Быт и нравы московских дворян в эпоху Домостроя

Поверх рубашки мужчины надевали зипун из домашнего сукна. Поверх зипуна богатые люди надевали кафтан. Поверх кафтана дворяне надевали ферязь, или охабень. Летом поверх кафтана надевали однорядку.

Обычное название для верхней одежды -- свита. Она могла быть и распашной (кафтан) и глухой (верхняя рубаха). Свита снабжалась цветной окантовкой по краям рукавов, обычно также по подолу, вороту. По борту кафтана  располагалось около 8-12 пуговиц  или завязок, с разговорами. Порты  заправлялись в сапоги. В верхнюю  часть их продевался поясок-гашник (отсюда загашник -- сумочка за поясом), шнур или веревка для подвязывания. Штанины, напоминавшие по форме трубы, иначе назывались сопли (отсюда поговорка: «Видно сокола по полёту, добра молодца - по соплям»).

Зимой носили шубы. Знать носила шубы из куницы, соболя, чернобурки.

Кроме шапок в виде клобуков, носились треухи, мурмолки и горлатные шапки. Треухи - шапки с тремя лопастями - носились мужчинами и женщинами, причем у последних из-под треуха обычно виднелись подзатыльники, унизанные жемчугом. Мурмолки - высокие шапки с плоской, на голове расширявшейся тульёй из бархата или парчи, с меловой лопастью в виде отворотов. Шапки горлатные делались вышиной в локоть, кверху шире, а к голове уже; они обшивались лисьим, куньим или собольим мехом от горла, откуда их название.

Особое внимание среди всех праздников в Московской Руси уделялось свадьбе. Это целый комплекс определенных обрядов, правил и традиций, исходящих  из глубины веков. «Бесчестным и  позорным считается для молодого человека самому свататься за девушку, - писал С. Герберштейн. - Дело отца - обратиться к юноше с предложением жениться на его дочери. Потом, если родители юноши и изъявляют согласие, они собираются вместе и обсуждают, что отец хочет дать дочери в приданное. Затем, определив приданное, назначают день свадьбы. В качестве приданного чаще всего даются лошади, платье, оружие, скот и т.д. Приглашенные на свадьбу редко приносят деньги, но все же присылают невесте дары, каждый из которых женщина старательно помечает и откладывает».

Однако брак не всегда был таким  прочным, как того хотелось. Не всегда мужья были верны жёнам, а жёны - мужьям. Самое большое зло семейной жизни заключалось в грубом, исключительно  чувственном отношении полов, которое  обусловливало, с одной стороны, легкость семейных нравов, с другой - затворничество женщин.

С. Герберштейн рассказывает о нравах, царящих в высших слоях общества: «Прелюбодеянием у них считается тот случай, когда кто-либо имел общение с чужой женой. Любовь между супругами по большей части умеренна, в особенности у мужей именитых и знатных. Это происходит оттого, что они женятся на девушках, которых никогда раньше не видели, а затем, занятые государственной службой вынуждены покидать жён, и в это время пятнают себя позорными связями на стороне. Развод они допускают, однако тщательно скрывают это, ибо знают, что это вопреки вере и уставам».

Иностранцы, побывавшие в Московии, считали московских дворян дикими и  невежественными людьми. «Большинство из них произносят самые грубые и  неразумные суждения: так астрономию и астрологию они считают волшебными науками. Они никак не думают, чтобы  было естественно знать наперед  и предсказать затмения Солнца и  Луны, равно как движение другой какой-либо планеты. Поэтому, когда  по возвращении нашем из Персии в  Москве стало известно, что великий  князь пригласил и назначил меня своим астрономом, начались толки: «В Москву, де, скоро вернется волшебник, находящийся теперь в голштинском  посольстве, который по звездам узнает будущее». Некоторые возымели даже отвращение ко мне, что, вместе с другими  причинами, и заставило меня отказаться от предложенной мне должности», - писал  А. Олеарий.

В то же время, уже начиная с XVI века, иностранцы отмечают любознательность русских и их стремление к знаниям. Тот же Олеарий писал: «Чтобы учиться, у русских в добрых головах  недостатка нет. Между ними встречаются  тонкие способные люди, одаренные  ясным умом и доброй памятью».

Таким образом, «Домострой» оказывал огромное влияние на быт и нравы  московских дворян, однако это влияние  зачастую принимало лишь формы внешнего благочестия, в то время как автор «Домостроя» священник Сильвестр хотел, чтобы его произведение способствовало утверждению в семейной жизни истинного милосердия, честности, трудолюбия, взаимоуважения на основе глубокой веры в Бога.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. Положение и быт  женщин в эпоху Домостроя

Наверное, самой интересной и самой  любопытной для читателей может  быть глава «Домостроя», названная "Похвала мужьям, или Слово  о добрых женах". "Если подарит  кому-то Бог жену хорошую - дороже камня  многоценного, такой жены и при  пущей выгоде грех лишиться: наладит  мужу своему благополучную жизнь. Доброй женой блажен муж, и число дней его жизни удвоится - добрая жена радует мужа своего и наполнит миром  лета его. Жена добрая, трудолюбивая, молчаливая - венец своему мужу, если обрел муж  такую жену хорошую - только благо  выносит из дома своего“, - пишет  Сильверст.

Однако положение женщин в семье  при Домострое было нелёгким.

Дочерей отцы держали в строгости. До замужества мужчина должен был  быть неизвестен девицам. Матери или  няньки обучали девочек шитью  и различным домашним занятиям. Чем  знатнее был род, тем больше строгости  присутствовало в воспитании.

Если в крестьянском быту женщина  и находилась под гнетом тяжелых  работ, если на нее, как на рабочую  лошадь и взваливали все, что было потруднее, то, по крайней мере, не держали  взаперти.

“В семьях же знатных девицы, погребенные  в своих теремах, не смея показываться на свет, без надежды кого-нибудь полюбить, день и ночь и всегда в  молитве пребывали, и лица свои умывали  слезами.” Выдавая замуж девушку, не спрашивали о ее желании. Она сама не знала, за кого идет, не видела своего жениха до замужества. Сделавшись женою, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа, даже если шла  в церковь, и тогда обязана  была спрашиваться. Девушки выходили замуж в то время очень рано, в 13-14 лет.

По законам приличия считалось  предосудительным вести разговор с  женщиной на улице. В Москве, замечает иностранец А. Олеарий, “никто не унизится, чтоб преклонить колено перед женщиною и воскрутить пред нею фимиам.”  Женщине не предоставлялось права  свободного знакомства по сердцу и  нраву, а дозволялось лишь общение  с теми, с кем мужу угодно было позволить; но и тогда ее связывали  наставления и замечания: что  говорить, о чем умолчать, что  спросить, чего не слышать.

Встречалось, что муж приставлял к жене “шпионов” из служанок и  холопов, а те, желая угодить хозяину, нередко перетолковывали ему  все в другую сторону. Очень часто  бывало, что муж по наговору любимого холопа бил свою жену, основываясь только на подозрении. Специально для таких случаев у мужа висела плеть, исключительно для жены, и называлась дураком. За ничтожную вину глава семейства таскал жену за волосы, раздевал донага и сек дураком до крови - это называлось учить жену. Иногда вместо плети использовались розги, и жену секли, как маленького ребенка.

Привыкшие к рабству, которое им суждено было влачить от пеленок  и до могилы, русские женщины понятия  не имели о возможности иметь  другие права, и верили, что они, в  самом деле, рождены для того, чтоб мужья их били, и сами побои  считались признаком любви. “Кто кого любит, тот того лупит, коли муж  не бьет, значит, не любит”, - говорит  русская пословица.

В домашнем быту женщина не обладала какой-либо властью даже в ведении  хозяйства. Она не смела ни послать  кому-нибудь подарок, ни принять его  от другого, не смела даже сама без  дозволения мужа что-либо съесть или  выпить.

Редко дозволялось матери иметь  влияние на своих детей. Знатной  женщине считалось неприличным  кормить грудью детей, которых поэтому  отдавали кормилицам. Впоследствии мать имела на детей меньшее влияние, чем няньки и дьяки, которые воспитывали  господских детей под властью  отца семейства.

Положение жены всегда было хуже, если у нее не было детей, но оно делалось в высшей степени ужасно, когда  муж, наскучив ею, заводил себе на стороне  любовницу. “Тут не было конца придиркам, потасовкам, побоям; нередко в таком  случае муж заколачивал жену до смерти и оставался без наказания, потому что жена умирала медленно, и нельзя было сказать, что он ее убил, а бить ее, хоть по десять раз на день, не считалось  дурным делом.” Случалось, что муж  таким образом вынуждал жену вступить в монастырь. Несчастная, чтобы избежать побоев, решалась на добровольное заключение, тем более, что в монастыре  у нее было больше свободы, чем  в доме у мужа. Если жена упрямилась, муж мог нанять двух-трех лжесвидетелей, которые обвиняли ее в прелюбодеянии  и тогда жену насильно запирали в  монастырь.

Иногда жена, бойкая от природы, возражала  мужу на побои бранью, часто неприличного содержания. Были примеры, когда жены отравляли своих мужей. Правда, за это их ждало суровое наказание: преступниц закапывали живыми в землю, оставляя снаружи голову, и держали  в таком положении до смерти, им не давали есть и пить, и сторожа  стояли при них, не допуская, чтобы  кто-нибудь покормил женщину. Прохожим разрешалось бросать деньги, но эти  деньги употреблялись на гроб для  осужденной или на свечи для умилостивления Божьего гнева к ее грешной  душе. Смертную казнь могли заменить на вечное заточение. Н. Костомаров приводит описание одного случая, когда двух женщин за отравление своих мужей  держали трое суток по шею в земле, но так как они просились в монастырь, то их откопали и отдали в монастырь, приказав держать их порознь в уединении и в кандалах.

Некоторые жены мстили за себя доносами. Дело в том, что голос женщины (как и голос всякого, в том  числе и холопа) принимали, когда  речь шла о злоумышлении на особу  царского дома или о краже царской  казны.

По русским понятиям XVI-XVII вв. красота  женщины состояла из толщины и  дородности. Женщина стройного стана  не считалась красивой. Для того чтобы поправиться, представительницы  слабого пола натощак выпивали водки. По словам Н. Костомарова, русские любили женщин с длинными ушами, поэтому  некоторые из женщин вытягивали себе уши специально. Русские женщины  любили румяниться и белиться: “Женщины, сами по себе красивые, белились и румянились до того, что совершенно изменяли выражение  своего лица и походили на размалеванных  кукол. Кроме того, они размалевывали  себе шею и руки белою, красною, голубою, и коричневою красками; окрашивали ресницы и брови и при том  самым уродливым образом - чернили  светлое, белили черное. Даже те из женщин, которые были хороши собою и сознавали, что они хороши и без разных посторонних прикрас, должны были белиться и румяниться, чтобы не подвергнуться  насмешкам. При Михаиле Федоровиче одна русская боярыня, княгиня Черкасская, красивая собою, не хотела румяниться, так тогдашнее общество издевалось над нею; так силен был обычай; а между тем церковь его  не оправдывала, и в 1661 году новгородский митрополит запрещал пускать в церковь  набеленных женщин

Основу женского костюма составляла длинная рубаха, поверх которой надевали летник с длинными широкими рукавами (эти рукава назывались накапки). У  дворянок запястья рукавов рубахи и  накапки, а также подол летника  расшивались золотом, жемчугом. Цвета  летников были различны. Упоминаются  летники лазоревые, зеленые, желтые, но чаще всего красные.

Вдоль одежды, на передней стороне  делался разрез, который застегивался по самое горло, потому что приличие требовало, чтобы грудь женщины  была застегнута как можно плотнее.

Женский опашень шили, как правило, из сукна красных цветов; рукава были до пят, но пониже плеча имелись  проймы, сквозь которые легко проходили  руки, а остальная часть рукава висела.

В торжественных случаях знатные  женщины надевали на себя сверх обыкновенного  наряда богатую мантию, называемую подволокою. Она делалась из шелковой материи.

Из верхней одежды распространены были шубы, которые в зависимости  от покроя носили названия однорядок, охабней, ферязей.

Как правило, одежду кроили и шили дома, так как за стыд считалось  для хорошего семейства отдавать одежду на сторону. Обычно при малейшей возможности муж не скупился приодеть свою жену.

Женщины любили украшать голову и  вместе с тем прикрывать волосы. По понятиям XVI-XVII вв., для замужней женщины  считалось и стыдом, и грехом оставлять  на показ свои волосы. Они скрывали их такими головными уборами, как  волосники, подъубрусники, убрусы, кики, кокошники.

Как женщины, так и девицы носили серьги. Как только девочка начинала ходить, мать прокалывала ей уши  и втыкала в них серьги или  кольца. Самая обычная форма серег  была продолговатой. Дворянки предпочитали серьги золотые, украшенные алмазами и  другими камнями.

На руках женщины носили зарукавья  или браслеты, а на пальцах - перстни  и кольца. Шея женщины или девицы была украшена множеством крестиков  и образков.

В XVI-XVII вв. порывы всякой веселости  у высших сословий были подчинены  правилам церковного порядка. Во время  праздников, самыми почитаемыми из которых считались Рождество  и Пасха, девушкам и женщинам позволялись  некоторые “вольности”. Однако развлечений  у них было мало.

Если крестьянки участвовали в  плясках и хороводах, то в высшем обществе пляска считалась неприличной. По церковным воззрениям, пляска, особенно женская, почиталась душегубительным  грехом. “О, злое проклятое плясание (говорит один моралист) о, лукавые  жены многовертимое плясание! Пляшущи  то жена прелюбодейца диавола, супруга  адова, невеста сатанинина; ви бо любящи плясани бесчестие Иоану Предтече творят - со Иродьею неугасимый огнь и неусыпаяй червь осудить!”  Даже смотреть на пляски считалось  предосудительным: “Не зрите плясания и иные бесовских всяких игр злых прелестных да не прельщены будете, зряще и слушающе игор всяких бесовских; таковыя суть нарекутся сатанины любовницы”.