Русская идея

Содержание.

 

1. Введение

2. Отечественная философия и ее признаки

3. "Русская идея"

4. Заключение

5. Список литературы

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение.

Философская мысль в России формировалась под влиянием общемировой  философии. Однако специфика Русской  философии во многом складывалась под  влиянием социально культурных процессов, происходивших на Руси. Христианизация Руси сыграла огромную роль в становлении  русской философской мысли.

"Русская Идея" философский  термин, введенный В.С. Соловьевым  в 1887 – 1888 гг. Широко использовался  русскими философами в кон. 19 и  20 в. для осмысления русского  самосознания, культуры, национальной  и мировой судьбы России, ее  христианского наследия и будущности, путей соединения народов и  преображения человечества. До сих  пор существует множество ее  интерпретаций. Философствовать  означает постигать тайну бытия.  Человек, задаваясь вопросом, откуда  этот окружающий его мир, кто  его создал и кто он сам,  – уже философствует, т.е. человек  ищет Абсолют, стремится к нему, вопрошает о нем в разных  сферах своей духовно-душевной  деятельности – религии, науке,  искусстве. Этот процесс стремления человеческого духа к Абсолюту – объективный процесс. Русская философия насчитывает тысячу лет – десять веков – своего существования. Ее начало восходит ко времени Киевской Руси, ее развитие продолжалось в двадцатом столетии и в пределах советского государства, и за его границами, в русском Зарубежье. Вполне естественно, что необходимо осмыслить, в чем состоит национальное своеобразие русской философии, определить конкретные проявления этого своеобразия.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Отечественная философия  и ее признаки.

В отечественной философии, прошедшей самобытный путь развития, отразилось культурно-историческое развитие страны. Зародившись позднее, чем  в соседних странах, отечественная  философская мысль испытала сильное  влияние сначала византийской и  античной мысли, затем западноевропейской философии.

Отечественной философской  мысли присущи некоторые общие  признаки. философия самосознание патриотизм культура

Во-первых, отечественная  философия тесно связана с  общественно-политической деятельностью, с художественным и религиозным  творчеством. Отсюда публицистический характер многих философских работ, авторы которых общественные деятели, писатели, ученые.

Во-вторых, отечественная  философия не занимается специально разработкой теоретико-познавательной проблематики, познание становится предметом  изучения в связи с проблемами бытия – в этом онтологизм русской философии.

В-третьих, особое внимание уделяется проблеме бытия человека, в этом плане отечественная мысль  антропоцентрична.

В-четвертых, с проблемой  человека тесно связаны социально-исторические проблемы: проблема смысла истории, места  России во всемирной истории. Русская  философия историософична.

Онтологизм – философская система, согласно которой достижение человеком знания возможно благодаря интуитивному познанию Бога и целостному вхождению познающего человека в существующее

Антропоцентризм - ненаучное  идеалистическое воззрение, согласно которому человек есть центр Вселенной  и цель всех совершающихся в мире событий.

В-пятых, русская философская  мысль этически ориентирована, о  чем свидетельствует нравственно-практический характер решаемых ею проблем, внимание обращено к внутреннему миру человека. В целом отечественная философская  мысль неоднородна, указанные черты  неодинаково представлены в учениях  различных мыслителей.

Следует иметь в виду, что некоторые исследователи  выделяют в рамках отечественной  философии оригинальную русскую  философию, по сути, религиозно-мистическую. По замечанию А.Ф. Лосева, "русская  самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между  западноевропейским ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом".

В первой главе своей статьи А.Ф. Лосев размышляет о том, как

осуществляется познание, только ли в русле мышления. И  сразу же поясняет, что русская  философия являет собой дологическую, досистематическую, сверхлогическую, сверхсистематическую картину философских течений и направлений.

Несмотря на многочисленный ряд мыслителей, еще никто в  России не оставил после себя цельной, замкнутой философской системы, охватывающей своими логическими построениями всю проблему жизни и её смысла. И он говорит, что русская философия  является насквозь интуитивным, мистическим  творчеством, у которого нет времени  и охоты заниматься логическим оттачиванием мыслей.

Впервые философские интересы пробуждаются в России в 18 в., когда  русский ум был затронут идеями французского Просвещения и просвещенного абсолютизма. На смену им пришел немецкий идеализм. Но ни славянофилам, ни западникам, ни пришедшему на смену материализму и западничеству идеалистическому направлению, ни даже наиболее плодовитому философу Соловьёву не удалось построить философской системы, т.е. оформить свои мысли в определенную систему. Автор считает причиной этого – внутреннее строение русского мышления и приводит изложение Н. Бердяевым теории познания А. Хомякова: "…наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта".

Несколько с другой точки  зрения сущность русской философии  характеризуется Волжским: "Русская художественная литература – вот истинная русская философия, самобытная, блестящая философия в красках слова, сияющая радугой мыслей, облеченная в плоть и кровь живых образов художественного творчества".

В конце первой главы автор  кратко формулирует общие формальные особенности русской философии.

1. Русской философии чуждо  стремление к абстрактной, чисто  интеллектуальной систематизации  взглядов. Она представляет собой  чисто внутреннее, интуитивное, чисто  мистическое познание сущего, его  скрытых глубин, которые могут  быть постигнуты не посредством  сведения к логическим понятиям, а только посредством силы  воображения и внутренней жизненной  подвижности.

2. Русская философия неразрывно  связана с действительной жизнью, поэтому она часто является  в виде публицистики, которая  берет начало в общем духе  времени, со всеми его положительными  и отрицательными сторонами, со  всеми его радостями и страданиями,  со всем его порядком и хаосом.

3. Художественная литература  – кладезь самобытной русской  философии. В прозаических сочинениях  Жуковского и Гоголя, в творениях  Тютчева, Фета, Толстого, Достоевского, Горького часто разрабатываются  основные философские проблемы, само собой в их специфически  русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Русская Идея.

"Русская идея" философский  термин, введенный В.С. Соловьевым  в 1887 – 1888 гг. Широко использовался  русскими философами в кон. 19 и  20 в. для осмысления русского  самосознания, культуры, национальной  и мировой судьбы России, ее  христианского наследия и будущности, путей соединения народов и  преображения человечества.

По мнению Леонида Карасева, корни русской идеи укоренены  в глубинах русской души, главным  свойством которой он считает  не "вечную женственность", "неотмирность" или "апокалиптизм", а вслед отчасти за Алексеем Степановичем Хомяковым – "детскость". Именно детскость русской души является причиной всех остальных её свойств, служит психологическим ключом к разгадке тайны русской идеи. "Детскость – причина и условие, все остальное – следствия и переименования".

Разберем подход отечественных  мыслителей XX в. к основным проблемам, объединяемым понятием "русская  идея".

          О русской идее сказано много,  может быть слишком много. Во  всяком случае, изобилие текстов  уже начинает мешать пониманию  "самого главного", уводя мысль  в сторону — в хаос подробностей  и разночтений.

Русская идея вырастает из символов, живет их смыслами. В свою очередь и сами символы объясняют  скрытый смысл идеи. "Святость" русской души, ее "апокалиптичность" или "неотмирность", определяют одни направления поиска, "женственность" или "оборотничество" — другие.

Настоящие заметки — это  еще один выбор. Еще одна попытка  связать вместе идею и чувство, прошлое  и будущее, знак и смысл. Это пересмотр  известных и выбор новых символов, и прежде всего — выбор символа  детства.

Символ детства.

Не о "вечно бабьем" или "неотмирном" в русской душе надобно говорить, а о "детском". Символ детства должен стоять на самом видном месте, а не в ряду случайных, необязательных символических обозначений, ибо "детское" помогает понять главное в душе народа.

Русские -- "апокалиптики", "нигилисты", "святые", "оборотни", "атеисты", "богоносцы", "герои", "аморалисты": когда мы смотрим на эти определения через символ детства, все они приобретают новый смысл, устраиваются друг рядом с другом, становясь элементами единого смыслового целого. Символ детства не зачеркивает этих символических черт: он их объединяет и переосмысливает. Детскость — причина и условие, все, остальное — следствия и переименования. Русские, по Бердяеву, —"апокалиптики" и "нигилисты". Что это, как не портрет душевного склада ребенка?. Он тоже "апокалиптик", его интересует результат, "конец", и он же — "нигилист", ибо не знает в своем отрицании меры; если он обижен, то сразу на весь мир. У русского, по С. Аскольдову, из трех человеческих качеств — "святого", "человеческого" и "звериного" можно найти лишь первое и последнее. Это снова — о мире детства, где есть "святое", иначе, безгреховное, есть "звериное" иначе, "природное", и мало "человеческого" - т.е. "социального". Что такое "максимализм" или "героизм самообожения", о котором писал С. Булгаков, как не детское в своей глубине явление? Ребенку недоступны компромиссы, он максималист по преимуществу, и это, помимо всего прочего, сказывается на его самооценке. Героизм русской интеллигенции, ее убежденность в том, что только она способна дать народу подлинное благо, напоминает детскую манию величия: так маленький ребенок верит, что способен, топнув ножкой, прогнать волка или подпрыгнуть до неба.

То же самое, наконец, можно  сказать о "нигилистическом морализме", описанном С. Франком: то, что русская  интеллигенция мерила все лишь весами морали, забывая о "совести" эстетической или интеллектуальной, опять-таки напоминает об оценочной иерархии детства, где  на первом месте всегда стоит вопрос о "хорошем" и "плохом", а уж затем об "интересном", "необходимом", "полезном", "красивом".

И, наконец, о стократно  обыгранном "женском" начале в  русской душе. Что говорить о тех, кто просто повторял Соловьева или  Бердяева, если даже Розанов оказался в плену этой навязчивой идеи? И  хотя Розанов пробует истолковать "женскость" на свой лад, все же в самом факте ее существования  он не сомневается. Но разве кроме  женственности русского народа немецкому  брутализму нечего противопоставить? А детское? Та же кротость, незащищенность, подверженность влияниям, что и в  символе женственности. Смысл тот  же, только имя другое. Вот где  скрыт исток навязчивой идеи о  русской женственности — в  переносе смысла по сходству. И Соловьев, и Бердяев, и Розанов говорили о народе, т.е. о чем-то сугубо взрослом, оттого и символы они брали  взрослые — "женское", "мужское". А народ-то был дитятей; вот в  чем дело!

У Кирея из "Чевенгура" была "охота постреляться во что попало". Это "что попало" напоминает еще об одной черте детства — о том, что педагоги называют детским стремлением к выяснению границ дозволенного. Можно ли подобрать более точную аналогию тому, что происходило в России на протяжении последних столетий ее истории? Именно выяснением границ дозволенного занимались с трех разных сторон народ, правительство и интеллигенция. Отсюда и террористы, и подпольщики, и барская жестокость, и крестьянские бунты с их ужасами. Отсюда же и наивное желание "верхов" все держать под контролем, "воспитывать" народ всеми доступными средствами, — как до семнадцатого года, так и после него. По крайней мере, теперь ко всему этому нагромождению исторических подробностей, приказов, войн, съездов, программ можно подступиться с новой меркой. Метафора детства — столь же "ненаучная", как и все ей предшествовавшие, вроде "женскости", помогает понять нечто важное в русском характере, или, во всяком случае, приблизиться к пониманию. Старый вопрос о том, почему русская душа сочетает в себе противоположные свойства — святость и разнузданность, трудолюбие и лень, стремление к свободе и покорность, получает ответ, когда мы переводим свой умственный взор на душу ребенка, где точно так же непредсказуемо и странно соединяются вместе устремления добрые и злые, полезные и вредные. Детская душа — поле поединка между добром и злом. То же самое можно сказать и о России.

Вот почему, когда сегодня, оглядываясь назад, просматривая документы  и выслушивая свидетельства очевидцев, мы спрашиваем себя: как же все это  могло произойти — в семнадцатом, в тридцать седьмом, да вообще, во все  эти годы, неужели никто не видел  нелепости, абсурдности происходящего, мы должны помнить, что свои взрослые вопросы мы задаем людям-детям, в  том числе и тем самым платоновским детям-большевикам, чьи лица "стерлись о революцию". Никакие цифры, никакие экономические подробности не объяснят случившегося, если мы не обратим внимания на знаки детства, которыми были отмечены люди, задумавшие разрушить до основания один мир и построить на его месте другой.