Понятия и основания прекращения обязательств

К наиболее простым основаниям прекращения обязательств относится прощение долга (ст. 415 ГК РФ). Естественно, кредитор может освободить должника от лежащих на нем обязанностей, то есть простить долг, в любую минуту. Единственным исключением из этого общего правила является случай, когда освобождение кредитором должника от его обязанностей нарушает права других лиц в отношении имущества кредитора.

Прощение долга как  основание прекращения обязательства  ведет свою историю со времен римского права. Наиболее распространенной формой прощения долга по римскому праву являлась acceptilatio – формальная сделка, имеющая целью прекратить обязательство, заключенное путем стипуляции. Кредитор и должник должны были произнести специальную словесную формулу, в результате чего наступало окончательное прекращение обязательственной связи [21, с.177]. Позднее римское право допускало прощение долга и неформальным путем – pactum de non pretendo. В результате рецепции римского права нормы о прощении долга попадают в законодательство буржуазных стран и в подавляющем большинстве гражданских кодексов прощение долга рассматривается как договорный способ прекращения обязательств [53, с.353].

Так, один из «классиков» российской цивилистики Д.И. Мейер рассматривал прощение долга как разновидность действий, предпринятых именно с тем, чтобы прекратить известное обязательство. Одностороннее отступление верителя имеет значение дара и действие обсуждается как дарение. Отступление верителя от обязательства по соглашению с должником имеет значение договора [33, с.708].

Как видно, Д.И. Мейер проводил различие между односторонним прощением долга и прощением долга по соглашению сторон, рассматривая в качестве дарения лишь первый случай. Его трактовка опиралась на представление о том, что дарение есть способ приобретения прав и не сводимо только к договору [34, с.709]. Таким образом, для современной доктрины гражданского права имеют значение два основных вопроса: является ли прощение долга односторонним актом, во-первых, и как соотносится прощение долга с дарением, во-вторых.

Первый вопрос, который возникает в связи с этим, касается понимания прощения долга как двусторонней сделки. Среди практикующих юристов весьма распространено мнение о прощении долга как о действии одностороннем, не предполагающем согласия другой стороны. Действительно, из содержания ст. 415 ГК напрямую не следует вывод о договорном характере этого способа прекращения обязательств. Но правильно ли такое буквальное толкование ст. 415 ГК? Думается, нет. Ведь если считать, что согласия должника на освобождение его от обязанности перед кредитором не требуется, то логично было бы и дарение конструировать как одностороннюю сделку, а не договор. Однако, законодатель, похоже, считает иначе. Можно привести множество аргументов в пользу того, почему должник должен иметь право согласиться или, напротив, отказаться от прощения ему долга, но главным из них является то, что обязательство, порожденное волей двух сторон, не должно прекращаться волеизъявлением одной из них. Возможность одностороннего изменения или прекращения обязательства всегда является исключением из общего правила и, чаще всего, выступает своеобразной санкцией за нарушение контрагентом своих обязанностей [24, с.112].

Отвечая на первый вопрос, необходимо учитывать, что прощение долга есть действие, совершаемое  с целью прекращения обязательства. Следовательно, прощение долга охватывается понятием сделки и впредь необходимо руководствоваться общими положениями о сделках. Если встать на позицию сторонников прощения долга как односторонней сделки, при которой имеет значение лишь выражение воли кредитором [53, с.372], необходимо учесть требования ст. 155 ГК РФ. Указанная статья формулирует общий принцип, что односторонняя сделка создает обязанности лишь для лица, совершившего сделку. Для других лиц односторонняя сделка может создавать обязанности только в случаях, установленных законом либо соглашением с этими лицами. Следовательно, пределы действия односторонней сделки должны ограничиваться только обязанностями в отношении самого кредитора, чья воля направлена на прощение долга. Для того чтобы волеизъявление кредитора стало юридически значимым для должника, необходимо соглашение с должником либо указание об этом в законе. С одной стороны, ст. 155 ГК РФ затрагивает только вопрос о возложении обязанности на других лиц, в то время как прощение долга, напротив, предполагает освобождение от обязанности, однако это рассуждение может быть юридически значимым для сделок, которые лишь будут порождать отношения между сторонами. В то время как при прощении долга мы имеем дело с уже существующей обязательственно-правовой связью, которая должна быть окончательно прекращена в результате волеизъявления кредитора. Напомним, что в подавляющем большинстве случаев обязательства носят взаимный характер, и кредитор в них одновременно является и должником. Следовательно, при одностороннем волеизъявлении кредитор не только освобождает должника от лежащей на нем в силу заключенного обязательства обязанности, но и прекращает те обязанности, которые лежат на нем самом. Отвлекаясь даже от строго взаимных обязательств, кредитор прекращает и так называемые кредиторские обязанности, например, по принятию исполнения, гарантийные обязательства, ответственность за недостатки проданной вещи и т.п., которые не могут быть однозначно прекращены вследствие факта надлежащего исполнения кредитором своей обязанности.

Можно ли рассматривать  заявление о зачете не в качестве сделки, а в качестве юридического поступка, который не является сделкой? Особый соблазн проанализировать возможность такой квалификации заявления о зачете связан с тем, что в цивилистической литературе ведется давний спор о том, является ли сделкой исполнение обязательства (тоже, кстати, способ прекращения обязательств). Зачет является суррогатом исполнения, поэтому определенные параллели между правовой природой заявления о зачете и исполнением обязательства вполне могут быть обнаружены.

Существует несколько подходов к обоснованию сделочной сущности исполнения обязательства. В.С. Толстой  прямо указывает, что исполнение обязательства подпадает под  определение сделки, содержащееся в законе, так как исполнение направлено на прекращение обязанности [45, с.23] Д.О. Тузов пишет, что «передача вещи во исполнение договора купли-продажи является сделкой особого рода - сделкой-предоставлением, имеющей зависимый, подчиненный характер по отношению к основной (обязательственной) сделке купли-продажи» [46, с.39]. Аналогичное мнение высказал В.А. Слыщенков [42, с.166].

Эти и похожие рассуждения покоятся на историческом фундаменте римского права и (в большей степени) на авторитете германского гражданского права, в котором передаче действительно придается самостоятельное юридическое значение. Однако следует понимать, что сделкой по германскому праву признается не само фактическое вручение вещи, а соглашение о передаче права (вещный договор), соединенное с передачей вещи. Таким образом, вещная сделка германского права - это вещный договор плюс традиция. При этом традиция выступает вовсе не как сделка, а как фактическое действие, или, точнее - Realakt. Очевидно, что между конструкцией германской вещной сделки (Dingliches Rechtsgeshaft) и передачей вещи российского гражданского права существует большая разница. Потому слепое перенесение германских юридических воззрений на нашу правовую почву является большой ошибкой. [8, с.23]

Кажется, неправильное понимание юридической природы исполнения обязательства (в том числе и traditio), происходит от того, что в современной российской цивилистике произошло обеднение учения о юридических фактах. Так, в учебниках гражданского права систему юридических фактов представляют следующим образом: все юридические факты делятся на действия и события. Правомерные действия в свою очередь подразделяются на сделки и поступки. При этом поступком именуется действие, с которым закон связывает определенные юридические последствия независимо от того, была ли у лица цель достижения того или иного правового результата. В качестве примера называются находка, создание произведений литературы, обнаружение клада [55, с.401] Понятно, что в этой системе юридических фактов исполнение обязательства больше тяготеет к сделкам, чем к поступкам.

Однако такое видение  системы юридических фактов слишком  упрощенное. В.И. Серебровский, анализируя динамику обязательственных отношений, выявил ряд юридический действий участников обязательства, которые хотя и схожи со сделками, но таковыми не являются - автор называл их «действия, подобные сделкам» [40, с.530]. М.М. Агарков, исследуя систему основания гражданских прав, указывал, что существует категория дозволенных юридических действий, которые «не являются сделками, хотя и очень близко подходят к понятию сделки». В качестве примера автор приводит признание долга, подтверждение принятия заказа к исполнению, уведомление об уступке права, заявление об отказе принять исполнение [6, с. 351]. Агарков именовал эти действия юридическими поступками. Им же было дано следующее определение юридического поступка - это действие, констатирующее определенные факты, имеющие юридическое значение независимо от того, направлены ли эти действия на те последствия, которые с ними связывает закон. Однако автор выделил и третью категорию юридических фактов-действий - а именно фактические действия («действия, создающие указанные в законе объективированные результаты, имеющие хозяйственное или культурное значение»). К ним были отнесены создание литературного произведения, находка, спецификация, изобретение и проч. Очевидно, что юридические поступки в классификации М.М. Агаркова это не то же самое что юридические поступки в классификации В.С. Ема. Последним соответствуют фактические действия (Realakt) в трактовке М.М. Агаркова и В.И. Серебровского.

Можно ли квалифицировать  заявление о зачете не как сделку, а как юридический поступок (по классификации М.М. Агаркова)? Для ответа на этот вопрос следует определить юридическое значение заявления о зачете, сделанное стороной в обязательстве, а именно - является ли заявление о зачете действием правопрекращающим либо действием констатирующим.

Материал российского  права не дает каких-либо поводов  для сомнений - для зачета не только "достаточно заявления одной стороны", но оно (заявление) является необходимым условием зачета. Иными словами - сам по себе факт наличия встречных однородных обязательств не прекращает их eo ipso. Таким образом, для нашего права значение заявления о зачете состоит в том, что именно оно прекращает обязательства. Кроме того, рискнем предположить, что всякая сторона обязательства, заявляя о зачете, рассчитывает достигнуть именно этой цели - прекратить обязательство зачетом. Таким образом, значение волеизъявления лица, делающего заявление о зачете, как раз связано с желанием достигнуть определенных правовых последствий. Другими словами, лицо знает о том, что заявление прекратит обязательство, оно желает этого и оно делает это заявление. Бесспорно, перед нами односторонняя сделка.

Однако этот вывод  справедлив только для тех правопорядков, в которых зачет проводится лишь на основании заявления стороны. Известно, что законодательства некоторых стран (в частности, Франции, Австрии) содержат правило о том, что зачет встречных однородных обязательств проводится ipso iure - то есть в силу самого факта наличия требований, способных к зачету.

2.2 Прекращение стороны в обязательстве

Прекращение обязательства  вследствие одностороннего волеизъявления, являясь исключением из общего правила, должно разрешать правовую ситуацию. В случае же признания прощения долга односторонним актом окончательного прекращения обязательства не произойдет, поскольку должник, не согласный с подобным заявлением кредитора, имеет право требовать от кредитора принятия им исполнения. Например, заказчик по договору подряда, оплатив полностью стоимость работ по возведению жилого дома, своим волеизъявлением освободит подрядчика от обязанности передать заказчику результат работ. Согласится ли подрядчик с таким волеизъявлением? Думается, вряд ли, поскольку уплата цены за выполненную работу не исчерпывает всех дополнительных проблем, которые лягут в подобном случае на подрядчика. В результате волеизъявления кредитора обязательство либо не прекращается, либо переходит в разряд натуральных обязательств, поскольку требовать в судебном порядке принятия исполнения должник будет не вправе.

Чрезвычайно важным является условие, сформулированное в ст. 415 ГК: обязательство прекращается, если это  не нарушает прав других лиц в отношении имущества кредитора. В приведенном нами примере происходит явное ущемление интересов должника, что делает прощение долга невозможным. Теоретически можно представить ситуацию, когда на кредиторе не лежит иных обязанностей, кроме принятия надлежащего исполнения, например, при займе. Однако должник все равно вправе сам принять решение, согласится ли он с тем, что кредитор освободил его от обязанности возвращать долг, либо произведет платеж. В последнем случае произойдет любопытная инверсия, ибо кредитор, совершив прощение долга, сам станет одаряемым, если исходить из односторонности волеизъявления кредитора. В этом случае должник совершает действие, которое он уже не обязан совершать, однако, признать это исполнение недолжным нельзя. Здесь вполне допустима аналогия со ст. 206 ГК РФ.

Таким образом, прощение долга должно являться договорным способом прекращения обязательств. Во избежание разночтений было бы целесообразно в ст. 415 ГК РФ однозначно определить правовую природу прощения долга как двустороннего соглашения сторон. При этом ст. 415 ГК РФ можно было бы переформулировать следующим образом: «Обязательство прекращается освобождением кредитором должника от лежащих на нем обязанностей, если соответствующее соглашение не нарушает прав других лиц в отношении имущества кредитора и не запрещено законом». Последнее добавление представляется необходимым, поскольку в целом ряде случаев законодатель должен иметь возможность воспретить прощение долга, не вступая в противоречие с ГК РФ (например, при прощении долга тем или иным предприятием-банкротом).

Переходя к рассмотрению второй проблемы, de lege lata мы полагаем, что действующее законодательство рассматривает прощение долга как разновидность дарения. Об этом говорит тщательное сравнение норм п. 1 ст. 572 и ст. 415 ГК РФ. Однако проф. В.В. Витрянский считает, что такой вывод некорректен. По его мнению «соглашение о прощении долга может быть квалифицировано как договор дарения только в том случае, когда в нем положительно решен вопрос о безвозмездности (т.е. об отсутствии причинной обусловленности) действий кредитора по освобождению должника от возложенных на него обязательств и при явном намерении кредитора одарить должника без всякого встречного предоставления в рамках всех взаимоотношений сторон» [11, с.347]. Более того, В.В. Витрянский вообще предлагает исходить из презумпции возмездности прощения долга.

Таким образом, по мнению В.В. Витрянского прощение долга  охватывается понятием дарения лишь в случае его безвозмездности («беспричинности»). Согласиться с этим суждением вряд ли возможно. Во-первых, обращает на себя внимание подмена понятия возмездности понятием причинности, произведенная нашим уважаемым критиком. В такой трактовке возмездность приобретает черты всеобъемлющей философской категории, далеко выходящей за рамки гражданского права. Действительно, причинная обусловленность присуща всем действиям homo sapiens, в том числе и возмездным сделкам. Но в равной мере она свойственна и безвозмездным (в традиционном цивилистическом понимании) отношениям. Можно ли назвать «беспричинным» (т.е. безмотивным) договор дарения, безвозмездность которого никем не подвергается сомнению? Конечно, нет. Другое дело, что «причинная обусловленность» дарения не получает непосредственно правового выражения, но это не значит, что ее нет вообще. В интерпретации же В.В. Витрянского в гражданском праве вообще не найдется места безвозмездным (читай - беспричинным) правоотношениям, что противоречит очевидным фактам. Во-вторых, возмездность прощения долга, которую презюмирует В.В. Витрянский, порождает сложнейшую проблему отграничения прощения долга от новации (и, как ни парадоксально, от отступного) [11, с.334]. Ведь в такой интерпретации сторона, освобождающая контрагента от какой-либо обязанности перед собой, приобретает право на некое встречное удовлетворение, а это - частный случай новации обязательства.