу Рейхлина или же суждениями о поэзии или о классической литературе вообще выдают своё полное невежество. 
 
Из первого письма видно, что господа «наши магистры» прекрасно разбираются в яствах и различных сортах пива, но ничего не понимают в латинской грамматике. В другом письме какой-то «медик, почти что доктор», утверждает, что «Цезарь, который всегда был на войне и постоянно был занят всякого рода великими делами, не мог быть учёным и не мог научиться латыни» и что, следовательно, Цезарь не может считаться автором «Записок о Галльской войне». 
 
Самый язык, которым написаны «Письма тёмных людей», представляет собоа утрированную форму испорченного многочисленными варваризмами латинского языка средневековой схоластики. «Грязному болоту» теологов противопоставляются гуманисты, которые при помощи учения Эразма, Рейхлина и Муциана Руфа преобразуют христианство и сделают его человечным. К восстановленной таким путём «древней и истинной теологии» присоединятся восточные христиане и гуситы. В одном из писем вымышленный доктор Рейц, сочувствующий рейхлинистам, резко выступает против индульгенций и утверждает, что покупка индульгенций не поможет тому, кто ведёт плохую жизнь, и что, наоборот, искренно покаявшемуся и исправившемуся грешнику ничего больше не нужно. 
 
Правда, пропаганда гуманистов не выходила за пределы сравнительно узкой среды образованных кругов. Они не противопоставляли католицизму си стему религиозных взглядов в такой форме, которая нашла бы отклик и мною образную трактовку в разных классах общества. Не подлежит, однако, сомнению, что деятельность гуманистов имела немалое значение в подготовке Реформации.

   Глава 4 Роль бюргерства в восстании

   С самого начала  войны среди участников и руководителей  ее не было единства. Руководители  отдельных военных отрядов по-разному  понимали "божественное право": одни понимали его как установление  полного социального равенства,  другие - как ликвидацию крепостной  зависимости. Весной 1525 г. создается  в Швабии крестьянская организация  "Христианское объединение". В  Швабии действует и другое, враждебное  ему объединение - бюргерский "Швабский  союз".

   Поскольку "Швабский  союз" был гораздо сильнее "Христианского  объединения", представители последнего  решили пойти на переговоры  со "Швабским союзом", подготовив  для этого идейную платформу  - знаменитые "Двенадцать статей". Эта программа была разработана  цвинглианскими реформаторами. "Двенадцать  статей", обоснованные Св. Писанием, подчеркивали мирный характер  намерений и требований крестьян, но некоторые из них в глазах  светских и духовных феодалов  носили далеко не мирный характер. В этот документ были включены  реформационные статьи: необходимость  Реформы Церкви, обязательная выборность  и сменяемость священников. 

   "Двенадцать статей" еще раз продемонстрировали тесную  связь Крестьянской войны и  движения Реформации. Наряду с  реформационными требованиями в  "Двенадцать статей" были включены  и экономические требования, в  первую очередь необходимость  отмены крепостного права. Несмотря  на свою умеренность, требования "Двенадцати статей" касались  самых злободневных вопросов  крестьянской жизни и стали  общей программой восставшего  немецкого крестьянства. Однако  наиболее революционно настроенная  часть крестьян не была удовлетворена  этой программой и отказалась  от нее, начав действовать и  бороться за революционные преобразования  в Германии в духе "Статейного  письма", более революционной  по характеру программы Крестьянской  войны. 

   "Швабский  союз" не смог уничтожить "Христианское  объединение" в Швабии. В германских  землях все более сгущалась  грозовая атмосфера, назревала  необходимость вооруженной борьбы, которую и начал "Швабский  союз" весной 1525 г. Основные силы  восставших крестьян в Швабии  были разбиты. Тогда "Швабский  союз" перенес свои действия  в другие немецкие земли, где  бушевала Крестьянская война  - во Франконию. Здесь в это  время действовали несколько  повстанческих соединений, в руководство  которых проникло зажиточное  бюргерство со своей умеренной  программой, умеренной тактикой  и стратегией. Был создан сводный  отряд восставших под руководством  получившего печальную известность  рыцаря Геца фон Берлихенгена, которому спустя века посвятит  свою поэму Гете. После назначения  Геца фон Берлихенгена руководителем  сводного отряда он предал  восставших крестьян. После этого  революционно настроенные руководители  были оттеснены умеренными бюргерами,  использовавшими крестьянскую войну  для реализации своей собственной,  бюргерской программы. Вместо  общепринятой программы "Двенадцати  статей" бюргерским руководством  была подготовлена новая программа,  получившая название Гейльброннской  программы. И в связи с этим надо сказать несколько слов о знаменитой Гейльброннской программе.

Обычно  этот источник, как и другие программные  документы эпохи Реформации, оценивался по принципу «осуществление такого-то требования объективно отвечало интересам  бюргерства», хотя надо было еще доказать наличие определенного интереса. А вопрос об осуществимости вообще обходился. Говоря же о Гейльброннской программе, следует признать, что собственно о бюргерстве речи там не идет. Там есть «города, коммуны и общины», есть стремление реформировать их «по божескому и естественному праву». Есть и все остальное, содержащееся также в различных городских петициях и жалобах, — реформа имперского суда, упорядочение налогов, упразднение монополий. Наконец, есть утверждение, что «все сословия должны вести себя по-божески, по-христиански, по-братски честно, чтобы никто не терпел от них несправедливых отягощений». И, конечно, есть общее для всех традиционалистских программ требование ограничить деятельность «докторов права» — носителей нового порядка, основанного па писаном праве.

Последнее гораздо более  важно, чем многое другое, содержащееся в документе. Автору Гейльброннской программы удалось выразить здесь  то, что, по существу, было содержанием  конфликтов городов с имперскими органами, что проявилось и в письмах  Экка. Города противостояли формировавшемуся княжескому абсолютизму, отрицавшему  вое то, на чем строилось городское  устройство — средневековое, статичное, сословное.

Гейльброннская программа  в общем-то осуществлялась городами в той ее части, которая касалась реформирования общин, хотя магистраты не уповали на христианское поведение  других сословий. Но отказаться от услуг  докторов права советы не могли —  вспомним, как те увещевали крестьян, подвластных Нюрнбергу.

Проповедь братской любви, которая  содержится и в Гейльброннской программе, заканчивалась, как правило, призывами  к социальному переустройству, к  этому же вели и пожелания избавиться от «писцов». Традиционализм магистратов  имел свои пределы, как и цвинглианская  Реформация, и это были вовсе не пределы «прогрессивности», напротив, будущее было отнюдь не за народной Реформацией, не за теми, кто стремился  вернуться в прошлое. Борясь за изменение  своего положения в имперских  институтах, власти городов принимали  многое из того, что нес с собой  нарождавшийся княжеский абсолютизм, тем более что в Реформации магистратов активно участвовали  новые городские слои, обязанные  появлением и существованием проникновению  новых, бюрократических элементов  в городское устройство. Это было и новое право, столь ненавистное  и дворянам, и крестьянам, и примкнувшим  к ним бюргерам. Это были и те изменения в повседневной жизни, которые принесло с собой книгопечатание.

В современной науке, причем не только исторической, существует понимание  модернизации как процесса прежде всего  социокультурного, сутью которого было, во-первых, утверждение нового понимания  отношений между Богом, человеком  и обществом, и, во-вторых, переход  от доминирования устной культуры к  обществу, где отношения строятся на основе письменной [105] культуры, в  рамках которой вырабатываются нормы  и ценности, передается информация.

Модернизация проводилась  в первую очередь носителями письменной культуры, прото- и просто бюрократией. Функционально она происходила  в форме коммуникативного переворота, в принципиальном изменении методов  общения и связей между субъектами общества. При таком толковании и  книгопечатание, и монетаризм, и  установление публичноправового порядка  предстают как части единого  процесса. Но, повторю, коммуникации функциональны, а сущностные изменения происходят в ценностной ориентации общества, прежде всего в том, что принципиально  меняются отношения между Богом  и человеком, а христианский персонализм, хотя бы и в такой форме бытования, как рыночный индивидуализм, становится основой общественного устройства.

Реформация явилась первым шагом на долгом эволюционном пути модернизации. Неготовность общества к восприятию идей Лютера выразилась в революционных движениях. Это  было предостережением — ведь то, что  принято называть революцией, было реакцией уходящего Средневековья. Реакционный (не консервативный, а именно реакционный) характер будущих революций  проявился в Германии в полной мере.

Необходимо отметить еще  одну весьма существенную деталь. Тот  «интеллектуальный средний слой», ядро которого составляли проповедники, печатники, книжные мастера, художники, а также городские писари, образованные люди, работавшие в магистратах, юристы (см раздел 1.1), вовсе не был носителем  новоевропейского сознания. Традиционалистские движения склонны были к сакрализации общинной жизни и к демонизации  новой культуры и ее носителей. Но и сами эти носители еще долгое время (и даже до сих пор) были склонны  к магическому, жреческому, демиургическому  толкованию своей деятельности. XVI столетие, да и вся эпоха Возрождения, —  это время колдунов, алхимиков, искателей  тайного знания.

Что же касается «революционности–реакционности», то двусмысленность лексики в  данном случае неизбежна — понятийный аппарат исторической науки складывался  в рамках левой традиции. Так, например, никак не удастся избежать термина  «феодально-сеньориальная реакция», о которой шла речь в связи  с экономическим положением дворянства. Крестьянская война была направлена именно против этой «реакции», которая  явилась следствием монетаризации  общественной жизни, приспособлением  феодального хозяйства к принципиально  новым феноменам, то есть была уж не столь реакционна. Аналогичные процессы прослеживаются и в связи с  Крестьянской войной 1514 г. в Венгрии. Пользуясь случаем, хотел бы отметить, что поставленный А. Я. Шевеленко  в рецензии на исследование венгерских событий вопрос о правомерности  употребления термина «крестьянская  война» не актуален по отношению к  тому, что происходило в Германии. Историки на протяжении почти пятисот  лет пользуются термином Bauernkrieg, который  употребляли современники событий, прекрасно осознававшие опасность, исходившую от разрушительных, асоциальных, по существу антицивилизационных движений и ересей.

Эти движения и ереси были следствием качественного скачка в  коммуникациях, связанного с книгопечатанием; качественного интеллектуального  развития в средневековой, а значит, недостаточно христианизированной  стране. В результате распространения  Священного Писания сам его текст, вопреки его смыслу и духу, приобрел магический характер, стал толковаться, плотски, телесно, материально, социально. Произошла разрушительная социальная объективация фундаментальных принципов  иудео-христианской цивилизации. И  прежде всего потому, что читателем  оказался человек общинный, не оперировавший  в своих толкованиях Библии категориями, связанными с личностью, с ее трансцендентным  достоинством, со свободой воли. Речь идет о массовом восприятии Священного Писания. Но это не снимает ответственности  с проповедников–подстрекателей, принадлежавших к интеллектуально активной части  общества.

В первые годы Реформации нельзя говорить о конфессионализме как  политическом факторе. И вообще давно  уже очевидно, что следует вести  речь об эпохе Реформации и Контрреформации, не связывая качественные, модернизационные изменения с одной из конфессий. Для кого-то имя Лютера ассоциировалось  со смутой, для кого-то, наоборот, с  порядком, который устанавливался в  общинах, или же с возможностями  усиления публичноправовой власти. Бессмысленны и рассуждения в категориях классовой  борьбы — католики и лютеране объединялись и против крестьян, и против дворян, точнее сказать, против асоциальных  сил внутри обоих сословий. Лидерами сопротивления разрушительным движениям  были князья. Они же представляли собой  единственную модернизационную силу.

И поэтому против князей, в частности против зарождающейся  под их эгидой бюрократии, против публичноправового  порядка были направлены протесты сил  традиционалистских, средневековых. Силы эти были представлены и дворянами, и крестьянами, и частью бюргерства. Кстати, «писцы» были не единственным общим врагом, ненависть к которому скрепляла традиционалистскую социокультурную  общность. Для историков–марксистов всегда было крайне затруднительно охарактеризовать неприязнь к Фуггерам и Вельзерам, поскольку антимонопольное движение объединяло самые разные социальные слои — мелкое и среднее купечество, цеховых ремесленников, дворянство. Оставалось лишь произносить ничего не значащие фразы о «противоречивости» и «неоднородности» вроде бы прогрессивного движения. Вместе с этим признавалось и признается, что связь государственной  власти с «ранней буржуазией»  нельзя оценивать отрицательно, что  это явление характерно и для  других западноевропейских стран.