Первые древнерусские монастыри и храмы

Превращение монастырей в земельных  собственников значительно расширяло  и укрепляло частно-феодальный социально-экономический уклад русского общества. Они владели населенными крестьянами землями как вотчинами. Земли в последствии могли передаваться по завещанию, по духовным грамотам, с целью обеспечить себе после смерти поминание перед Богом и моление о прощении своих грехов. Все это способствовало нарастанию монастырей, а в целом - увеличению церковной собственности.

Вместе с крупными пожертвованиями  от мира в монастыри притекали  из того же источника и другие статьи дохода. Вероятно, и у нас скоро  привился греческий обычай, по которому всякий, стремившийся быть погребенным  с честью, покупал себе могилу обязательно  в монастыре и делал туда, а  не в приходскую церковь, взнос на помин души. Уже в до-монгольское  время распространилось поверье  окончательно окрепшее в последующее  время, что «всякий, положенный в  Печерском монастыре, будет помилован, хотя бы и грешен был».1 Нужно думать, что бояре, наметившие себе еще при  жизни известный монастырь как  место погребения, благотворили ему  деньгами и натурой. Из возможных  родов благотворения монастырям есть упоминание только об угощении монахов  трапезами. Великий князь Ростислав  Мстиславович во время великого поста  приглашал к себе каждую субботу  и воскресенье двенадцать чернецов Печерских и игумена на обед. По окончании поста он учреждал трапезы  для всей братии и кроме того часто  приглашал их к себе в среду  и пятницу. Эти трапезы - не русское  изобретение, а старый греческий  обычай. Как видно из «Правила»  митрополита Иоанна II, и у нас  миряне не довольствовались угощением  чернецов у себя на домах, а, при отсутствии нормальных монастырских порядков, часто  задавали пиры в самих монастырях, стараясь превзойти друг друга роскошью яств и, как бы для большей порчи  иноческих нравов, приводя вместе с собой туда и своих жен: «иже в монастырях; пишет русский митрополит, «часто пиры творят, созывают мужи вкуп и жены, и в тех пирах друг друга приспевают, кто лучший сотворит пир. Эта ревность не от Бога, но от лукавого бывает ревность сия».2Что выходило из таких пиров, видно из другого артикула того же «Правила», который митрополит Иоанн начинает словами: « во пирах питий, целующиеся с женами без смотрения мнихом».

По идеалу, всякий вступающий в  монастырь должен покинуть мир и  в том числе все свое имущество. Но в серой будничной действительности, коль скоро монастыри сделались  хозяйственными корпорациями, то самыми желанными членами в них явились  богатые постриженики, приносившие  все свои сокровища в монастырскую казну. В необщежительных монастырях дело ставилось еще проще: деньги оставались у владельца на руках. Так бытовым образом монастыри превратились как бы в ассоциации на паях, то есть не рассчитывали только на случайных богатых вкладчиков, а сделали вклады для всех вступающих обязательными. Насколько это зло было у нас распространено со времени появления монастырей, видно из случайных заметок Несторова жития преподобного Феодосия. Последний «обходя вся монастыря, хотя быти в них и моляся им, да принят ими будет: они же видевши отрока простым и ризами же худыми оболчена, не рачища того преяти».1 Поэтому, когда он сам стал игуменом, то принимал всех, желавших пострижения. Вкладничество неизбежно повело к грубому нарушению равенства монастырских братий, разделило их на привилигированных, как бы капиталистов, и на неполноправных - черных работников. Такое явление можно подметить даже в самом Киево-Печерском монастыре. Патерик сообщает об одном малосхимном монахе, что он много раз хотел постричься (в великую схиму), но по нищете его братия пренебрегала им: если он не мог добиться великой схимы по своей нищете, то, очевидно, великосхимниками в монастыре были только монахи денежные или вкладчики.

Следует заметить, что в то время  великая схима представляла собой  необходимое условие полноты  монашеского звания и была в этом смысле для всех обязательна. Схима  представляла нечто неожиданное  в монашестве, потому что человеку, отрекшемуся от мира в малой схиме  или в обыкновенном чине пострижения, не остается более ничего, от чего бы он должен еще отречься. И составители  чина великой схимы заставили  постригаемого снова повторять  те же самые обеты, которые он произнес при своем монашеском пострижении  и которые при вторичном произнесении звучат анахронизмом. Феодор Студит (IX в) еще отрицал разделение монашества на два образа и признавал только один « подобно крещению». Но уже  по редакции монашеского устава патриарха  Алексия (XI в) вводится два образа. Но раз великая схима была признана за совершенную степень монашества, то последовательность требовала облекать его всех добропорядочных чернецов, между тем греки распространили у нас иной взгляд, превращая схиму  в какую-то экстрему.

При указанных несовершенствах  монастырских порядков, русское монашество несомненно имело свои темные бытовые  стороны. Особенно толкали на соблазны слабых людей монашествование в вольных безуставных монастырях и свобода брожения по миру, как это было и на Востоке.

К ненормальным явлениям на фоне русского монашества, следует еще сказать  о некоторых искажениях этого  института, какие у нас практиковались по примеру греков уже в период до-монгольский, а именно: о пострижениях при последнем издыхании, и о  насильных пострижениях в целях политических и гражданских. Первый обычай возник, вероятно, не без связи с взглядом на иноческое пострижение, как на таинство, как на второе крещение, очищающее от грехов. Вслед за псевдо-Дионисием Ареопагитом взгляд этот развивал Феодор Студит: на той же точке зрения стоял и Семион Новый Богослов. О случаях предсмертных пострижений известно только о князьях и княгинях и только начиная с конца XII века. Этот обычай ввелся на Руси не без борьбы со стороны белого духовенства. Первое по времени летописное упоминание данного обычая под 1168 год сопровождается следующим характерным сообщением: великий князь Ростислав Мстиславович «когда отходя житья сего маловременного и мимотекущего, молвяще Семьюнови попови, отцу своему духовному: тебе воздати слово о том Богу, занеже вызборони меня от пострижения».1Точно также и Иполикарп, инок Киево-Печерский, пишет в Потерике: « кто говорит - постригите меня, когда увидите, что я буду умирать, того суетно вера и пострижение». Случай насильного пострижения в интересах политических, определенно и ясно засвидетельствованный, известен всего один. В 1205 году Галицкий князь Роман Мстиславич победил своего тестя великого князя Рюрика Ростиславича и постриг его вместе с женой. Однако менее чем через год сам был убит, а постриженный Рюрик сбросил черные ризы и снова княжил в Киеве и Чернигове целых десять лет.

Монастыри имели важное экономическое  и политическое значение. Монастырь  являлся, прежде всего, хозяйственным  центром. Во-вторых, монастыри были представителями Москвы и способствовали укреплению влияния и власти московских князей на обширных пространствах Руси. В-третьих, монастыри играли значительную роль в качестве поставщиков многих товаров ко двору митрополита. Вокруг монастырей создавался своеобразный хозяйственный и торговый центр.

2.БЫТ И КУЛЬТУРА МОНАСТЫРЕЙ  В ДО-МОНГОЛЬСКОЕ ВРЕМЯ

2.1 Накопление духовного  опыта внутри русских монастырей  и их влияние на развитие  общества

Конец первого тысячелетия христианской эры стал рубежом чрезвычайно  важным в судьбах Восточной Европы. Христианизацией славянских народов  завершился многовековой процесс становления  религиозной и культурной общности, простирающейся от Британских островов до Урала и называемой «христианским  миром». В это время Византия переживала своего рода «век просветительства», «фотиевский Ренессанс», смысл которого, как считает иеромонах Иоанн, заключал прежде всего в систематизации традиции, создании энциклопедий – это век учреждения школ и академических центров, век педагогики.1Сам святой патриарх Фотий связывал всю эту деятельность с широкими миссионерскими задачами. Не случайно поэтому в его времена «появляется в целом необычайный для византийского общества интерес к другим языкам».2 Апостольские труды Кирилла и Мефодия стали знамением времени.

Однако славино - византийская общность созидалась неодносторонними усилиями. Славянство не было пассивным элементом в этом процессе. Именно в это время пробуждается в нем жажда познания религиозной истины, которую нельзя было удовлетворить языческими верованиями и культом.

Грондиозная работа по переложению на славянский язык Священного Писания, богослужебных книг, святоотеческих творений, выполненная солунскими братьями и их учениками, открыло для славянских народов уникальную возможность живого включения в духовную жизнь православного мира. Славянское Евангелие оставило в народном сознании неизгладимый след, за сравнительно краткий исторический срок оно преобразило народную душу.

Наивно было бы считать, что в  жизни молодой Русской Церкви не существовало ни мучительных противоречий, ни болезненных надрывов. Уже не одно столетие внутри Восточной церкви протекали процессы, которые можно  без преувеличения назвать тяжелой  нравственной болезнью. Признаками ее были устранение народа от управления Церковью, рост деспотичности и претенциозности  епископата, умножение числа недостойных  своего сана архиереев и священников, упадок духовной жизни монашества. Болезнью этой, однако, заражены были не все. В тишине монастырей и скитов в конце X-начале XI века нарождалось  новое духовное течение как выражение  живого религиозного переживания, строилось  богословие, неотделимое от опыта  духовной жизни.

Монастыри оказывали благотворное влияние на нравственное состояние  грубого языческого общества. На севере и востоке христианство распространялось медленно, с большими препятствиями. Первые епископы Ростова – Феодор и Илларион вынуждены были бежать от ярости язычников: 1 язычество нисколько  не уступало и ревности третьего епископа ростовского, святого Леонтия, который, видя невозможность действовать  на взрослое поколение, окрепшие в язычестве, обратился к детям, стал привлекать их к себе ласкою и учить вере. Так же язычество господствовало и у племен Средней Руси, на Оке, до самых ее низовьев.

Самым лучшим средством к торжеству  новой веры над старой признанно  было действовать на новое, молодое  поколение: так, при Владимире и  при Ярославле отбирали детей  у лучших граждан, учили их грамоте  и догматам новой веры. Возможность  выучиться грамоте существовала в разных городах. Эта мера скоро  принесла свои плоды, скоро обозначилась деятельность молодого, грамотного поколения, получившего из книг яснейшее понятие  о новой вере. Представителями  этого молодого, грамотного поколения  в семье княжеской были сыновья  святого Владимира – Борис, Глеб, Ярослав. После сыновей Владимира  представителем нового, грамотного поколения  явился первый русский митрополит Илларион, который умел понять превосходство  нового порядка вещей пред старым и умел показать другим это превосходство. Как молодое поколение оценило  новое сокровище, приобретенное  им с христианством, и как было благодарно людям, которые способствовали ему к приобретению этого сокровища  видно из отзыва летописца о деятельности Владимира и Ярослава: «Подобно тому как если бы кто-нибудь распахал землю, а другой посеял, а иные стали  бы пожинать и есть пищу обильную, так  и князь Владимир распахал и умягчил  сердца людей, просветивши их крещением: сын его Ярослав насеял их книжными словами, а мы теперь пожинаем, принимая книжные учение. Велика бывает польза от учения книжного: из книг учимся путям  покояния, в словах книжных обретаем обретаем мудрость и воздержание. Это реки, наполняющие вселенную, это исходища мудрости, в книгах неисчетная глубина, ими утешаемся в печали, они узда воздержания».1 Действия книжного учения, ближайшего знакомства с новою верою не замедлили обнаружиться в целом ряде христианских подвижников. Для упрочения христианства мало было взять детей из домов полуязыческих родителей: нужно было, чтоб некоторые из нового поколения совершенно отторглись от общества, сильно пропитанные язычеством. Для упрочения христианства нужно было, чтоб в некоторых избранных обнаружилось действие нового учения, и они пошли бы на проповедь. При господстве материальной силы, пред которою все преклонялось, нужен был ряд подвижников, которые показали бы подвиги, господство духа над плотью, показали бы чудеса мужества другого рода, борьбу, более изумительную и приобрели своими подвигами благоговение к себе и к тому учению, которое дает силы к подобным подвигам.

Монастыри оказывали влияние на народ через так называемых «учительных  монахов», к которым при поголовной почти неспособности приходского  духовенства к народному учительству, охотно стекались новопросвещенные русские люди. Выдающейся тип учительного монаха представляет собой инок Авраамий Смоленский. О Никите – Затворнике Печерском известно, что, обладая способностями и даром учительства, он не был во имя этого даже ригористом своего подвига и принимал у себя в затворе искавших у него наставлений. Правда, нет оснований думать о большом количестве таких исключительно одаренных и популярных учительных монахов: однако и рядовое монашество практиковало пасторскую обязанность учительства в самых широких народных кругах, благодаря, древне – русскому институту духовенства, состав которого пополнялся преимущественно монахами. Карташев А.В. пишет об этом такими словами: «Право исповеди, право быть в тесном смысле «духовным отцом» своих пасомых у нас, по примеру греческой церкви, не принадлежало всем без исключения иереям в силу самого их сана, а составляло привилегию наиболее опытных из них в духовной жизни, облекавшихся званием духовников по особому епископскому благословению».1

Наиболее опытными на практике были признаны иереи из монахов, которые  принимали себе на исповедь Мирян  всех состояний и возрастов, состоя в этом служении или при приходских церквах, или даже внутри монастырей. Всем мирянам предоставлялась полная свобода в выборе духовных отцев и только рекомендовалось держаться избранного руководителя в христианской жизни до конца дней своих. Влияние духовного отца на своих «покаяльных детей» обеспечивалось тем высоким и непререкаемым авторитетом, какой приписывается ему в многочисленной серии как переводных, так и оригинальных древне–русских церковно-практических памятников. Карташев пишет: «Послушание духовному отцу доводится до такой крайней заповеди, что рекомендуется безусловное послушание даже в случае предложения – утопиться».2

Находясь в столь благоприятных  условиях для воспитательных влияний  на народ, древне-русские духовники-монахи несомненно сильно повлияли на склад  религиозно-нравственных воззрений  наших предков.

Кроме религиозно-нравственного служения русскому народу наши древние монастыри  не запятнали себя невниманием и  горьким житейским нуждам мирского человека. В истории Печерского Монастыря  существуют трогательные примеры милосердного участия его лучших братий к страданиям бедного некультурного человека, состоящего в тяжелом рабстве у неумолимой природы и у себя подобных. Преп. Феодосий без слез не мог видеть нищего и убогого. Для всех таких обездоленных судьбой он устроил при монастыре богодельню, на которую и тратил 10-ю часть монастырских доходов, не взирая на ропот части братии, которой он напоминал в своих поучениях, что сами они пользуются благотворительностью от мирян и что платить миру должны не одной только молитвою, а и милостыней. Заветы св. Игумена не остались бесследными. Вскоре после его смерти, в конце XI века вследствие политических осложнений, приостановлен был ввоз Галицкой соли. Киевские барышники неимоверно подняли цены на этот необходимый и последнему бедняку товар. На выручку бедным людям явился Печерский монастырь, который открыл для дешевой продажи свои запасы соли и этим сбивая рыночную цену. Во время голодовок Прохор Лободник, прозванный так за питание травой лебедой, прокормил многих алчущих незатейливыми продуктами своей аскетической кухни. Преп. Феодосий показал также пример заступничества и благотворения жертвам тогдашнего кривосудия. Каждую субботу отправляя он воз печеного хлеба заключенным в узах. Осуждаемые находили в лице св. Игумена верного ходатая пред князем и тиунами и достигали чрез него избавления, потому что по словам Нестора, судьи не могли прислушаться за его святость.