Русские иконописные школы

С мастерской Дионисия связана превосходная икона “Положение пояса и ризы Богоматери” в Музее древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Она исключительно красива по своим светлым, праздничным краскам, среди которых преобладает красный  цвет с излюбленным Дионисием розоватым оттенком. Икона происходит из деревянной церкви села Бородава, освященной в 1485 году. Ее строителем был Иоасаф (в миру князь Исаак Михайлович Стригин-Оболенский), преемник того самого архиепископа ростовского Вассиана, который заказал Дионисию в 1481 году иконы для иконостаса московского Успенского собора. Икона “Положение пояса и ризы Богоматери” особенно важна в том отношении, что она помогает уточнить время исполнения житийной иконы “Митрополит Петр” в московском Успенском соборе, клеймо которой с изображением посвящения патриархом Петра в митрополиты всея Руси обнаруживает большую стилистическую близость к иконе из села Бородава.

Житийные иконы с последней  трети 15 века получают в Москве все  более широкое распространение, что было, возможно, обусловлено  борьбой с ересью жидовствующих, среди которых многие отрицали поклонение иконам. Житийные иконы, хорошо известные Византии, совмещали в себе иконный образ для поклонения, занимавший обычно средник, и сцены из жизни изображенного на этом среднике святого. Такая композиция в какой-то мере преодолевала вне­временной характер иконописного образа, позволяя художнику, в следовавших друг за другом эпизодах, заполнявших клейма, рассказать о жизни святого, о его деяниях и чудесах.

Такова икона “Митрополит Алексий  с житием”. Сюжеты клейм призваны восславить деятельность высшего московского  иерарха на пользу Русского государства  и Русской церкви. Как четко  вписывается в композицию каждая фигура и как согласно, как музыкально они сочетаются, друг с другом в  неком светлом просторе, где царит покой и их поступь не слышно. Подлинно классическая в достижении поставленной цели искусства.

“Творчество Дионисия, - пишет В.Н.Лазорев, - сыграло огромную роль в истории древнерусской живописи ... С Дионисием парадное, праздничное, торжественное искусство Москвы стало на Руси ведущим. На него начали ориентироваться все города, ему начали всюду подражать ...”[3]

Творчество Дионисия и его современников  замыкает большую эпоху в истории  московской живописи. Дионисий отнюдь не был смелым новатором, он ничего не ниспровергал, наоборот, он сознательно  примкнул к великим рублевским традициям. Но их воспринял односторонне. Работы Рублева привлекали его, прежде всего изяществом и грацией, красотой линейных решений, но он не сумел уловить за всем этим глубокую поэтичность образов, их наивную и трогательную непосредственность, их высочайшую одухотворенность. Он сильно увлекся внешней оболочкой. Стремясь к все большей праздничности, отвечавшей вкусам возвышавшейся Москвы, Дионисий незаметно для себя пришел к несколько внешнему пониманию формы, прежде всего красивой, призванной радовать глаз. В результате получилось так, что самый верный последователь Андрея Рублева сделался его антагонистом.

В 16 веке дионисиевские традиции быстро пошли на убыль. Иконы становятся излишне многословными, начинают перегружаться аллегориями, в них усиливается догматическое начало. Темп развития замедляется, церковь все более ревниво следит за тем, чтобы в живопись не проникли смелые новаторства. Разгром еретических течений и ликвидация свободомыслия отрицательно сказалось на искусстве, в котором “византинизм“ стал играть большую роль. Былого высокого уровня искусства достичь не удалось - времена были не те. Поэтому после Рублева и Дионисия древнерусская живопись не выдвинула равных им мастеров.

2.2             АНДРЕЙ РУБЛЕВ - САМОБЫТНЫЙ ТВОРЕЦ  РУССКОЙ ИКОНЫ

Время жизни Андрея Рублева совпадает  с переломным моментом в освободительной  борьбе русского народа против татаро-монгольского ига. Творчество прославленного иконописца знаменует важную веху в истории  русского искусства. С его именем связано возникновение художественного  направления, на многие десятилетия  определившего развитие русской  живописи.

Дошедшие до нас исторические свидетельства  о жизни и творчестве Андрея Рублева  крайне бедны хронологическими данными  и во многом противоречат друг другу. Бесспорным лишь два сообщения, фигурирующие в летописях под 1405 и 1408 годами. Благовещенский собор Московского Кремля перестраивался в 15 веке, и роспись его не сохранилось. Уцелели только деисусный и праздничный ряды иконостаса, перенесенного в существующий ныне храм. Во владимирском Успенском соборе сохранилась лишь небольшая часть росписей. Дошли до нас также иконы из иконостаса этого собора, экспонирующиеся ныне в Третьяковской галерее и Русском музее.

О предшествующем периоде жизни  Андрея Рублева известно мало. Составленное в 17 веке "Сказания о святых иконописцах" утверждает, что он жил сначала  в Троицком монастыре в послушании у Никона, ученика основателя монастыря  Сергия Радонежского (Никон был Троицким игуменом с 1390 года, умер в 1427). По словам "Сказания", Никон "повелел" Рублеву написать икону Троицы "в  похвалу отцу своему, святому Сергию чудотворцу"[4].

Об остальных крупных работах  Рублева мы знаем из житий Сергия и Никона. Между 1425-1427 годами он вместе с другом и "спостником" Даниилом Черным участвовал в создании ныне несохранившихся росписей Троицкого собора Сергиева монастыря, а затем расписывал Спасский собор московского Андроникова монастыря, старцем которого он был. Там Рублев и скончался в 1430 году.

Разумеется, список произведений Рублева  этим не исчерпывается. "Преподобный  отец Андрей Радонежский, иконописец, прозванием Рублев, многие святые иконы  написал, все чудотворные"[5]. Помимо названных работ, целый ряд несохранившихся  ныне икон упоминается в различных  источниках. Несколько дошедших до нас памятников связывает с именем Рублева устное предание. Наконец, в  ряде произведений авторство Рублева  устанавливается по стилистическим аналогиям. Но даже в тех случаях, когда причастность Рублева к  работе над памятником документально  подтверждена - так обстоит дело с иконами из владимирского Успенского собора, - выделить принадлежащие его  руке произведения чрезвычайно трудно, поскольку создавались они совместно  большой группой мастеров под  руководством Андрея Рублева и Даниила  Черного.

Если дошедшие до нас биографические сведения о Рублеве изобилуют  противоречиями и анахронизмами, то в характеристике личности мастера  и в оценке его искусства источники  обнаруживают редкое единодушие. Андрей и Даниил предстают в их изображении  как "чудные добродетельные старцы и живописцы", "всех превосходящие  в добродетелях", а в Рублеве  особенно подчеркивается то, что он "намного всех превосходил в  мудрости".[6]

Для воссоздания творческого облика Рублева очень важны сведения, сообщенные в1478 году Иосифу Волоцкому  бывшим игуменом Троицкого Сергиева монастыря старцем Спиридоном. По словам Спиридона, удивительные и прославленные иконописцы Даниил и ученик его Андрей, иноки Андроникова монастыря, отличались такими добродетелями, что удостоились необычных дарований и настолько преуспели в совершенствовании, что не находили времени для мирских дел.

Эти свидетельства дают отчетливое представление о высокой оценке творчества Рублева его современниками, позволяют глубже проникнуть в образный строй его произведений и постигнуть существенные особенности его живописного  метода. Но чтобы верно понять смысл  приведенных высказываний, необходимо познакомиться с некоторыми представлениями византийской мистики, получившими широкое распространение среди последователей Сергия Радонежского. Согласно этим представлениям, для того, чтобы достоверно отображать объекты умственного созерцания, вместо эмпирический "теней вещей" показывать подлинную их природу, живописец должен был стать созерцателем, если только он не желал оставаться ремесленником, копирующим чужие образцы. Ему предстояло вернуть утраченное естественное состояние - гармонию чувств, ясность и чистоту ума. Совершенствуясь, ум приобретал способность воспринимать "невещественный" свет. По аналогии с физическим светом, без которого невозможно видеть окружающий мир, умственный свет - знания и мудрости - освещал истинную природу, первообразы всех предметов и явлений. Интенсивность проявления этого света и ясность умозрения ставились в прямую зависимость от степени нравственной чистоты созерцателя. Живописцу, более чем кому-либо другому, требовалось очистить "очи ума", засоренные обманчивыми чувственными "помыслами", потому что, как утверждал Василий Кесарийский, "истинная красота созерцается только имеющими очищенный ум"[7]. В достижении нравственной чистоты особая роль отводилась добродетели смирения. Не случайно в источниках к имени Рублева часто прилагается эпитет "смиренный".

Отдавая все свободное время  изучению наследия византийской и русской  иконописи, Рублев отбирал лучшее и  творчески переосмысливал увиденное, основываясь на собственном опыте. Отсюда - свежесть и непосредственность созданных им образов. С приходом Рублева московская живопись окончательно освободилась от византийских влияний.

Молодость Рублева была ознаменована крупными событиями в жизни древней  Руси, молодым человеком он, вероятно, слышал рассказы о побе­де, одержанной русскими над татарами, так называемые "Повести о Мамае­вом побоище", в которых звучали отголоски "Слова о полку Игореве", самого поэтичного из древнерусских поэтических созданий. Правда, победа на Куликовом поле не сразу сломила силы татар, но она развеяла уверен­ность в непобедимости татарского войска, подняла силы в русских людях, пробудила страну от векового оцепенения.

В то время, когда Московское княжество  начало освободительную борьбу и  собирало вокруг себя все силы народа, средоточиями русской духов­ной  культуры были монастыри. В конце 15 века они получают широкое распространение; многие люди покидают насиженные места, уходят в дре­мучие леса и начинают новую жизнь в нужде и лишениях. Они стремятся в уединении к внутреннему совершенствованию и сосредоточенности; недаром один современник сравнивал их с древним мудрецом Диогеном. Но в отли­чие от восточных отшельников, мрачных аскетов, прославленных кистью Феофана, в русских чернецах 15 века никогда не угасало стремление к практической деятельности: они умели с топором пробиваться сквозь чащу леса, собирать вокруг своих келий людей, вести неутомимую трудовую жизнь. Движение это захватило почти всю среднюю Россию и скоро переки­нулось на север. Источником его был Троице-Сергиев монастырь близ Москвы. Возможно, что здесь провел свои молодые годы Андрей Рублев.

Неизвестно, застал ли он в живых  самого основателя обители Сергия, но память о нем наполняла всю  жизнь монастыря, следы его деятельности были видны на каждом шагу. Сергий умел сплачивать единомышленников; он рассылал учеников в далекие уголки страны, сам разъезжал по русским городам, примерял враждующих князей и не задолго  до кончины благосло­вил московского князя на борьбу с татарами.

В укладе Троицкого монастыря долго  сохранялась первоначальная простота. В церкви совершали службу при  лучинах, писали на бересте, храмы ставили  из дерева. Жизнь обитателей его  была наполнена упорным, разме­ренным трудом. "Кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные се­ти плетет, кто кельи строит, одни дрова и воду носят в хлебню и поварню, другие хлеб и варево готовят" - такими словами описывает современ­ник жизнь русского монастыря того времени. Эта жизнь Сергиевой обители должна была оказать глубокое воздействие на характер художника. Кто знает ,может быть, рассматривая старцев Феофана и всем существом своим отворачиваясь от них, Рублев вспоминал советы своих учителей - хранить прежде всего голубиную простоту, ценить ее выше прежней мудрости?

Впрочем, в стенах Сергиевой обители  призвание художника не могло  развернуться полностью, и Рублев переселился  в Андроников монастырь, основанный на живописном берегу Яузы выходцем из Сергиева монастыря Андроником. Отсюда было всего с час пути пешком до московского Кремля, который уже начинали обстраивать митрополит и великий князь. В Москве можно было встретиться с лучшими русскими и греческими мастерами и по­учиться у них. Здесь молодой мастер был замечен великим князем и привлечен к почетной работе.

В 1405 году Рублеву выпала на долю честь  украшать живописью Благо­вещенский собор совместно с мастерами Прохором из Городца и Феофаном Греком. Естественно, что наиболее прославленному из трех мастеров, Фе­офану принадлежало руководство работой и что им были выполнены главные части огромного иконостаса. Принимаясь за него, греческий мастер дол­жен был несколько умерить свой живописный темперамент, которому он бе­зудержно отдавался при выполнении новгородских фресок. Патетика усту­пает здесь место сдержанному величию. Фигуры Марии, Иоанна и отцов церкви по бокам от Воздержителя представлены Феофаном не столько моля­щимися, сколько медленно выступающими в торжественном покое. Особенно хороша фигура Марии в синем, как ночное небо, плаще, который мрачной глубиной своего тона гармонирует со всем ее величавым обликом. Рубле­ву, видимо, достались крайние фигуры чина, великомученики Дмитрий и Георгий, и он вложил в яркую расцветку их одежд и в их юные лики выражения светлой радости.

Мы знаем очень мало достоверного о первых шагах художественного  развития Рублева. Но есть основания  предполагать, что именно он в свои ранние годы украшал евангелие Христово и, в частности, выполнил миниа­тюру - изображение символа евангелиста Матфея в образе ангела. Миниа­тюра выдержана в оттенках голубого и лилового, только красный ободок книги в руках ангела выделяется ярким пятном. Мастер замкнул фигуру крылатого кудрявого юноши круглым голубым обрамлением, которое придает образу спокойствие и завершенность. Фигура ангела расположена в преде­лах круга с таким расчетом, что его широкое крыло уравновешивает раз­вевающийся плащ, а все част его тела равномерно заполняют золотой круг на равном расстоянии, касаясь голубого ободка; и поскольку стремительное движение ангела как бы возвращается к исходной точке, все происхо­дящее претворяется в неизменное и уравновешенное. Плавно закругленная линия стала впоследствии любимым мотивом Рублева. Правда, в ангеле Хитрово линия сочетается с решительной лепкой, с последовательным, как в византийских иконах, наложением все более светлых пятен, но все же очертания его головы, широкого крыла, рукава, ноги и даже развевающе­гося плаща звучат отголоском обрамляющего их круга. Конечно, в Москве в 15 веке никто и не подозревал о существовании древнегреческой вазо­вой живописи. Тем более поразительно, что русский мастер близко подо­шел к композиционным решениям древнегреческих вазописцев, украшавших силуэтными фигурами плоскодонные килики.

В 1408 году по почину московского великого князя было решено украсить фресковой  росписью обветшавший в то время  Успенский собор во Вла­димире. В те годы Феофана не было уже в живых, и потому выбор заказчи­ков пал на отличившегося за три года до того Андрея Рублева. Вместе с ним в работе участвовал и его старший друг по Андроникову монастырю Даниил Черный. В силу старшинства Даниила его имя в летописной записи об этом событии поставлено на первом месте. Но решающая роль, видимо, принадлежала Рублеву. Им были расписаны стены, встречающие посетителя при входе под величественные своды собора. Здесь Рублев должен был представить Страшный Суд.