Дизайн в легендах

Раздражение Джона Глоага против этих "многих", существенно  уточненное в книге "Объяснение промышленного  искусства", понять несложно.

Если Герберт Рид  строит проект дизайна как проект свободной дизайнерской деятельности, как проект сверхискусства, то Глоаг параллельно и одновременно строит проект дизайна как службы в системе промышленного производства.

Однако Глоаг сам  является художником-проектировщиком, и он не может не сделать попытки  хотя бы в минимальной степени связать интересы дизайна-бизнеса с интересами художественной культуры в целом. И, естественно, именно здесь ему изменяет последовательность - в мышлении одного и того же человека художник и адвокат службы дизайна далеки от гармонического единства.

"Чистый функционализм (кстати, в 40-е годы "чистый функционализм" принадлежал уже легенде. - В. Г.), не воспламененный воображением, не окажет на них впечатления и не заставит принять, разве что по соображениям цены, товары, выполненные в "международном стиле"; который ...представляет однообразный, стандартизованный подход почти к каждой проблеме дизайна и производства" (13).

Если "Отсутствующий  специалист" - книга, выполнявшая  максимально конкретизованную задачу пропаганды дизайна для послевоенной мирной продукции, то последнее издание "Объяснения промышленного искусства" - это работа, в которой, опираясь на те же исходные принципы "хорошего дизайна", Джон Глоаг сделал попытку максимального охвата проблематики дизайна в целом. Поскольку автор стремится доказать, что дизайн является нормальной технической операцией в производстве, то обоснование историчности, традиционности этой профессиональной деятельности становится его существеннейшей вспомогательной задачей.

"Это бессознательное  безразличие организованной промышленности к существованию художников и дизайнеров было, за несколькими исключениями, характеристикой коммерческой машинной эпохи, и это безразличие отнюдь не ограничивалось промышленностью, его разделяло большинство" (14).

Благодаря такому пониманию  проблематики дизайна Глоаг имеет возможность предельно четко строить решение своей задачи: ему необходимо привести идеологический план существования дизайна в соответствие с практическим, профессиональным планом его существования, доказать, что все отставание развития дизайна от развития производства вытекает из недоразумения - отсутствия этого соответствия. Введя обобщенное представление о промышленном искусстве, Глоаг делает следующий шаг, представляя предельно упрощенную и "очевидную" классификацию промышленного искусства:

"Эти три деления  - дизайн, коммерческое искусство  и промышленная архитектура - могут разъяснять и регулировать  обсуждение дизайна, не делая  его негибким, поскольку они не  являются произвольными, и позволяют  исследовать весь предмет, не  опасаясь путаницы" (15). Существенную сложность для самого Глоага и не меньшую сложность для понимания его аргументации представляет то, что, говоря о "промышленном искусстве" или "дизайне" и их традиционности, Джон Глоаг фактически имеет в виду всякое проектирование нового, хотя нигде этого не подчеркивает. О чем бы ни писал Глоаг, выводя традиционность дизайна, - о римских мануфактурах или политике Кольбера, о деятельности Джошуа Веджвуда или английских паровозостроителях, - он говорит о проектировании вообще, проектировании как особом виде деятельности, и в связи с этим принимает смысл выражение "тренированное воображение". В то же время он снижает это проектирование вообще до конкретного промышленного искусства как "нормальной операции" в промышленном производстве.

Конформизованный характер дизайна в версии Глоага является прямым следствием принципиального  апологетического конформизма в  мировоззрении автора. Глоаг - реалист, трезво оценивающий современную  обстановку, поэтому его сарказм  в адрес "интеллектуалов" вполне объясним.

"Легко выступать  за очищающие социальные и  экономические перемены - легко и  беспечно; но это оказывается  лишь прелюдией к интеллектуальной  диктатуре, которая поднимает  свою безобразную голову в  столь многих книгах, лекциях  и статьях, касающихся здоровья и будущего промышленного искусства" (16).

Поскольку единственным идеалом для Джона Глоага является развитие "нормального хорошего дизайна", всякая попытка навязать новой профессии отвлеченный  этический или эстетический идеал, не имеющий ничего общего с рынком и потребительским спросом, вызывает у него резкий протест против "интеллектуальной диктатуры". "Моррис и Рескин затемнили всю проблему, потому что они были романтическими реакционерами. Сегодня проблема вновь находится под угрозой затемнения, потому что критики, педагоги и писатели являются часто романтическими революционерами" (17).

Глоаг считает, что между  дизайнером и людьми бизнеса начинают наконец устанавливаться гармонические  отношения (в чем он полностью  прав) и дизайнеры смогут служить промышленности как пользующиеся доверием и авторитетом специалисты. Поскольку в этом случае четко сформулированная автором основная цель - служба промышленности на максимально выгодных условиях - достигается, он считает необходимым несколько неожиданно закончить книгу перспективной идеей восстановления нарушенной зрительной целостности. Как бы ни был далек Глоаг от традиционных рассуждений в плане классического европейского гуманизма, как бы ни подвергал он критике "левых", он не настолько радикален, чтобы полностью отказаться от упоминания о всеобщей ценности дизайна.

"У нас в стране, как только партнеры в промышленном  искусстве - промышленники, дизайнеры  и торговцы - осознают свою общую  взаимозависимость и будут работать  совместно, как и положено работать партнерам, мы сможем вовремя восстановить для нашего окружения спокойствие, сравнимое с гармонией, которой наслаждались наши прапрапрадеды" (18).

Неожиданная апелляция  к наслаждению гармонией окружения  составляет по-своему естественное завершение четкой, деловой и конформистской концепции дизайна авторства Джона Глоага.

2. Ф.-Ч. ЭШФОРД

Мы не ставим здесь  задачи полностью представить литературу о дизайне. Не столько даже из-за ее объема, сколько из самой постановки проблемы. Нам нужно возможно ясно определить, что такое современный западный дизайн, а для этого нам необходимо дать полную обрисовку теоретических представлений о дизайне, сохраняющих актуальность. Нам нужно представить развернутые картины дизайна, существенно отличающиеся друг от друга. В связи с этим критерием отбора служит не их собственно научная ценность, не научная квалификация авторов, а сам факт специфического построения картины дизайна. В этом отношении книга Эшфорда "Дизайнерское проектирование для промышленности" (19) представляет существенный интерес. Эта книга отличается от работ Рида или Глоага уже тем, что Эшфорд вообще не ставит вопросов, выходящих за узко практические задачи - он сознательно и последовательно отбирает для книги материал, необходимый, по его мнению, для формирования "правильного" профессионального мышления начинающего дизайнера. Книга Эшфорда не претендует на самостоятельное решение проблем дизайна в его эстетическом, научном, моральном или экономическом аспектах, однако желание дать начинающему дизайнеру-практику наиболее очищенное представление о характере профессиональней деятельности заставляет его формулировать сугубо практическое решение всех этих вопросов, отличающееся внутренней последовательностью.

Поскольку книга Эшфорда  задумана и реализована не как учебное пособие, а, скорее, как самоучитель типа "как сделать карьеру", естественно, что вопрос о роли дизайнера как единицы, а не дизайна как абстрагированного целого рассматривается в первую очередь.

"К несчастью для  промышленника и, наверное, к счастью для дизайнера - в человеческом существе заложено глубоко укоренившееся стремление к разнообразию и свободе персонального выбора ...чем бы оно ни было - кажется, никто толком не может удовлетворительно определить механизм персонального выбора - оно вовсе не должно быть связано с функциональной эффективностью продукта" (20).

Трудно возражать против действительного стремления к разнообразию как таковому, но вряд ли оно является метафизическим, скорее, очень четко  исторически обусловленным. Но для  Эшфорда здесь не может быть сомнения, потому что для его читателя здесь не должно быть сомнения.

Эшфорд утверждает, что  для удовлетворения тяги к разнообразию продукты должны обладать еще и "эстетическим качеством", а чтобы произвести это "эстетическое качество", нужен дизайнер, поскольку он только этим и занимается.

Определяя дизайн как  службу, Эшфорд одновременно определяет тем самым метод дизайнера  как художественный, так как его  цель суть то, "что никакое количество холодного анализа или изысканий  сами по себе выполнить не могут".

"Концепцию функции  нельзя ограничивать исключительно  механическим действием продукта. В нее входят все материальные  соображения: цена, цветовая схема,  удобство использования для потребителя;  сервис, который предлагает ему  продукт; способ, которым он соответствует стилю жизни" (21).

Фактически Эшфорд под  функцией понимает всегда и только потребительскую функцию, которая  тем самым едина и нерасчленимая  во всем многообразии своих составляющих. При внимании автора к психике  рядового потребителя это вполне объяснимо - он непрерывно подчеркивает, что дизайнер должен осуществлять значительную часть своей проектной работы с точки зрения потребителя.

Определив в начале книги  роль дизайнера, Эшфорд имеет возможность  сформулировать свое определение: "Он (дизайнер) - человек, обладающий необходимым эстетическим чутьем и техническими приемами, которые позволяют ему проектировать и контролировать дизайн механически производимого предмета" (22).

В этом определении "дизайн" означает не деятельность, а продукты этой деятельности, в этом определении тем самым объясняется, что дизайн - деятельность дизайнеров, что призвано существенно обогатить познание читателей. Но в книге Эшфорда это не имеет существенного значения. В отличие от Рида, Глоага, Нельсона или Дорфлеса Эшфорд стремится во что бы то ни стало указать начинающему дизайнеру практическое содержание его заурядной работы в заурядных условиях, не выяснять отношения производства и дизайна, а указать на необходимость установления нормальных отношений дизайнера и клиента. "Профессиональная честность дизайнера имеет огромную важность; он никогда не должен подчиняться интеллектуальной лености или силам реакции (надо полагать, не политической. - В. Г.) и должен считать лучшим потерять работу здесь и там, чем слишком глубоко скомпрометировать свою честность" (23). Эшфорд категоричен в подобных этических нормах, однако несложно заметить, что в зависимости от того, что в том или ином случае будет пониматься под профессиональной честностью, категоричность эта может становиться весьма относительной.

Если большинство авторов  в той или иной мере рассматривают  проблему охраны дизайна от промышленности (промышленников), потребителей от промышленников и стремятся сформулировать средства этой охраны, то Эшфорд интересуется исключительно проблемой охраны дизайнера в его отношениях с могущественным клиентом.

"Он (дизайнер) проектирует  не для избранной группы друзей, каждый из которых обладает  утонченным, рафинированным вкусом, а для большинства людей, представляющих широкий диапазон вкусов" (24).

Это утверждение само по себе очень важно - программный  отказ от этического или эстетического  идеала в деятельности художника  есть нечто существенно иное, чем  неоформленность или расплывчатость идеала. Здесь содержится принципиальное утверждение о равноправном и одновременном сосуществовании различных норм , "хорошего", "красивого", "удобного". Хорошим дизайнером, по Эшфорду, является тот, кто сумеет работать по любой из этих норм попеременно или одновременно. Однако из подобного тезиса могут с равной степенью следовать разные интерпретации его содержания, поэтому Эшфорд считает необходимым жестко уточнить и сузить возможные толкования: "Важнейшей проблемой дизайнера является примирение (принесение в жертву) своих социальных и эстетических идеалов с его долгом помочь своему клиенту или работодателю получить прибыль" (25).

Эшфорд оказывается  в ряде случаев несравненно ближе  к пониманию действительного  механизма складывающегося западного  дизайна, чем это можно сделать  в академической постановке вопроса. Теоретики академического крыла дизайна оказываются в плену образно-конкретного, предметного мышления, а практик Эшфорд поднимается, сам того не замечая, на более высокий уровень рассуждения. У "академистов" разделение на потребительские и непотребительские товары приводит к "очевидному" противопоставлению тирании потребителя или тирании торговли в первом случае и относительной независимости выражения действительных потребностей - в другом.

"Существует некоторая  разница между потребительскими и непотребительскими товарами, но если продукт относится к последним, он все же должен пройти через руки оптовых торговцев и распределителей, прежде чем он достигает продавца, и обычно столь же необходимо "продать" его им, как и привлечь потребителя" (26).

Удивительно, но этот совершенно очевидный факт почему-то постоянно  ускользает из внимания теоретиков западного  дизайна, но ведь без него совершенно невозможно понять ту роль, которую  приобретает коммерческий дизайн в  производстве станков и всевозможного технического оборудования. Мы еще специально вернемся в дальнейшем к этому важнейшему вопросу, здесь нам важно подчеркнуть, что Эшфорд - единственный автор, который придает ему значение. Он утверждает, что везде, где только можно, необходимо извлекать максимальный визуальный капитал из любой индивидуальной характеристики или достоинства вещи, чтобы сделать их привлекательными сначала для оптовиков, а потом уже для потребителей.

Эшфорд предпочитает переоценить, чем недооценить опасность, исходящую от "романтических революционеров" (по определению Глоага), выполняя до конца функции автора руководства к действию, он суммирует свое отношение к угрозе ослабления внимания к действительным задачам дизайнера:

"Нельзя не чувствовать,  что неполное приятие дизайнерами основного коммерческого содержания бизнеса является единственным- реальным препятствием к их постоянному затруднению в любой области промышленности" (27).

4. ДЖИО ПОНТИ

Индивидуализация концепций  дизайна с течением времени углубляется. В отдельных случаях эта последовательная индивидуализация принимает столь резкий характер, что нам уже чрезвычайно трудно, почти невозможно сопоставить "дизайн", конструируемый в одной концепции, с другим "дизайном". Пожалуй, наиболее ярким примером такой индивидуальной концепции яв- ляется теоретическая система Джио Понти, архитектора, дизайнера и, что особенно важно, главного редактора журнала "Domus". Вполне естественно, что в сфере идеологии дизайна журналы приобретают особое значение, и без сомнения круг их влияния значительно превышает сферу воздействия отдельных монографий по проблемам дизайна. Важнейшим инструментом формирования того или иного теоретического представления о дизайне становится селекция, которую проводит журнал среди обширного фактического материала практики дизайна, архитектуры, прикладного и программного искусства. "Domus" - журнал, апеллирующий прежде всего к художественной настройке дизайнерского мышления, к утверждению не технического, больше того, антитехницистского содержания дизайна как творческой деятельности. Вся программа этого подхода заключена в сжатом виде в манифесте Джио Понти (28), который есть смысл привести целиком.

"1. Таков мир чудесных  и гигантских форм, в котором  мы живем. 

Наша эпоха является величайшей в истории человечества; это эпоха, когда все меняется и делается заново.

3. Мы собираемся провозглашать это на каждой странице. Показывая вещи, которые появляются вокруг нас, мы хотим раскрыть истинный характер нашей цивилизации".

Все это непосредственно  напоминает многочисленные манифесты первой четверти нашего века: футуристов, функционалистов, дадаистов, сюрреалистов. Основным содержанием любого из этих манифестов было определение эпохи, определение, не являющееся производным из широкой теоретической концепции, а проистекающее из эстетического мировоззрения. Это, скорее, даже непосредственное мирочувствование, создающее в целом из массы преломившихся в художественном сознании фрагментов окружающего целостный образ цивилизации в глазах художника, - для Джио Понти - цивилизация динамической смены форм, обладающей самоценностью.