Катынская трагедия

Эту симпатию следует считать иррациональной. Ведь среди ответственных за катынские  злодеяния комбриг Зарубин безусловно был первым. Вероятно, не ему принадлежит  окончательное решение вопроса, мы даже можем предполагать, что, благодаря  его рекомендациям, некоторым удалось  избежать расправы. Но его мнение о  психологии, полезности или возможной  опасности польских военнопленных  для СССР сыграло основную роль в  решении того человека, вероятно —  самого Сталина, который распорядился ликвидировать почти всех.

Следы Зарубина теряются в марте 1940 г. Потом его уже никто не видел  и не слышал о нем. Может быть, он стал жертвой очередной сталинской чистки как опасный очевидец «окончательного  решения» катынского вопроса. Нельзя, однако, исключить вероятность того, что он успешно пережил войну  и Сталина и продолжает жить под  другой фамилией. Можно даже предположить, что по заданию Кремля он под вымышленной фамилией орудовал в Польше в трагические для нее 1944-1956 гг. Судьба этого человека особенно заинтересует следствие, которое когда-нибудь займется выяснением обстоятельств катынской трагедии.

Зарубин всегда был главным человеком  в лагере. Только в марте 1940 г. его  заменил не известный по фамилии  полковник НКВД с «красным лицом  мясника». В его обязанности входила  организация транспортировки пленных; как правило, он сопровождал этапы  до станции Гнездово, в 3-х км от катынского леса, а может быть, и до самого места казни.

В лагерях, в особенности в Козельске  и Старобельске, атмосфера была спокойная, даже оптимистическая. Как страшно  слышать сегодня об этих иллюзиях и надеждах, царивших в трех лагерях, ведь офицеры могли и должны были знать о существовавших тогда  в СССР методах решения подобных политических вопросов. Всеобщее оцепенение свидетельствует о своеобразном психозе, истоки которого необъяснимы. Во всяком случае, среди пленных  не нашлось ни одного, кто смог бы предположить, что всех их ждет скорая и неминуемая гибель. Существовала надежда, что пленных передадут  союзникам или, в худшем случае, выдадут  немцам. Выдачу немцам пленные считали  наихудшим вариантом и почти  все требовали высылки их в  одну из нейтральных стран. Польские генералы, находившиеся в лагере, требовали  от своих подчиненных, чтобы те всячески протестовали в случае выдачи их немцам. Несчастные, они не понимали, что  именно такое решение вопроса  спасло бы жизнь многим из тех, кто  был уничтожен весной 1940 года.

Анализ некоторых источников дает основания полагать, что вопрос о  выдаче немцам части военнопленных  обсуждался в ходе переговоров между  фашистской Германией и Советским  Союзом (предположительно, речь шла  о заключенных из Козельского  «монастыря», а не о «скитовцах», живших ранее на территориях, присоединенных к СССР, поскольку они в любом  случае были обречены). Как хорошо известно, в марте 1940 г. в Кракове и Закопане состоялось одно из последних совещаний  между НКВД и Гестапо, где обсуждались  совместные действия в борьбе с польским сопротивлением. Ликвидация трех лагерей  военнопленных была проведена сразу  же после этого совещания. Немцы, видимо, отказались принять польских военнопленных. Они не хотели перегружать  свои «офлаги» еще несколькими тысячами польских офицеров. И, очевидно, это  ускорило ликвидацию трех лагерей. Не последнее значение имел и чисто  технический вопрос: нужно ведь было куда-то деть более 10 тысяч трупов. Зима 1939-40 г. выдалась исключительно суровая, землю сковало, копать массовые могилы в таких условиях было невозможно. Только в конце марта земля  под Смоленском, Харьковом и Бологое  достаточно оттаяла...

В канун Рождества 1939 года пленным  впервые было разрешено написать по одному письму родным. В Польшу посыпались письма (и в Генеральную губернию, и в районы, аннексированные Германией, и на территорию советской зоны оккупации), подтверждавшие и сам факт существования  лагерей и дававшие представление  об общей численности содержавшихся  в них офицеров. Переписка с  Польшей с перебоями продолжалась несколько месяцев. Некоторые семьи получили только рождественские письма и открытки на Пасху 1940 года, но бывали случаи и более регулярной переписки. Письма из Козельска, Старобельска и Осташкова информировали о месте нахождения этих лагерей (об этом свидетельствовали штемпели почтовых отправлений). Это должно было бы возбудить беспокойство разведки Союза вооруженной борьбы, которая, в свою очередь, должна бы была оказать давление на польское правительство, находившееся в то время во Франции. К сожалению, ничего не было предпринято. Переписка с лагерями в Козельске, Старобельске и Осташкове оборвалась внезапно, в апреле 1940 г. После этого адресаты в Польше не получили больше ни одного письма. До 21 июня 1941 г. приходили письма лишь от 448 пленных, переведенных, как мы расскажем ниже, в лагерь в Грязовце. 14 тысяч замолчали вдруг навсегда.

Станислав Свяневич пишет: «В Козельске  мне неоднократно доводилось слышать  мнение, что нам де не угрожают ни расстрелы, ни принудительные каторжные  работы, так как, хотя Советский Союз и не подписал Женевскую конвенцию  об отношении к военнопленным, он вынужден считаться с мировым  общественным мнением». Эти детские  иллюзии люди сохраняли вплоть до момента посадки в товарные вагоны, в которых их везли на казнь. Узники трех лагерей не сомневались, что  за их судьбой следит польское правительство  во Франции и она (их судьба) вызывает серьезные международные трения, особенно из-за нажима на СССР со стороны  правительств Великобритании и Франции. Увы, они глубоко заблуждались! С  горечью можно констатировать: их судьба никого не трогала. Факт этот сильно компрометирует правительство генерала Сикорского, знавшего, что в руках  Советского Союза оказалось около 10 тысяч польских офицеров. Никто  не имеет права заявлять, что угрозу их жизни можно было не принимать  всерьез. Всему миру было известно, что в СССР проводится массовое уничтожение  людей. Трудно, конечно, судить о том, увенчались ли бы успехом попытки  генерала Сикорского, направленные на освобождение этих пленных советскими войсками, хотя бы только с целью  передачи их в немецкие лагеря вое  топленных, где жизнь их не подвергалась бы непосредственной опасности. Бесспорен  факт, что в этом направлении не было предпринято никаких шагов. А формальные предпосылки для  этого существовали. 18 сентября 1939 года посол Вацлав Гжибовский, которому советское правительство отказало в аккредитации на основании того, что польское государство якобы  «перестало существовать» (и это  в то время, когда полумиллионная польская армия все еще оказывала  сопротивление агрессорам), передал  заботу о польских гражданах, находившихся на территории СССР, послу Великобритании, сэру Вильяму Сидсу. Однако польское правительство в изгнании не воспользовалось  посредничеством Сидса. В начале 1940 года во Францию прибыли три  офицера, сбежавшие из пересылки  в Шепетовке, перед отправкой  в Козельск или Старобельск. Проинформированный об их рассказах, генерал Сикорский  поручил министерству иностранных  дел просить, через американского  посла при Польском правительстве  в изгнании, помощи американского правительства (!) в облегчении участи польских военнопленных в СССР. Из этого, конечно, ничего не вышло. Больше никаких попыток не предпринималось. Правительство генерала Сикорского не использовало возможности прибегнуть к помощи Международного Красного Креста и нейтральных стран для передачи пленных Германии, наивно полагая, что в советских руках они в большей безопасности; кроме того, правительство категорически отвергало любые контакты с Берлином, даже жизненно важные для страны, считая их идущими вразрез с идеей «единства союзников». Сегодня такую точку зрения трудно даже комментировать, хотя следует отметить, что в исторической перспективе невежественность не может служить оправданием политикам, как заметил, в частности, Владислав Побуг-Малиновский. Предпочиталось в ожидании скорой победы над гитлеризмом оставить этих людей в советских лагерях. Однако ситуация изменилась коренным образом после падения Франции в июне 1940 года и потери польской армии на Западе. Лишь когда возникла проблема кадров для создания новой армии, уже на территории Великобритании, только тогда вспомнили о польских военнопленных в советских лагерях. Возникли даже наивные проекты создания польской армии на советской территории, в стране, все еще находившейся в дружественных отношениях с Германией. Один из таких проектов был даже представлен Черчиллю, но, к счастью, от него быстро отказались. Этот план был неактуален в любом случае: 97% офицерского корпуса будущей армии уже несколько недель лежали в могилах Катыни и в двух других местах массовых злодеяний.

Смерть в лесу

Ликвидация польских военнопленных  из лагерей Козельска, Старобельска и Осташкова началась в декабре 1939 года. В сочельник из трех лагерей  были вывезены капелланы (военные священники) всех религий, в общей сложности  около 200 человек. Их убили в неизвестном  месте или местах. В Козельске  спастись удалось лишь одному капеллану, Яну Леону Зюлковскому, который  случайно находился в лагерном карцере, что продлило ему жизнь почти  на четыре месяца. 8 марта 1940 года из Козельска  были увезены еще 14 офицеров, отобранных по каким-то неизвестным критериям. Из них уцелел только один человек, 13 же были казнены.

Мы не знаем, кому принадлежит решение  о ликвидации большинства военнопленных  Козельска, Старобельска и Осташкова. Можно только предположить, что ни тогдашний шеф НКВД Лаврентий  Берия, ни его заместитель Меркулов не могли сами рискнуть принять такое  решение. Вероятно, на основании рапорта  комбрига Зарубина решение было принято  самим Сталиным. Это может подтвердить  версия, предложенная Станиславом Миколайчиком, преемником Сикорского на посту главы  польского правительства:

«В начале 1940 года один из штабных офицеров Красной армии  был послан к Сталину выяснить, как он намерен поступить с  пленными польскими офицерами.

Ранее планировалось передать их немцам в обмен на тридцать тысяч  украинцев, которые были призваны в  польскую армию, а в сентябре захвачены  гитлеровцами в плен. Немцы сначала  согласились на обмен, но в последний  момент предложили Советам забрать  украинцев и оставить у себя поляков.

В Москве возникли слухи, что  из украинских призывников и польских офицеров будут сформированы специальные  части Красной армии.

Тогда-то и был направлен  в Кремль представитель Генштаба для выяснения вопроса. Он прибыл к Сталину и коротко объяснил проблему. Когда офицер закончил доклад, Сталин взял свой бланк и написал  на нем одно-единственное слово: «Ликвидировать».

Штабной офицер передал приказ по инстанции, но его смысл оказался не совсем понятен. Что Сталин имел в виду: ликвидацию лагерей или  уничтожение узников?

Приказ мог означать освобождение людей, перевод их в другие тюрьмы или использование на принудительных работах в системе ГУЛАГа.

Он также мог означать расстрел или уничтожение пленных другим способом. Никто не знал наверняка  точного смысла приказа, но никто  и не посмел обратиться к Сталину  за разъяснениями из-за огромного  риска навлечь на себя безудержный  гнев кремлевского самодержца.

Откладывать решение, медлить тоже было рискованно. Это могло навлечь  жестокую кару. Армейское начальство избрало самый безопасный для  себя вариант, передав дело в НКВД. А для этого ведомства в  приказе «хозяина» не было ничего двусмысленного. Он мог означать только одно: поляков надлежит уничтожить, причем немедленно. Именно так все  и произошло.

По мнению исследователей этой проблемы, Сталин не мог иметь в виду ничего другого.

Ликвидация трех лагерей началась и закончилась одновременно. Первый транспорт с пленными покинул  Козельск 3 апреля, Осташково — 4 апреля, Старобельск — 5 апреля. Последние  транспорты ушли из Козельска и Старобельска 12 мая, а из Осташкова — 16 мая.

Интересно, что перед отправкой  всем пленным делали прививки против брюшного тифа и холеры. Зачем, по сей  день неизвестно. Свяневич усматривает  в этом типичный беспорядок, присущий советскому бюрократическому аппарату, и многоступенчатость решений, когда  одна инстанция НКВД не знала, что  делает другая. Более вероятным кажется, что это была игра, целью которой  было обмануть и успокоить бдительность пленных. Внушали же им неоднократно, что «они едут на Запад» (что, учитывая географическое положение Козельска, было даже правдой). Им выдали даже сухие  пайки, завернутые (редкость в СССР) не в газетную бумагу, а в оберточную. Внимание пленных, однако, привлекло  необычно жестокое поведение охраны. Выходя из лагерных ворот, пленные предчувствовали какой-то поворот в своей судьбе.

Почти все они были убеждены в  том, что их везут выдавать немцам. И поэтому старались, в меру своих  скромных возможностей, привести в  порядок мундиры, дабы достойно предстать  перед лицом врага. Пленных погрузили  в «столыпинские» вагоны без окон, только с маленькими вентиляционными  устройствами под потолком. Поезда отходили в неизвестном направлении. В Козельске этапы насчитывали  от 50 до 344 человек, в Старобельске от 18 до 240, в Осташкове, наверно, столько  же. Если в Козельске и Старобельске на этап отправляли не ежедневно (случались  даже перерывы; например, в Старобельске от 26 апреля до 2 мая, что можно, скорее всего, объяснить первомайскими  праздниками), то в Осташкове, наиболее многочисленном лагере, этапы формировались  каждый день, иногда бывало даже по три  этапа в день. Обычно перед этапом, что было отмечено в Козельске, лагерные власти по телефону из Москвы получали списки военнопленных, подлежащих этапированию в этот день. Остающиеся в лагере пленные старались записывать фамилии  вывезенных или хотя бы их количество, что впоследствии стало основой  для составления списков, хотя и  неполных, пропавших без вести.

Тут мы подходим, вероятно, к самой  большой тайне катынского преступления, поскольку не всех этапируемых направляли в места массового истребления. С точки зрения особых советских  государственных интересов, тут  была допущена непоправимая ошибка: власти сохранили жизнь нескольким стам очевидцам, давшим позднее правдивые  показания. Если бы погибли все, мы бы располагали только результатами эксгумации останков в Катыни в 1943 году, данными, вполне достаточными для определения  времени преступления, но мы бы не узнали обстоятельств, сопровождавших его.

Почему некоторые пленные избежали расстрела — этого мы никогда  не узнаем. До сегодняшнего дня никто  не занимался анализом характера, мировоззрения, политических убеждений 449 человек, избежавших смерти. А ведь этот-то анализ мог  стать основой для далеко идущих выводов. Расправы избежала горстка  офицеров, проявившая готовность сотрудничать с советскими властями (группа крайне малочисленная); некоторые выдающиеся ученые и политики, а также люди, занимавшиеся до войны антисоветской  деятельностью и связанные с  польской разведкой и движением  «Прометей». Эти последние могли  быть еще использованы для дачи дополнительных показаний.

Из общего числа в 90 эшелонов (из Козельска был отправлен 21 эшелон) 7 были направлены не к месту казни, а в небольшой лагерь, находившийся в Павлищевом бору, около Калуги, а оттуда всех уцелевших пленных  вскоре перевели в Грязовец, под  Вологдой. Казни избежали два этапа  из Козельска (26 апреля и 12 мая 1940 года), два этапа из Старобельска (25 апреля и 12 мая), а также три этапа из Осташкова (29 апреля, 13 и 16 мая). Всего  в Козельске отобрали 150+95=245 пленных, в Старобельске — 63 +16 = 79 (причем этих 63 пленных отобрали в последний момент из группы в 200 человек, 25 апреля); в Осташкове — 60+45+19=124; что в общей сложности дает цифру в 448 человек. Спаслось, однако, 449 человек. Судьба этого последнего из спасшихся заслуживает особо пристального внимания.

Профессор Станислав Свяневич 29 апреля был направлен в восемнадцатый  по счету этап из Козельска. Узников  продержали в эшелоне более суток, причем охрана вела себя с необычайной  жестокостью, резко контрастировавшей  с относительно вежливым поведением лагерной охраны. 30 апреля 1940 года поезд  остановили на какой-то станции. Это  было Гнездово. В вагон вошел полковник  НКВД с «багровым лицом» и по фамилии  вызвал профессора Свяневича. Его тут  же перевели в другой вагон и заперли  в пустом купе. Проф. Свяневич взгромоздился  на верхнюю полку, откуда через щелку  мог видеть все, что происходило  снаружи.

Станцию оцепили вооруженные до зубов части войск НКВД. К дверям вагонов каждые полчаса подъезжал  автобус, вмещавший до 30 человек (окна его были закрашены известкой). Автобус  останавливался так, что пленные  офицеры входили в него прямо  из вагонов. Забрав очередную партию в 30 человек, автобус исчезал в  близлежащем лесу. Так был «разгружен»  весь состав.