Наполеон и Александр I: история личных взаимоотношений

     14 октября 1808 г. Наполеон проводил  Александра из Эрфурта на веймарскую  дорогу до того места, где  встретил его 27 сентября. Отделившись  от свиты, они сначала ехали  верхом на конях, не торопясь, разговаривая, а потом возле карет, которые ждали Александра, сошли с коней и долго еще прохаживались вдоль дороги, продолжая беседу. О чем они говорили тогда, никто не узнал. Наконец, императоры пожали друг другу руки, обнялись, расцеловались. Александр и его свита заняли места в экипажах и отбыли. Наполеон долго стоял на дороге, смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду. Потом молча сел на коня и шагом поехал в Эрфурт. Взгляд императора был таким сумрачным, что свита опасливо держалась от него в стороне. О чем он думал в тот час расставания? Не о грядущем ли закате столь ценимого им союза? Он не знал, что простился со своим другом, бывшим и будущим врагом навсегда.¹⁷

Кризис союза и его причины

     К 1810 г. русско-французский союз был на грани кризиса. Однако кризис разразился все-таки неожиданно: он был вызван не европейскими катаклизмами, а второй женитьбой Наполеона.

     С того дня как Наполеон стал императором, он не переставал думать о своем наследнике. Кто им будет? Где его взять? Жозефина по возрасту (ей было уже за 40) и состоянию здоровья не могла иметь детей. В 1809 г. они развелись.¹⁸

     Теперь Наполеон мог выбрать себе невесту. Для Наполеона важно было породниться не только с великой державой, но и с наиболее авторитетной, веками освященной династией. В Европе тогда были три такие династии: прусские Гогенцоллерны, австрийские Габсбурги и российские Романовы. Из них Романовы были не просто сильнее, а ближе к Бонапартам как союзники, причем их союз уже был подкреплен двумя браками: в 1806 г. племянница Жозефины Стефания Богарне вышла замуж за наследного принца Баденского, брата императрицы Елизаветы Алексеевны (Александр I в Эрфурте ухаживал за Стефанией), а в 1807 г. Жером Бонапарт женился на принцессе Екатерине Вюртембергской, двоюродной сестре Александра. Наполеон и Александр обменялись тогда по этому случаю поздравлениями.

     Итак, выбор невесты Наполеон начал с Романовых. Наполеон поручил Коленкуру официально просить у царя руки его сестры — Анны Павловны. Коленкур сделал это 16 декабря 1809 г. Александр ответил, что если бы решение зависело от него, он «сказал бы «да», не выходя из кабинета», но поскольку судьбою его сестер распоряжается мать-императрица, надо запросить ее мнение, на что уйдет 10 дней. Мария Федоровна обдумывала свой ответ почти четыре раза по 10 дней. 23 января 1810 г. Александр сообщил Коленкуру, что императрица согласна на брак Анны Павловны с Наполеоном, но, по молодости невесты (ей шел только шестнадцатый год), не раньше как через два года. Такое согласие было равнозначно отказу.¹⁹

     Итак, 23 января курьер от Коленкура помчался в Париж с вестью о том, что Александр фактически отказывает Наполеону в браке с его сестрой. Но уже 6 февраля, когда курьер был еще далеко в пути, Наполеон, раздосадованный «игрой в прятки» со стороны Александра и потерявший надежду на русское «да», переключился с Романовых на Габсбургов. Когда курьер доставил в Париж русское «нет», Наполеон уже был женихом Марии Луизы. Брак был оформлен быстро. 11 марта 1810 г. торжество бракосочетания прошло в Вене.

Брачные хлопоты Наполеона  резко ухудшили русско-французские отношения. Союз двух великих держав вступил в фазу кризиса. Прежде всего, то был кризис доверия. Хотя Наполеон и Александр продолжали в «братских» выражениях ратовать за сохранение союза, они все меньше доверяли друг другу и все больше подозревали один другого, что усугубляло их разногласия и взаимные претензии по всем вопросам. Кризис союза стал обостряться: за первой его фазой последовали вторая и третья, пока не назрел разрыв.

Конец 1810 г. принес русско-французскому союзу еще более тяжкие испытания: в декабре произошли, одно за другим, два события, которые вместе знаменовали собой новую, острейшую фазу кризиса. Виновником первого из них был Наполеон. 13 декабря, следуя своему правилу «уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать»,²⁰ он присоединил к Франции сразу несколько карликовых германских княжеств, чтобы закрыть образовавшуюся здесь «дыру» в континентальной блокаде Англии. Среди прочих аннексировано было и герцогство Ольденбургское. Тем самым Наполеон грубо нарушил ст. 12 Тильзитского договора, которая фиксировала суверенитет герцогства. К тому же захват Ольденбурга больно ущемил династические интересы царизма, ибо герцог Петр Ольден-бургский был дядей Александра I. Как бы то ни было, он заявил официальный протест Наполеону и повел с ним упорную дипломатическую борьбу из-за Ольденбурга, не соглашаясь даже на выгодную территориальную компенсацию для герцога, которую предложил Наполеон, — Эрфурт с прилегающими землями. Впрочем, взрыв протеста со стороны Александра был усугублен встречным взрывом — со стороны Наполеона.

Дело в том, что 19 (по н. ст. 31) декабря, еще не зная об аннексии Ольденбурга, Александр I, дабы нормализовать внешнеторговый оборот, ввел самый запретительный за всю историю XVIII—XIX вв. таможенный тариф на товары, «ввозимые по суше». Этот тариф, ударивший главным образом по французским товарам (английские контрабандно ввозились в Россию по морю), почти все историки — от А. Вандаля до М.Ф. Злотникова — расценили как «объявление таможенной войны Франции».²¹ Наполеон, ревниво следивший за соблюдением континентальной блокады каждым из своих сателлитов и союзников, воспринял русский тариф 1810 г., поднесенный ему в качестве новогоднего «презента», крайне болезненно — как предательский удар со стороны «друга». Александр же, естественно, возражал: тариф имеет целью не вредить интересам Франции, а блюсти интересы России, и затрагивает он Францию не более чем любое другое государство, с которым Россия «находится в дружбе»...

В течение января—марта 1811 г. обе  стороны пикировались из-за Ольденбурга и русского тарифа, как вдруг русско-французский союз был ввергнут в третью фазу кризиса, едва не приведшую уже весной того года к войне. 29 и 30 марта военный министр герцогства Варшавского кн. Юзеф Понятовский информировал резидента Франции в Варшаве, а тот — Наполеона о готовящемся нападении России на Польшу.

Наполеон не преминул воздействовать на Александра прежде всего своей осведомленностью. 7 мая 1811 г. он заявил русскому послу А.Б. Куракину: «Будем говорить прямо. Вы хотите завладеть герцогством Варшавским, хотите в него вторгнуться!»²² То же самое он говорил спешно присланному от царя на переговоры флигель-адъютанту А.И. Чернышеву, то и дело, повторяя, что он примет ответные меры: «Император Александр собрал 200 тысяч, я тоже выставлю 200 тысяч! Такой способ переговоров разорителен...» Куракин и Чернышев, как им было предписано инструкциями Александра и как сам Александр делал это в беседах с Коленкуром, заверяли Наполеона, что Россия никому не угрожает, но на вооружения Франции вынуждена будет ответить тем же. Разыгрывая друг перед другом только намерение прибегнуть к ответным мерам, обе стороны давно уже (с февраля—марта 1810 г.) взапуски готовились к войне.

Сигналом к началу военных приготовлений стала для них женитьба Наполеона на австрийской эрцгерцогине. Все поняли, что такой поворот внешнеполитического курса Франции с России на Австрию сулит в перспективе войну против России. Наполеон не хотел этой войны. С момента своего прихода к власти он стремился к миру и союзу с Россией. Ни в 1805, ни в 1806—1807 гг. он не поднимал меч против нее первым. Теперь же воевать с Россией было для него еще труднее и опаснее. Уже перед отъездом в армию он признался Р. Савари: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу».

Александр I уже в те дни, когда он деликатно отклонял брачные проекты Наполеона, счел войну с ним неизбежной и скорой. Царь тоже не хотел этой войны, опасаясь после Аустерлица и Фридланда главным образом самого Наполеона. 25 марта 1811 г. он так и написал Наполеону: «Величайший военный гений, который я признаю за Вашим Величеством, не оставляет мне никаких иллюзий относительно трудностей борьбы, которая может возникнуть между нами».²³ Но уступить Наполеону, склониться под ярмо континентальной блокады Александр не мог, если бы даже захотел.

Война 1812 г

     Вечером 12 июня 1812г. Александр I танцевал на балу у генерала Л.Л. Беннигсена в его имении Закрет под Вильно. Занятый таким образом и в таком месте, он получил известие: французы вторглись в пределы России. Царь не выказал никаких эмоций и даже не сразу ушел с бала. Его хладнокровие скорее было рассчитано на публику, в душе он не мог не содрогнуться.²⁴

После того как Пруссия  и Австрия вступили в союз с Наполеоном, Александр отказался от планов наступательной войны и приготовился к войне оборонительной. С конца апреля 1812 г. он был уже в армии. Нота с объявлением войны, которую французский посол Ж.А. Лористон вручил управляющему Министерством иностранных дел России А.Н. Салтыкову 10 июня, за два дня до нашествия, была доставлена Александру из Петербурга в Вильно лишь 13-го. Но эта формальность уже не имела значения. От А.И. Чернышева и других разведчиков царь знал заранее и время, и место наполеоновского вторжения, и силы его. Агрессия Наполеона не заключала в себе никакой неожиданности, но грозила смертельной бедой.

Русский командный состав, хотя в целом и уступал наполеоновскому, был представлен к 1812 г. не только высокородными и чужеземными бездарностями, вроде И.В. Васильчикова и П.А. Шувалова, И.Н. Эссена и Ф.Ф. Эртеля, но и талантливыми генералами, которые могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая оказавшегося в начале войны не у дел М.И. Кутузова) стояли Барклай и Багратион. Александр I вполне мог положиться на таких военачальников, но, может быть, под впечатлением Аустерлица и Фридланда явно их недооценивал. В начале 1812 г. царь так и заявил шведскому атташе: «В России прекрасные солдаты, но бездарные генералы».²⁵

13 июня Александр подписал приказ  по армиям и манифест о войне  с Францией. В тот лее день  Александр отправил к Наполеону министра полиции А.Д. Балашова с письмом, где говорилось: «Если вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места, и достижение договоренности между нами будет еще возможно». Сам царь не верил в то, что Наполеон, уже перебросивший в Россию полмиллиона солдат, теперь вернет их обратно ради «достижения договоренности». Но для Александра было важно в столь критический момент продемонстрировать перед Европой свое миролюбие. «Пускай будет известно Европе, — напутствовал он Балашова, — что начинаем войну не мы!»

Наполеон принял Балашова, уже вступив  в Вильно, откуда только что ушла армия Барклая. «Будем договариваться сейчас же, здесь, в самом Вильно, — предложил император. — Поставим свои подписи, и я вернусь за Неман». Не довольствуясь этим унизительным для национального достоинства России предложением, он отправил с Балашовым письмо к Александру, оскорблявшее монаршую гордость царя: «Если бы Вы не переменились в 1810 г., если бы Вы, пожелав внести изменения в Тильзитский договор, вступили бы в прямые, откровенные переговоры, Вам принадлежало бы одно из самых прекрасных царствований в России. Вы испортили все свое будущее».26 Менторский тон этого послания и в особенности тот апломб, с которым Наполеон, вторгшийся на русскую землю, заранее перечеркивал «все будущее» Александра, разбередили в ранимой душе царя все прошлые обиды, начиная с богомерзкого намека в 1804 г. на причастность его к отцеубийству, и окончательно установили его отношение к Наполеону как к смертельному личному врагу. «Наполеон или я, он или я, но вместе мы существовать не можем!» — вырвалось у него в разговоре с флигель-адъютантом А.Ф. Мишо...

План Наполеона в начале войны  был таков: разгромить русские армии  в приграничных сражениях порознь, «наказать» таким образом царизм за нарушения Тильзитского договора и принудить его к миру, выгодному для Франции, т.е. главным образом к соблюдению континентальной блокады .Наполеон полагал, что царская власть в Петербурге после стольких дворцовых переворотов не может быть прочной и что первая же победа «Великой армии» заставит Александра из страха, с одной стороны, перед французским нашествием, а с другой — перед угрозой нового дворцового переворота согласиться на второй Тильзит.

Следуя своему плану, Наполеон с  главными силами погнался за Барклаем де Толли, а чтобы не дать Барклаю и Багратиону соединиться, направил вразрез между ними корпус Даву.

Александр I видел, что он мешает Барклаю, и чувствовал себя в армии неуютно: случись позор нового Аустерлица, как его пережить? Поэтому он внял уговорам самых доверенных лиц из своего окружения — А.А. Аракчеева, А.Д. Балашова и нового (после опалы М.М. Сперанского) государственного секретаря А.С. Шишкова, которые внушали царю, что он будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как военачальник в походе. В ночь с 6 на 7 июля в Полоцке Александр оставил армию и поехал сначала в Москву, а затем в Петербург — поднимать столичных дворян и купцов на защиту отечества.

Наполеон не смог разбить 1-ю русскую армию. Дважды — у Полоцка и Витебска — он настигал Барклая, но тот, искусно маневрируя, уходил от сражения и отступал дальше. 22 июля обе русские армии соединились в Смоленске.²⁷

Итак, война принимала  затяжной характер, а этого Наполеон боялся больше всего. Растягивались его коммуникации, росли потери в боях, от дезертирства, болезней и мародерства, отставали обозы. Между тем возможность использовать местные ресурсы сводилась к минимуму, почти к нулю сопротивлением народа.

Именно в Смоленске Наполеон впервые попытался вступить с Александром I в переговоры о мире — через пленного генерала П.А. Тучкова. Предлагая «заключить мир», он угрожал на случай отказа: Москва непременно будет занята, а это обесчестит русских, ибо «занятая неприятелем столица похожа на девку, потерявшую честь. Что хочешь потом делай, но честь уже не вернешь!» Александр на это предложение (как и на все последующие) не ответил.²⁸

В ночь на 13 августа Наполеон неожиданно для своих маршалов приказал выступать из Смоленска на Москву, в погоню за русскими армиями. Может быть, таким образом, он хотел подтолкнуть царя к согласию на мирные переговоры, тем более что П.А. Тучков усомнился, возможно ли это. Главное же, Наполеон устремился вперед, к Москве, с надеждой на то, что если русские сражались так отчаянно за Смоленск, то ради Москвы они обязательно пойдут на генеральное сражение и тем самым позволят ему кончить войну славной, как Аустерлиц или Фридланд, победой...