Русская религиозная философия

«Новый град» — это журнал социального идеала. Там печатаются экономисты, политики, философы; они хотят дать умственную пищу для людей, умеющих размышлять, разумеется, преимущественно для эмигрантов. Точнейшие политические прогнозы! (В основном этот журнал наполнен статьями Федотова.) Мне посчастливилось перечитать всю подшивку этого журнала, который выходил до войны, в Париже. Федотов говорит: напрасно вы (обращается он к монархической группе) мечтаете о свержении большевиков — их давно уже свергли! Правят уже не они — правит он; и не случайно он ведет борьбу против Ощества старых большевиков (было такое Общество, которое Сталин ликвидировал). Это совершенно невинное общество, но Сталину они не нужны, они напоминают ему, что он сам пришел извне. Все те характеристики сталинизма, которые сейчас наполняют публицистику, и серьезные исследования были даны Федотовым в то самое время, когда это происходило. На расстоянии! Я читал его статьи 1936–1937 годов — все прогнозы, все описания событий совершенно точны.

Федотов замечательно умел улавливать самые главные тенденции истории. Но чем замечателен он как мыслитель? Он считал, что либо культура вообще ненужная вещь, либо она имеет священное, божественное содержание. Он стал первым крупнейшим русским богословом культуры. Будучи демократом и человеком абсолютной национальной терпимости, он тем не менее подчеркивал, что культура должна приобретать конкретные национальные формы, что в каждой культуре имеются свои индивидуальные черты, и это есть творчество. Каждый художник должен создавать свое, потому что он индивидуум. И Федотов подчеркивал, что культура в целом — тоже своего рода коллективный индивидуум.

Для того чтобы понять, в чем смысл и особенности культурного целого в России, он обращается к прошлому и пишет, может быть, одну из главных книг своей жизни, которая называется «Святые Древней Руси». Обратиться к ней его подтолкнуло преподавание в Парижской Духовной Aкадемии. В этой книге он показывает, что, приняв от Византии аскетический идеал, русское христианство начинает вносить в него элемент каритативный, элемент служения, элемент милосердия — тот, который в Византии был меньше проявлен. Он показывает как это совершалось в Киевской Руси, в эпоху Рублева и Стефания Премудрого, во времена Возрождения; как люди, создававшие монастыри, были одновременно кормильцами, гостинниками и просветителями окружающего мира.

В книге «Святые Древней Руси» показана огромная культурно–экономическая работа монастырей. Но не подумайте, что эта книга — односторонний панегирик! В ней есть раздел о трагедии русской святости. Трагедия заключалась в том, что в определенную эпоху, в ХV–ХVI веках, церковное руководство, стремясь к активной социальной каритативной (милосердной) деятельности, стремилось одновременно к богатству. Казалось бы, это понятно. Святой Иосиф Волоцкий говорил: монастыри должны иметь земли, должны иметь крестьян, чтобы поднимать страну, чтобы содействовать ее экономическому расцвету, чтобы помогать людям в моменты голода и трудностей. Задание было хорошее, но вы сами легко можете понять, к каким злоупотреблениям это все приводило. И против этой иосифлянской тенденции выступает группа заволжских старцев.

Сам волжанин, Федотов очень любил их. Во главе заволжских старцев, которых называли «нестяжателями», стоял преподобный Нил Сорский, который, во–первых, выступал против казней инакомыслящих (а Иосиф признавал законность казни еретиков). Во–вторых выступал против монастырских землевладений, против богатств, которые имеет Церковь, за евангельскую простоту. Он настолько был противником всего церемониального, лишнего, обременяющего Церковь, что даже сделал… как бы такое абсурдное завещание… Он сказал: мне не нужно ни пышных похорон, ничего, даже тело мое пусть пойдет зверям, бросьте его в лесу (голодные волки его обглодают — по крайней мере будет польза). Конечно, монахи так не поступили, он этим хотел подчеркнуть, насколько он ни во что ставит все земное.

Православную Церковь, Византийскую, Болгарскую, Сербскую и Русскую как одну из крупнейших Православных Церквей, нередко упрекали в социальной пассивности. И вот Федотов решил показать, что это не верно.

Он пишет блестящее исследование (очень хорошо написанная книга, ее можно читать, как роман, — это «Святой Филипп митрополит Московский». В ней Федотов говорит, что если Церковь в лице митрополита Aлексия, духовника Дмитрия Донского и друга преподобного Сергия, содействовала укреплению Московского государства и власти московского царя, то, как только эта власть отступила от евангельских заветов в лице Ивана IV (Ивана Грозного), так эта же Церковь в лице митрополита Филиппа начала борьбу против тирании. Вся книга пронизана пафосом борьбы, потому что Филипп, митрополит Московский, для Федотова — образец несгибаемого служителя Церкви.

После этих книг, в различных изданиях выходит целый ряд статей, посвященных проблеме происхождения русской интеллигенции. Федотов с блестящим литературным мастерством показал, как в эпоху Петра I в лоне одного народа создались два народа. Они говорили на разных языках, фактически имели разные мировоззрения, одевались в разные одежды, у них была разная психология; они жили бок о бок, как два чужих племени. И это ненормальное положение привело потом к болезненному комплексу виновности у образованного класса, интеллигенции, которая стала обоготворять народ, испытывая по отношению к нему чувство вины и думая, что можно его спасти, переломав все на свете, переломав все структуры. Федотов излагает в одной из статей это как драму, которая завершается великим крушением: интеллигенция прилагает все силы к тому, чтобы разрушить империю, и сама оказывается раздавленной под ее обломками.

Что предлагал Федотов в это трудное, бурное время? Творчество и работу. Созидание, говорил он, — это божий дар и божий призыв.

Объективность его была потрясающей! В одной из статей он писал: да, Пассионария — ужасная женщина (Долорес Ибаррури), она исполнена ненависти, но мне она ближе, чем генералиссимус Франко, который себя считает христианином. Когда вышла эта статья, в эмиграции разразился такой скандал, что профессора вынуждены были высказать ему порицание. Но как в 1920–е годы Федотов не шел на компромисс, так и в эмиграции он не собирался этого делать.

Оценивая политику Советского Союза, он всегда был объективен. И если какие–то манипуляции Сталина казались ему важными и полезными для России (в международном плане), то он писал о них позитивно. Федотов говорил, что здесь Сталин действует не от себя, а от государства, в пользу государства. Опять раздались вопли, и кончилось все это тяжелой сценой — собранием Духовной Aкадемии, где всех заставили подписать петицию, что это «красный» человек, что он, значит, не может быть терпим, он должен публично покаяться, короче, микропартийное собрание. Тогда Бердяев разразился громовой статьей: «Существует ли в православии свобода совести?» Статья была убийственной! Он писал ее с болью, потому что осуждение Федотова подписали из робости даже такие люди, как Булгаков (который в душе, конечно, так не думал, он понимал, что Федотов стоит на твердой скале объективности и обвинять его невозможно). Aкадемию ему пришлось покинуть. Тут грянула война и поставила всех на свое место.

С огромным трудом Федотов выбрался из оккупированной немцами Франции. Мать Мария, друг его, была арестована, отправлена в лагерь. Кругом идут массовые аресты. Отец Дмитрий Клепинин, арестованный по обвинению в выдаче документов для евреев, которые пытались вырваться из оккупированной Франции, тоже брошен был в лагерь и погиб. Федотов, после длительных приключений, благодаря содействию различных комитетов в конце концов оказался в Aмерике… Больше ему в Париже делать было нечего…

Он становится профессором духовной семинарии (ныне существующей) имени святого князя Владимира. И там он работает над своей последней книгой, «Историей русской религиозной мысли». Все то, что было им наработано в книге о митрополите Филиппе и святых Древней Руси, — вошло в этот двухтомник. Увы! Эта книга издана только по–английски. Я полагаю, что Георгий Петрович писал ее по–русски, и существует, вероятно… оригинал, и можно надеяться (его родные еще живут в Aмерике), что он еще будет найден, и тогда, даст Бог, он будет издан и у нас, на русском языке.

Перед смертью Федотов пишет статью–завещание, которая называется «Республика Святой Софии». Не декларациями, не лозунгами, не какими–то отвлеченными философскими аргументами — Федотов оперирует здесь реальной историей. Он пишет о демократических основах русской культуры, которые были заложены в ее новгородском русле. Республика Святой Софии — это Новгород. И кончает он эту статью перед самой смертью призывом к тому, что необходимо возродить древний дух Новгорода, где были уже элементы народного представительства, избрания, где даже Новгородский архиепископ избирался; это был древний зачаток демократии! A как показал Федотов в своих исследованиях, любая культура в конце концов питается из соков своей истории. И нет основания считать, что культурная традиция России жестко обусловила тиранию и тоталитаризм. В ней были и другие элементы, которые способны возродиться и принести свои плоды.

Я вспоминаю одну притчу, которую Федотов привел, объясняя свою позицию по отношению к творчеству и культуре. Многие люди, христиански мыслящие, говорили: творчество и культура не нужны, потому что надо заниматься только божественными вещами. Федотов приводил историю одного католического святого: когда тот был семинаристом, он играл в саду в мяч; к нему подошел один монах, который решил его испытать, и сказал: «Что бы ты сделал, если бы узнал, что завтра будет конец света?» И тот ответил: «Я бы играл в мяч».

Что это означает? Если играть в мяч плохо, то не надо в него играть никогда, будет ли конец света скоро или нескоро; если это имеет значение какое–то перед Лицом Божиим, — надо играть всегда, когда есть возможность. И он переносит это на культуру. Если культура — это порождение сатаны ( а в это Федотов не верит), надо ее отбросить, будет ли завтра конец света или он будет через миллион лет. Если культура есть форма творчества человека перед Лицом Божиим, то надо заниматься ею, не пугая себя скорым концом. Ибо так пугали себя столетиями люди, которые не хотели работать, не хотели творить, которые говорили: а, все равно конец света. И в результате они оказывались в положении тех, кто расточил и потратил свои дары напрасно. К этому можно добавить, что в Евангелии Господь Иисус говорит, что Судящий может прийти в любой момент.

Федотов ободряет нас и говорит нам, что свобода — это маленькое, нежное растение и что не надо этому удивляться и не надо так уж за нее бояться, потому что как в огромном мироздании возникла маленькая и робкая жизнь, а потом завоевала целую планету, так и свобода с самого начала не была чертой, присущей всему человечеству. (Это все точно соответствует действительности. Я не буду приводить фактов, но это было именно так.)

Федотов пишет: «Руссо, в сущности, хотел сказать: человек должен быть свободен, ибо человек создан, чтобы быть свободным, и в этом вечная правда Руссо. Но это совсем не то, что сказать: человек рождается свободным. Свобода есть тонкий и поздний цветок культуры. Это нисколько не уменьшает ее ценности. Не только потому, что самое драгоценное — редкое и хрупкое, но человек становится вполне человеком только в процессе культуры и лишь в ней, на ее вершинах, находят свое выражение его самые высокие стремления и возможности. Только по этим достижениям можно судить о природе и назначении человека».

Далее он пишет: «В биологическом мире господствует железный закон: инстинктов, борьбы видов и рас, круговой повторяемости жизненных циклов. Там, где все до конца обусловлено необходимостью, нельзя найти ни бреши, ни щели, в которую могла бы прорваться свобода. Где органическая жизнь приобретает социальный характер, она насквозь тоталитарна: у пчел есть коммунизм, у муравьев есть рабство, в звериной стае есть абсолютная власть вожака».

Все, что пишет Федотов, точно соответствует действительности. И он хочет сказать, что социальные формы у нас повторяют лишь животную жизнь. A свобода — и есть привилегия человека. «Даже в мире культуры, — продолжает Федотов, — свобода является редким и поздним гостем. Обозревая тот десяток или дюжину высших цивилизаций, нам известных, из которых слагается для современного историка мир, некогда казавшийся единым историческим процессом, мы лишь в одной из них находим свободу в нашем смысле слова».

Я поясню. Он говорит о том, что деспотии существовали в Иране, на берегах Хуанхэ, Янцзы, в Месопотамии, в Ираке, в древней Мексике, Египте — повсюду существовали тирании, — и только в маленькой стране Греции возникает идея демократии. Как некоторого рода историческое чудо.

«Личность, — продолжает он, — везде подчинена коллективу, который сам определяет формы и границы своей власти. Эта власть может быть очень жестокой, как в Мексике или в Aссирии, гуманной, как в Египте или в Китае, но нигде она не признает за личностью автономного существования. Нигде нет особой священной сферы интересов, запретной для государства. Государство само священно. И самые высшие абсолютные требования религии совпадают в этих моделях с притязаниями государственного суверенитета…

Да, свобода — исключение в цепи великих культур. Но сама культура — исключение на фоне природной жизни. Сам человек, его духовная жизнь — странное исключеие среди живых существ. Но ведь и жизнь, как органическое явление, — тоже исключение в материальном мире. Конечно, здесь мы вступаем в область неведомого, но много оснований на стороне тех теорий, которые считают, что только на планете Земля могли создаться благоприятные условия для возникновения органической жизни (кстати, сейчас так думают многие наши ученые). Но что значит Земля в Солнечной системе, что значит Солнце в нашем Млечном Пути, что значит наша Галактика во Вселенной? Одно из двух: или мы остаемся на внешне убедительной естественно–научной точке зрения и тогда приходим к пессимистическому выводу: Земля, жизнь, человек, культура, свобода — такие ничтожные вещи, о которых и говорить не стоит. Возникшие случайно и стихийно на одной из пылинок мироздания, они обречены исчезнуть без следа в космической ночи. Или мы должны перевернуть все масштабы оценок и исходить не из количества, а из качества. Тогда человек, и его дух, и его культура становятся венцом и целью мироздания.

Все бесчисленные галактики существуют, чтобы произвести это чудо — свободное и разумное телесное существо, предназначенное к господству, к царственному господству над Вселенной. Остается неразрешенной важная загадка — значение малых величин! Отчего почти все ценностно великое совершается в материально малом? Интереснейшая проблема для философа! Свобода разделяет судьбу всего высокого и ценного в мире. Маленькая, политически раздробленная Греция дала миру науку, дала те формы мысли и художественного восприятия, которые даже перед сознанием их ограниченности со сих пор определяют миросозерцание сотен миллионов людей. Совсем уже крохотная Иудея дала миру величайшую или единственно истинную религию, не две, а одну, которую исповедуют люди на всех континентах. Маленький остров за Ла–Маншем выработал систему политических учреждений, которые будучи менее универсальны, чем христианство и наука, тем не менее господствуют в трех частях света, а ныне победоносно борются со своими смертельными врагами, — написано в конце войны, когда союзники боролись с Гитлером.