Екатерина Великая

Екатерина отклонила проект об учреждении Императорского совета. Причем сделано это было не в решительной  форме, а путем проволочек, его  постепенного удушения. Поначалу императрица  высказала ряд малозначительных пожеланий и замечаний: вместо шести предложила ввести в Совет восемь членов; ей не понравилось слово «министр», и она просила заменить его русским словом; не по сердцу Екатерине пришелся и резкий отзыв о царствовании Елизаветы Петровны, уподобленном Паниным «варварским временам». Синонима слову «министр» в русском языке не нашли и оставили его, а выражение «варварские времена» убрали. Екатерине ничего не оставалось как подписать Манифест об учреждении Императорского совета и утвердить его состав (Бестужев, Разумовский, Воронцов, Шаховской, Панин, Чернышов, Волконский и Г. Орлов), но от его опубликования она воздержалась, решив ознакомить с ним некоторых вельмож.

Критики не отклонили саму идею создания учреждения, но предложили внести поправки технического свойства: назвать совет не Императорским, а Верховным тайным советом, заседать ему не пять, а четыре раза в неделю. Наиболее критически к проекту был  настроен генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа: «Я не знаю, — писал он, — кто составитель проекта, но мне кажется, как будто он, под видом защиты монархии, таким образом склоняется более к аристократическому правлению». По мнению критика, над императрицей нависла серьезная угроза ограничения власти монарха: «Обязательный и государственным законом установленный Императорский совет и влиятельные его члены могут с течением времени подняться до значения соправителей»[72]. После этого Екатерина надорвала последний лист подписанного ею Манифеста, чем положила конец всем разговорам о создании Императорского совета.

Мотивов отклонения проекта  об организации нового учреждения и  согласия императрицы на реформу  Сената источники не сохранили, и  историки высказывают различного рода гипотезы. Одна из них объясняет  согласие Екатерины на разделение Сената на шесть департаментов, то есть дробление  данного учреждения на мелкие части, ее стремлением превратить Сенат  в послушный себе орган и устранить  возможность оппозиции с его  стороны[73]. Подобное суждение представляется лишенным серьезных оснований. В  самом деле, о какой оппозиции  со стороны Сената могла идти речь, если он проявил трогательную заботу и усердие о благополучии только что взошедшей на престол Екатерины: он услужливо освободил ее от участия  в похоронах убитого супруга, а 17 июля выступил с предложением соорудить  ей монумент.

Искать подспудных мотивов  одобрения Екатериной реформы Сената вряд ли целесообразно, они обстоятельно изложены самим автором проекта  и настолько очевидны, что поиски каких-то особых причин поведения императрицы  способны не прояснить, а затемнить  проблему — цель реформы состояла в повышении мобильности и  эффективности работы Сената и сенаторов. Сложнее обнаружить мотивы блокирования Екатериной проекта о создании Императорского совета. Заметим, критический отклик Вильбоа использован лишь в качестве предлога — императрица и сама видела ущемление им прерогатив абсолютного монарха, но не решалась в конце 1762 года открыто выступить против него. Разве она ожидала, чтобы ей кто-либо посторонний открыл глаза на следующий пассаж проекта, явно ущемлявший прерогативы абсолютного монарха: «Все то, что служить может к собственному самодержавию государя, попечении о приращении и исправлении государственном имеет быть в нашем Императорском совете, яко у нас собственно». Здесь просматривается олигархическая тенденция, попытка в какой-то мере уравнять заботы монарха с заботами формально подчиненного ему учреждения. Для отказа реализовать проект у Екатерины были и дополнительные мотивы — как выше было отмечено, она хотела не только царствовать, но и управлять. Более того, создание Императорского совета Панин мотивировал теми же причинами, какими в свое время руководствовались при учреждении Верховного тайного совета — бременем многочисленных и разнообразных обязанностей, ложившихся на плечи монарха. Это был намек на неспособность Екатерины самой справиться с управлением страной, что задевало ее самолюбие и тщеславие. Равным образом, осуждение роли временщиков и «припадочных людей» при Елизавете Петровне наводило тень и на Екатерину, ибо выходило, что она тоже не в состоянии была ограничить роль фаворита лишь любовными утехами. Не могли устроить императрицу и инициатива создания нового учреждения, исходившая не от нее, а от ее подданного. Но при этом императрица нисколько не сомневалась в целесообразности существования при ней совещательного органа типа Кабинета министров и Конференции при высочайшем дворе, что явствует из учреждения ею в 1768 году Государственного совета.

Вслед за реформой Сената была осуществлена реформа управления Украиной. Судя по всему, идея ликвидации гетманства принадлежала самой императрице, что  видно из «Наставления» генерал-прокурору  Вяземскому. «Наставление» помечено рукой Екатерины как «секретнейшее» не потому, что оно, например, обязывало  генерал-прокурора вести борьбу с корчемством, получившим столь  широкое распространение, что стало  практически невозможно наказывать всех причастных к этому злу. И  не из-за порицания деятельности генерал-прокурора  Глебова. «Секретность» документа  обусловливалась намерением ликвидировать  автономные права, которыми пользовались окраинные территории России — Украина, Лифляндия и Эстляндия. Их, писала Екатерина, следовало «привести к тому, чтоб они обрусели бы и перестали бы глядеть, как волки в лесу». Сохранение за ними автономии она назвала «глупостью». Задачи, поставленные «Наставлением», серьезно продуманы Екатериной; это явствует из того, что императрица в ближайшее время приступила к их реализации.

О пристальном внимании императрицы  к судьбе гетманского правления  свидетельствует и ее поручение Григорию Теплову составить записку о положении дел на Украине. Сейчас трудно сказать, в каких случаях Теплов в угоду императрице сгущал краски, а в каких описанная им мрачная обстановка, сложившаяся на окраине империи во время гетманского правления, соответствовала истине, но в целом записка выглядит убедительно.

По версии Теплова, на Украине  царила безысходность: произвол старшины, ее ненасытная алчность, сопровождавшаяся захватом земель, закрепощением казаков  и крестьян и одновременно бесправием забитого населения. Пользуясь неграмотностью крестьян и казаков, старшина составляла фиктивные купчие на землю, города, местечки и села. Исследования историков XX века подтвердили это генеральное  утверждение Теплова: за 14 лет гетманства Кирилла Разумовского (1751–1764) численность  закрепощенного населения увеличилась  в два-три раза[74].

Анализируя причины крайней  нищеты населения, Теплов пришел к странному, на первый взгляд, выводу: в бедствии повинно сохранившееся право  крестьянского перехода, отсутствие суровых форм крепостного права, существовавших в России. Свободный  переход крестьян и казаков с  одного места на другое приводил к  двум негативным последствиям: бедный помещик становился еще беднее, ибо  у него сманивал крестьян богатый  землевладелец, предоставлявший им льготы; свобода перехода не приносила  счастья и крестьянину, а также  казаку: и тот и другой предавались  лености, безнравственности, пьянству — прожив льготное время у одного богатого помещика, они переходили к другому, у которого пользовались новыми льготами. Вывод неутешительный: в плодородной стране свирепствует голод, бедный помещик разоряется, а  от богатого, хотя он и становится еще  более состоятельным, государство  никакой выгоды не получает, ибо  подушной подати ни крестьяне, ни казаки не платят. Выход из тупика напрашивался сам собою: благоденствие на Украине  наступит только после закрепощения крестьян. Гетманским универсалом 1760 года крестьянам запрещалось переселяться на новые места без письменного  разрешения помещика; равным образом  помещику запрещалось принимать  крестьянина без такого разрешения. В 1763 году Екатерина подтвердила  гетманский универсал.

Критика порядков на Украине  подготавливала почву для упразднения  гетманского правления. Императрица, ознакомившись с содержанием  сочинения Теплова, имела беседу с Разумовским. О содержании беседы она писала в своей записке  Панину: «Никита Иванович! Гетман был  у меня и я имела с ним экспликацию (объяснение. — Н. П.), в которой он все то же сказал, что и вам, а наконец просил меня, чтоб я с него столь трудный и его персоне опасный труд сняла». Екатерина велела передать Разумовскому, чтобы тот написал письменное прошение. Письменный документ «О снятии с меня столь тяжелой и опасной мне должности» появился, и Екатерина, не откладывая дела в долгий ящик, удовлетворила просьбу. Медлить не было резона, ибо старшина готовила Екатерине петицию об установлении наследственного гетманства за родом Разумовских.

10 ноября 1764 года Сенату  был дан указ об учреждении  Малороссийской коллегии вместо  гетманского правления. Она состояла  из четырех представителей России  и такого же количества представителей  Украины. Возглавлял Малороссийскую  коллегию граф Петр Александрович  Румянцев. Его власть приравнивалась  к президентству в коллегии  и генерал-губернаторской. Ликвидация  гетманского правления — закономерный  итог развития административного  аппарата абсолютной монархии, стремящейся  к унификации структуры органов  власти, не терпящей автономии  и игнорирующей национальные  особенности окраин. Гетманское  правление было упразднено еще  при Петре Великом. Восстановление  его явилось эпизодом, обусловленным  фаворитизмом. Именно поэтому новое  упразднение гетманства прошло  спокойно и не вызвало осложнений.

К новшествам, достойным  подробного рассмотрения, относятся  еще две меры, осуществление которых  было навеяно идеями просветителей. В 1764 году был учрежден Смольный институт, а в следующем году — Вольное  экономическое общество. Эти меры Екатерины положили начало эре просвещенного  абсолютизма.

Смольный институт являлся  закрытым учебным заведением, в который  зачислялись дворянские девочки  в возрасте шести лет. Заканчивали  же обучение восемнадцатилетние девицы. Помимо общеобразовательных предметов, смолянок обучали навыкам, необходимым добродетельным матерям: шитью, вязанию, домостроительству, светскому обхождению, танцам, музыке, учтивости.

Воспитанниц изолировали  от окружающей среды, что исключало, как полагал инициатор создания Смольного Иван Иванович Бецкой, пагубное влияние семьи, улицы, родственников  и знакомых. Девицы, прошедшие выучку в Смольном, призваны были положить основание новой породе людей, свободных  от пороков. Став матерями, выпускницы Смольного передадут приобретенные  знания и навыки своим детям, а  те — следующему поколению. В итоге  люди избавятся от пороков и приобретут полный набор добродетелей.

Императрица, имея страсть  к рекламе своих начинаний, отзывалась о Смольном институте и его  воспитанницах с присущим ей восторгом  и была уверена, что цель, ради которой  создавалось учебное заведение, достигнута вполне. В 1772 году, восемь лет  спустя после основания Смольного, она дважды писала о нем Вольтеру. В первом письме читаем: «Пятьсот девиц  воспитываются здесь в монастыре, назначенном прежде для пребывания трехсот невест Христовых. Эти девицы, я в том должна вам признаться, превзошли наши ожидания; они успевают удивительным образом, и все согласны с тем, что они становятся столько  же любезны, сколько обогащаются  полезными для общества знаниями, а с этим они соединяют самую безукоризненную нравственность, однако же без мелочной строгости монахинь».

Почти два месяца спустя, 23 марта, Екатерина, отвечая Вольтеру, писала: «Не знаю, выйдут ли из этого  батальона девиц, как вы называете  их, амазонки, но мы очень далеки от мысли образовать из них монашенок; мы воспитываем их, напротив, так, чтобы  они могли украсить семейства, в  которые вступят, мы не хотим их сделать  ни жеманными, ни кокетками, но любезными  и способными воспитывать своих  собственных детей и иметь  попечение о своем доме»[75].

Идеи Бецкого, разделяемые  Екатериной, вполне утопичны, ибо исходят  из посылки о влиянии среды, как  единственного фактора, определяющего  наличие в воспитуемом пороков  и добродетелей. Вывести новую  породу людей Смольный институт, конечно  же, не смог, но его положительное  влияние на распространение в  стране просвещения является общепризнанным — это было первое учебное заведение  со всем набором общеобразовательных  предметов (иностранные языки, русский, арифметика, история, география), положившее начало женскому образованию в России. Вместе с тем это была первая ласточка в политике просвещенного абсолютизма, которым знаменательно время  правления Екатерины.

Второй шаг в этом же направлении Екатерина сделала  в октябре 1765 года, когда учредила «Императорское вольное экономическое  общество к поощрению в России земледелия и домостроительства». Общество разделило судьбу Смольного института  — оба учреждения оказались самыми долговечными творениями Екатерины  и были упразднены лишь в октябре 1917 года. А. Т. Болотов считал организатором общества сына токаря Петра Великого А. А. Нартова: «Как самое основание оного, так и управление им и поддержание оного можно наиглавнейше приписать господину Нартову Андрею Андреевичу — бессменному секретарю сего общества. Он собственно старался о собрании оного, о побуждении первейших вельмож о вступлении…»[76].

На Общество возлагалось  множество задач, нацеленных на рациональную организацию помещичьего и крестьянского  хозяйства — распространение  «полезных и нужных знаний», способствующих улучшению животноводства и повышению  урожайности, а также разумному  использованию результатов земледельческого труда. Устав Общества определял  его цель как заботу «о приращении в государстве народного благополучия», что может быть достигнуто стремлением  «приводить экономию в лучшее состояние, показывая… каким образом натуральные произращения с пользою употребляемы и прежние недостатки поправлены быть могут»[77].

Должно заметить, что внедрение  полезных начинаний продвигалось крайне медленно. Подневольный труд крепостного  не стимулировал введение каких-либо новшеств, почти всегда сопровождавшихся увеличением повинностей в пользу помещика.

Но вывод о бесполезности  существования Вольного экономического общества глубоко неправилен. Речь идет лишь о том, что при иных благоприятных  социальных условиях его деятельность принесла бы более заметные результаты.

Еще более успешными первые шаги Екатерины оказались в сфере  внешней политики. Здесь ей удалось  извлечь выгоды из сближения с  Пруссией — в ее лице Россия обрела союзника в политике относительно Курляндии  и Речи Посполитой. В обоих случаях интересам России противостояла Саксония, постоянный союзник Австрии: королем Речи Посполитой был саксонский курфюрст Август III, а престол в Митаве занимал его сын Карл, пристроившийся здесь с согласия Елизаветы Петровны еще в 1758 году. В расчеты Екатерины входило посадить на польский трон своего бывшего любовника Станислава Августа Понятовского, а корону герцога Курляндского передать известному Эрнсту Иоганну Бирону. Условия тому благоприятствовали: Август III тяжело болел, и все ожидали его близкой кончины, а герцог Курляндский Бирон, лишенный трона еще Минихом, был возвращен из ссылки и находился под боком у Екатерины.

Ход мыслей Екатерины был  столь же прост, сколь и рационален: чем меньше прав на польскую корону будет иметь ее ставленник, тем  в большей зависимости от России он окажется. На Бирона, считала императрица, тоже можно положиться вполне, ибо  он получит корону из ее рук. Остановка  была за дипломатией, которой поручалось уладить оба вопроса, не вызывая  при этом осложнений. Кстати, план лишения  Карла герцогской короны вынашивал  и Петр III, намеревавшийся возвести на престол своего дядю Георга, принца Голштинского.

Екатерина поручила своему агенту Ржичевскому утешить Августа III тем, что его сын Карл, потеряв Курляндию, будет вознагражден каким-либо епископством. Тем самым Август III, полагала императрица, не почувствует горечи утраты.

Король надеялся, что сейм не согласится уступить Курляндию Бирону, но просчитался — Екатерина через  Ржичевского парализовала работу сейма в Варшаве. Одновременно русская дипломатия энергично трудилась и в Митаве, подготавливая почву для низложения Карла и восстановления в правах Бирона. Карлу было предложено покинуть Митаву, и он вынужденно смирился, ибо предложение это было подкреплено русскими войсками, возвращавшимися из Пруссии на родину. К тому же Екатерина твердо заявила, что она принимает Бирона под свое покровительство, «как беззаконно утесненного владетеля». Когда императрица узнала, что 48 из 60 сенаторов Речи Посполитой признали Карла законным герцогом Курляндским и намеревались открыть против Бирона уголовный процесс, она велела передать уполномоченному короля Речи Посполитой при русском дворе Борху, что принимает это постановление за личное себе оскорбление и распорядится выпроводить уполномоченного из Петербурга в 48 часов, «чтоб они знали, что я герцога Эрнеста Иоганна и вольности польской защищать буду всем, чем Бог меня благословил». В конце концов 8 апреля 1763 года Бирон вновь стал герцогом Курляндским.