Философия К. Ясперса

Анализируя этот случай, Ясперс отмечает: «Скепсис нашего больного представляет собой мучительное  ежедневное переживание, для которого теоретическая формулировка, которая  ничем не отличается от давно известных  ходов мысли философов — является всего лишь выражением. Бывает, что  человек от неуверенности в отсутствие точки опоры ищет и находит  прибежище, словно в раковине, в системном  философском мировоззрении. Нечто  сравнимое с этим развитием происходит и при большинстве шизофренических  процессов».

Впоследствии  идея Ясперса о неизбежности нигилизма  в психозе и его позитивного  понимания получает свое развитие в  работах Л. Бинсвангера. Используя  идеи Хайдеггера о Ничто и смысле ничтожения, Бинсвангер говорит о  психозе как состоянии небытия. Приводя характеристики такого существования, он отмечает, что оно не является длительным, оно не продолжается перед лицом смерти, а существует скорее как что-то имеющееся в течение определенного промежутка времени, нечто, что однажды перестанет существовать, рассыплется в прах. Разбирая случай своей пациентки Эллен Вест, он отмечает: «… ее экзистенции угрожает ее собственное небытие. <…> Чего экзистенция страшится – так это бытия в мире как такового». Возникает то состояние, которое Хайдеггер в своих работах назвал ужасом, ужасом в экзистенциальном смысле. Мир предстает человеку угрожающим и сверхъестественным. Но ничтожение существования у Бинсвангера выступает не только в хайдеггеровском, но в сартровском смысле — как тошнота. Это «…червеобразное вегетативное подземное существование, желтеющий и рассыпающийся в прах упадок, тошнотворный мир…».

Ужас является неизбежным следствием того, что экзистенция  становится жертвой собственного страха. Экзистенциальный ужас изолирует существование  и обнажает его. Но это вовсе не означает, что в ужасе внутреннее содержание мира переживается как отсутствующее, наоборот, человек встречается с ним лицом к лицу, в его беспощадности.

Окончательного  завершения эти идеи достигают в  социальной феноменологии антипсихиатрии. Р. Лэйнг и Д. Купер трактуют шизофренический  психоз как метанойю, процессперерождения  и обретения человеком своей  истинной сущности.

Но главным  образом к работам, которые поднимают  проблематику раннего патологического  периода, относятся знаменитые патографии Ясперса. Проблема связи безумия  и творчества занимала не только психиатров. Не обошел ее и Ясперс, посвятив ей свою замечательную патографию «Стриндберг  и Ван Гог». В этой работе он пытается приоткрыть тайну  творчества Йозефа Стриндберга, для более полного анализа его творчества через сопоставление привлекаются фигуры Сведенборга, Ван Гога и Гельдерлина. Биографии этих гениев, по мнению Ясперса, представляют собой не просто случаи из клинической практики, они важны и для самой психопатологии, поскольку высвечивают не только грани их таланта и феномены человеческого существования. Все эти имена в работе Ясперса объединяет одно достаточно многозначное (даже по признанию психопатолога Ясперса) понятие — «шизофрения».

Эта патография была выпущена уже после того, как  Ясперс отошел от психиатрии, хотя первая ее публикация состоялась в 1914 г. в сборнике трудов по прикладной психиатрии. Объясняя то, почему впоследствии она была издана в «Философских исследованиях», Ясперс бросает несколько интересных идей, которые проливают свет не только на замысел его собственного произведения, но и на истоки взаимодействия философии  и психиатрии. Подчеркивая, что у  философии нет собственной предметной области и то, что предметные исследования, осознанно устремляющиеся к границам бытия, неизменно становятся философскими.

Ясперс отмечает философский, а не психиатрический  замысел своей работы. «Настоящая работа выросла из вопроса о границах возможного понимания жизни и  творчества человека», — пишет он. Каждый психиатр, который в своих исследованиях не только опирается на операциональные понятия психиатрии, а выходит за ее рамки, двигаясь к экзистенции человека, приходит к философии, иногда испытывая «такие впечатления, которые он не может сформулировать и говорить о которых ему не совсем удобно, поскольку все остается неопределенным и неясным».

Каковы же эти  переживания психиатра? Он переживает волнующий мир больного, от которого исходит некоторое самосомнение, призывы к экзистенции, которые, в свою очередь, инициируют изменения  в душе, в экзистенции психиатра. Для психиатра, как считает Ясперс, это «… потрясение, которое мы долго выносить не можем, от которого мы с облегчением вновь ускользаем, которое мы какие-то мгновения отчасти переживаем перед великими картинами Ван Гога, но и тут долго этого выносить не можем. Это такое потрясение, которое не ведет к ассимиляции чуждого, но толкает нас к преображению в иное соразмерное воплощение». Возникновение этих впечатлений связано с самой природой философского познания и мировоззрения. По мнению Ясперса, всякая практика, как и практика духовного бытия, содержит элемент непознаваемости. Психопатологические исследования позволяют определенным образом высветить эту практику, но, тем не менее, не показывают ее полностью. Такие поиски имеют смысл именно для философского исследования. Но при этом философское мировоззрение не может довольствоваться лишь простым поиском взаимосвязей. «Ему не дано снять вопрос о практическом бытии понятого человека, удовлетворяясь тем, что может быть приемлемо понять, и отказываясь от рассмотрения таких причинных связей, которые не поддаются понимаю, например — между возникновением психического заболевания и творчеством художника», — подчеркивает Ясперс Только так и никак иначе, по его мнению, может достигаться не поверхностное овладение предметом познания, а «познавание как средство обретения такой точки зрения, с которой можно увидеть и осознать истинные загадки». Следуя немецкой интеллектуальной традиции (в частности, идеям, выдвинутым Шеллингом и Гегелем), в «Общей психопатологии» Ясперс отмечает, что определенную роль в развитии психического заболевания играют Дух и душа. Дух, по его мнению, вырастает на психологической почве, но сам не имеет психологической природы, поэтому субстанция объективного духа не подвержена болезни. Тем не менее болезнь отдельного человека может иметь в качестве первопричины то, как именно этот человек участвует в жизни объективного духа и воспроизводит этот дух. Кроме того, нормальные и аномальные события психической жизни оставляют своего рода «осадок» в сфере объективного духа. Несмотря на то что сам дух не подвержен болезни, его проявления могут быть распознаны в больном человеке следующими путями:

— на основании  провалов, то есть того, что отсутствует — выпадений, нарушений, искажений, всего, что противоречит норме в аспекте, который касается осуществления человеком его долевого участия в жизни духа;

— на основании  особого рода творческой продуктивности, которая указывает на болезнь не столько своими результатами, сколько своими источниками;

— на основании того позитивного значения, которое больные сообщают этим провалам и аномалиям.

В начальной  фазе психического заболевания, по мнению Ясперса, для больного словно открывается  некая метафизическая глубина. Душа словно расслабляется, и дух прорывается на поверхность, объективируясь в произведениях искусства. Переживание и проживание жизни становится более страстным, аффективным, безудержным и непредсказуемым. Ясперс пишет: «И вот это демоническое существование, это вечное преодоление и всегдашняя наполненность, это бытие в ближайшем отношении к абсолютному, в блаженстве и трепете и, несмотря на это, в вечном беспокойстве, — совершенно независимо от нас проявляется психозом». Возможно, предполагает Ясперс, это происходит оттого, что противоположности оказываются настолько тесно связанными друг с другом, что ценностно-позитивное всегда должно искупаться соответствующей мерой ценностно-негативного.

«Быть может, величайшая глубина метафизического переживания, ощущение абсолютного, священного и благодатного дается в сознании восприятия сверхчувственного лишь тогда, когда душа расслабляется настолько, что после этого остается уже в качестве разрушенной»,— отмечает Ясперс.

Этот процесс  прорыва, открытия метафизической глубины  с особой силой проявляется у исключительных, творческих людей, гениев, заболевших шизофренией. У них шизофренический процесс завладевает духовной экзистенцией, способствуя возникновению различных впечатлений и образов. Ясперс особо подчеркивает, что шизофренический процесс нельзя понимать как обязательную предпосылку творчества или как то, что обусловливает характер и содержание произведений искусства. Творчество, несомненно, является процессом объективации, но объективации не шизофренического мира, а духа. Шизофрения при этом лишь заостряет этот процесс актуализации метафизической глубины. Шизофренический процесс, по Ясперсу, естественно, является фактором, который влияет на творчество, но при этом не придает шизофренического характера самому произведению. Ясперс приводит в пример Бисмарка, который перед выступлением в рейхстаге пил спиртное, поскольку так у него лучше получались речи. Но, по мнению Ясперса, это не придавало его речам алкогольных тонов.

Так и шизофрения не может являться условием, специфическим  для творчества.

Ясперс отмечает, что в своем непрерывном развертывании  больной шизофренией гений создает для себя миры, в которых сам себя разрушает. Он пишет: «Тот факт, что при психическом заболевании возникает творческая активность, естественно истолковать как освобождение неких сил, которые прежде были скованы. Болезнь снимает оковы. Бессознательное начинает играть большую роль, взрывая цивилизационные ограничения. Отсюда и близость к снам, к мифам и к детской психической жизни».

Странно, справедливо  отмечает философ, что мы не найдем гениальных шизофреников в Западной Европе до XVIII века, поскольку в Средневековье царствовала истерия. Нашему же времени свойственна особая «предрасположенность» к шизофрении, тесная связь к ней. «Взаимоотношения нашего времени и шизофрении совсем иные. В наше время болезнь уже не является коммуникативной средой, но она подготавливает почву для инкарнации отдельных исключительных возможностей», — отмечает Ясперс. Шизофрения, особенно таковая у гениальных людей, как он предполагает, может иметь позитивную функцию для человечества.

Сегодняшняя ситуация, когда расшатан основной фундамент  бытия, требует от нас, на взгляд философа, осознания «последних вопросов» и понимание непосредственного фактического опыта. Ответить на эти вопросы невозможно, поскольку, как считает Ясперс, они превышают меру нашего познания. Вот какие вопросы возникают по поводу шизофрении у него самого: «Не может ли в такие времена шизофрения являться условием подлинности в тех областях, где и в не столь развязные времена и без шизофрении могла сохраняться подлинность восприятия и изображения? Не наблюдаем ли мы некие танцы вокруг желаемого, но воплощаемого лишь криком, деланием, насилием, самоодурманиванием и самовзвинчиванием, ложной непосредственностью, слепым стремлением к примитиву и даже враждебностью культуре, — вокруг того, что истинно и до глубины прозрачно в отдельных шизофрениках?». Поэтому шизофреники, по мнению Ясперса, являются для нас в настоящее время благом, благом в том случае, если мы видим зов их экзистенции, взгляд в абсолютное, что для нас самих недоступно.

Л. Бинсвангер в  своем реферате, посвященном отношениям между психопатологией и феноменологией, напомнит о высоких заслугах Ясперса  в исследовании «шизофренической атмосферы» и о постулировании им невозможности  схватить это шизофреническое целое  кроме как в собственном опыте  контакта с больным шизофренией. Он пишет о заслугах Ясперса в  исследованиях отношений между  «я» и сферой ценностей при  шизофрении: «Ясперс в этом отношении  сделал большой шаг вперед, создав психологию мировоззрений (“здоровых”), но через это, однако, и глубже проникнув  в сам феномен шизофренического аутизма, нежели это делали до него. Его работа о Стриндберге и  Ван Гоге не только лучшая патография, которой мы обладаем, но и межевой  камень в психопатологической феноменологии  шизофрении».

Но есть и  более жесткие оценки этой работы. Профессор Гейдельбергского университета Кристоф Мундт считает, что в  этой книге существует противоречие между тем, что заявляет Ясперс как  свою исследовательскую позицию, и  тем, как он действительно проводит патографическое исследование. Ясперс утверждает, что гений не может  подвергаться классическому психиатрическому анализу, а также анализу его  существования. Однако сам же анализирует  языковые особенности поздних стихотворений  Гельдерлина и классифицирует некоторые  тексты как выражение речевых  симптомов и расстройств мышления. Мундт отмечает: «В каждом предложении  излагаемых мыслей К. Ясперса четко  прослеживается установление норм, без  которого он не смел бы сделать никакого психопатологического высказывания о  болезни Гельдерлина и ее сложном  взаимодействии с его языковыми  творениями».

Тему гениальности и безумия Ясперс продолжает в  своей работе «Ницше. Введение в  понимание его философствования». Здесь он развивает введенный  в «Общей психопатологии» метод  понимания, что обозначено даже в  подзаголовке работы. Принципам понимания  самого Ницше и его философии  полностью посвящено «Введение». Пытаясь раскрыть загадку его  творчества, Ясперс отмечает: «Чтобы описать  картину творчества Ницше, можно  прибегнуть к сравнению: дело выглядит так, будто в горах взорвали утес; камни, уже более или менее обработанные, указывают на существование цельного замысла. Но сооружение, ради которого был, по-видимому, осуществлен взрыв, не возведено. <…> … Ницше как таковой будет понятен лишь в том случае, если мы все сведем воедино, чтобы в многообразии подобных отражений в конечном счете собственным умом действительно постичь изначальные философские движения его существа».

Как мы видим, понимание  здесь, как и в психопатологии, представляется методом установления связей и восстановления целостности. Тот метод, который раньше Ясперс использовал для исследования сущности и структуры болезни, он теперь применяет  к философу и к его жизни. Выходит, что метод понимания, введенный  Ясперсом в психопатологию, не является даже в его работах специфичным  именно для психопатологии. Понимание  предназначено для исследования целостности душевной жизни, а является ли она «нормальной» или «патологической», в данном случае не имеет значения. Та целостность, которая достигается  в конце этого пути, не является целостностью законченной, косной и  жесткой, не означает единственно целостного или единственно истинного. Целостность здесь — это скорее целостность внешняя, чем внутренняя, т.е. целостность картины, но не того, что она изображает.