Альфред Маршалл

Альфред Маршалл, 1842-1924.

Альфред Маршалл родился 26 июля 1842 г. в Лондоне. Отец его, Уильям Маршалл, служил кассиром в Английском банке. Происходили  они из клерикальной семьи, основанной в конце XVII в. в Корнуолле. Альфред  был праправнуком преподобного Уильяма  Маршалла, полулегендарного, могучего сложения приходского священника в  графстве Девоншир, прославившегося  своей способностью руками гнуть  подковы. Прадед Альфреда, преподобный  Джон Маршалл, директор средней школы  в Эксетере, был женат на Мэри Хоутри, дочери помощника настоятеля и каноника церкви в Эксетере и  тетке ректора колледжа в Итоне.

Отец  Альфреда был человек суровый, весьма твердый и проницательный, воспитанный  в духе строжайшей протестантской религии; присущий ему деспотический характер он сохранил до конца своей жизни, уйдя из нее на 92-м году. Ближайшим  объектом деспотизма Уильяма Маршалла была его семья, а самой доступной  жертвой — жена; но его деспотизм  в теории распространялся на весь женский пол, причем старый джентльмен написал даже трактат под названием  «Права мужчины и обязанности  женщины». Наследственность — это  могучая сила, и Альфред Маршалл  не смог полностью преодолеть влияние  отцовского характера. Внушенное ему  с детства деспотическое отношение  к женскому полу боролось в нем  с глубокой любовью и чувством восхищения, которые он испытывал  к своей жене, а также с преданностью той среде, которая теснейшими узами  связывала его с проблемами образования  и освобождения женщин.

В девятилетнем возрасте Альфреда Маршалла послали  в школу Мерчанта Тейлора, для  чего отец Альфреда, сославшись на его  способности, испросил и получил  у директора Английского банка 200 ф. ст. на плату за обучение. Своей  любовью к сыну в сочетании  с суровым обращением с ним  Уильям Маршалл напоминал Джеймса  Милля. Он заставлял мальчика вместе с ним выполнять школьные задания, часто на языке иврит, вплоть до 11 часов вечера. В результате отец довел сына до такого состояния переутомления, что, по словам Альфреда, жизнь ему спасла проживавшая близ Доулиша его тетка Луиза, у которой он проводил летние каникулы. Она предоставляла в его распоряжение лодку, ружье и пони, и к концу лета он возвращался домой загоревший и здоровый. Ю. Ч. Дермер, соученик Альфреда и староста класса в школе Мерчанта Тейлора, вспоминает, что Альфред был маленького роста, бледный, плохо одетый, выглядел переутомленным, у него было прозвище «свечка»; в мальчишеских играх участвовал мало, увлекался решением шахматных задач, был очень сдержан в установлении дружеских связей.

Заняв в 1861 г. третье место в классе, Альфред, согласно старым уставам, получил право  на стипендию в Оксфордском колледже Сент-Джон, что обеспечивало ему  через три года аспирантскую стипендию  и такое же стабильное материальное положение, каким пользовались стипендиаты  Итона в Кинге-колледже или Уинчестера в Нью-колледже. Это уже был  первый шаг на пути к посвящению в духовный сан в протестантской церкви, к чему и предназначал его  отец. Но для самого Альфреда такая  перспектива отнюдь не была главной  целью жизни, она означала для  него вечное порабощение древними языками. До конца дней у него сохранились  неприятные воспоминания о тирании  отца, заставлявшего его до глубокой ночи штудировать иврит и запрещавшего ему заниматься любимой математикой. Его отец не выносил одного вида книги по математике, но Альфред  прятал в карман Евклидову математику Потта и читал ее по пути в школу  и домой. Он прочитывал какое-нибудь правило, на ходу, а иногда останавливаясь, тщательно его обдумывал. Тот  факт, что он уже в шестом классе школы Тейлора дошел по программе  математики до дифференциального исчисления, выявил его подлинные склонности. Нет! Он не намеревался похоронить себя в Оксфорде среди мертвых языков; его манил Кембридж.

И тут  на сцене появился добрейший дядя Чарлз, дал ему взаймы немного  денег (поскольку отец Альфреда был  слишком беден, чтобы продолжать оказывать ему материальную помощь по истечении срока оксфордской  стипендии), которые Альфред вскоре вернул, когда, получив степень, стал зарабатывать преподаванием, и которые  — вместе с 40 ф. ст. в год, выделенных ему как победителю на показательных  экзаменах в колледже Сент-Джон, — открыли ему двери в математику и в Кембридж. Четырнадцать лет  спустя тот же дядя Чарлз оставил  Альфреду наследство в 250 ф. ст., позволившее  ему совершить поездку в Соединенные  Штаты.

В Кембридже, в колледже Сент-Джон, Альфред Маршалл  реализовывал свои честолюбивые устремления. В 1865 г. он занял второе место на экзаменах  по математике, тогда как первое место досталось лорду Рейли; его тут же зачислили в аспирантуру. Он собирался посвятить себя изучению молекулярной физики, До начала 60-х  годов нет свидетельств о связях Маршалла с наиболее выдающимися  его современниками, но вскоре он стал членом небольшого неофициального дискуссионного общества, известного под названием  «Гроут-клаб».

«Гроут-клаб»  возник во время послеобеденных дискуссий  в доме трампингтонского приходского  священника Джона Гроута, который  с 1855 г. до своей кончины в 1866 г. преподавал философию морали в Найтбриджском  колледже. Сначала в состав клуба  входили, помимо самого Гроута, Генри  Сиджуик, Элдис Райт, Дж. В. Мейор  и Джон Венн. Несколько позднее  к ним присоединились Дж. Р. Моцли  из Кингс-колледжа и Дж. Б. Пирсон из колледжа Сент-Джон, а затем У. К. Клиффорд и Дж. Ф. Моултон.

Именно  в этот период и под влиянием дискуссий  в «Гроут-клаб» наступил перелом  в духовном развитии Маршалла. Его  стремление изучать физику было (по его собственным словам) «пресечено внезапным пробуждением в нем  глубокого интереса к философским  основам знания, особенно в связи  с теологией».

Когда Маршалл  был на последнем курсе в Кембридже, предпочтение, которое он отдавал  математике перед древними языками, отнюдь не мешало ему сохранять прежние  религиозные верования, Он все еще  думал о посвящении в сан и  временами даже мечтал стать миссионером  в дальних странах. «Миссионером»  он остался навсегда, но после недолгой борьбы с самим собой он отбросил свои религиозные верования и  превратился в то, что обычно называли агностиком.

Полагаю, что карьера Маршалла приходится как раз на тот период, который  историки общественной мысли признают решающим моментом в отходе философского мира Англии, или по крайней мере Кембриджа, от христианского догмата. В 1 863 г., в возрасте двадцати четырех  лет, Генри Сиджуик признал «тридцать  девять положений» — тридцать девять догматов англиканского вероисповедания  — в качестве условия вступления в ученое братство (тогда как еще  в 1861 г. он отказывался принять сан) и занимался тем, что читал  Второзаконие на иврите и готовил  лекции о Деяниях апостолов. Милль, оказавший самое большое влияние  на умы молодежи той эпохи, вплоть до публикации в 1865 г, его "Исследования философии Гамильтона» ("Examination of Hamilton"), не написал ничего такого, что четко свидетельствовало  ы об отходе от усвоенных с детства  религиозных убеждений. Примерно в  это время Лесли Стефен был  англиканским священником, Джеймс Уорд — нонконформистским священником, Альфред Маршалл — кандидатом на присвоение сана, У, К. Клиффорд занимал  высокий церковный пост. Но уже  в 1869 г. Сиджуик отказался от членства в ученом совете Тринити-колледж, «чтобы освободить себя от обязательств перед  церковью». Вскоре никого из перечисленных  лиц нельзя было считать христианами. Тем не менее Маршалл, как и  Сиджуик, был очень далек от того, чтобы выступать с «антирелигиозных»  позиций. Он одобрял принципы христианской морали, христианские идеалы и христианские побуждения. В его сочинениях нет  ничего, что в какой бы то ни было мере уничижало религию; мало кто  из его учеников мог бы с определенностью  охарактеризовать его религиозные взгляды. На склоне лет он говорил, что «религию я воспринимаю как склад ума» и что, хотя он и отверг теологию, он все более и более верил в религию.

Великая перемена конца 60-х годов представляла собой перемену интеллектуальную, а  не нравственную или эмоциональную, которая произошла уже в следующем  поколении; перемена 60-х явилась  результатом дискуссий исключительно  интеллектуального характера. Маршалл  был склонен относить начало перемены в своем мировоззрении к периоду  спора, вызванного «Бамптонскими лекциями»  Г. Л. Мансела, которые он впервые  получил из рук Дж. Р. Моцли. Нынешнему  поколению имя Мансела ничего не говорит. Однако в 60-х годах прошлого века он пользовался широкой известностью в качестве поборника последних  попыток подвести под христианский догмат интеллектуальную базу. В 1858 г. Мансел, преподаватель в Оксфорде, а затем в Сент-Пол-колледже, «позаимствовал у Уильяма Гамильтона своеобразную теорию, призванную поставить философию  Канта на службу англиканской церкви», — этакое странное порождение человеческого  ума, влияние которого было в Оксфорде весьма сильно целых пятьдесят лет. Опубликованные в 1858г. «Бамптонские лекции»  Мансела выдвинули его в качестве главного интеллектуального защитника  ортодоксии. В 1865 г., в тот год, когда  Маршалл получил ученую степень  и начал обретать свободомыслие, вышла в свет книга Дж. С. Милля  «Исследование философии сэра Уильяма  Гамильтона» [J.S. Mill. Examination of Sir William Hamilton's Philosophy.], которая включала и критику  расширенного толкования Манселом воззрений  Гамильтона на христианскую теологию. Мансел выступил с ответом на эту  критику. Защита Манселом ортодоксии «показала  мне, — говорил Маршалл, — как  много еще следовало защищать». Это великое противоречие занимало мысли Маршалла, на какое-то время  побудило его обратиться к метафизическим исследованиям, а затем уже и  к изучению общественных наук.

Между тем  в 1859г., год спустя после публикации «Бамптонских лекций», появился труд Дарвина  «Происхождение видов», заставивший  ученых спуститься с небес на грешную  землю; а в 1860 — 1862 гг. публиковались  «Основные принципы» ("First Principles") Герберта Спенсера (хотя теперь они  и не читабельны), также порожденные  полемикой вокруг теории Гамильтона и Мансела; эти работы толкнули философскую  мысль на новые пути, обратили метафизику в агностицизм и отвлекли всех, кроме неисправимых метафизиков, от тупиковых направлений в философских  исследованиях. Метафизический агностицизм, эволюционный прогресс и единственная сохранившаяся от предыдущего поколения  концепция утилитарианской этики  — все, вместе взятые, — направили  молодые умы на новые пути исследований.

Поэтому Маршалл повернул от метафизики к  этике. Как мне представляется, было бы правильно утверждать, что Маршалл фактически никогда не отклонялся от утилитарианских идей, которые господствовали среди экономистов предшествовавшего ему поколения. Но важно отметить, что все эти проблемы он трактовал с превеликой осторожностью, и в этом отношении он намного превзошел Сиджуика и в корне отличался от Джевонса, Я полагаю, что в его трудах не найти ни одного абзаца, в котором он связывал бы экономические исследования с какой-либо определенной этической доктриной. Для Маршалла решение экономических проблем выражалось не в применении гедонистических исчислений, а служило предварительным условием для реализации высших способностей человека, почти вне зависимости от того, что мы подразумеваем под понятием «высшие». Экономист может утверждать — и этого достаточно для поставленных им перед собою целей, — что «исследование причин бедности одновременно представляет собой исследование причин деградации большой части человечества». Соответственно возможность прогресса «в большой степени зависит от фактов и заключений, входящих в компетенцию экономической наукой, и именно это составляет главное и высшее предназначение экономических исследований». Это остается справедливым даже, несмотря на то, что прогресс также «частично зависит от нравственных и политических возможностей человеческой натуры, а экономист не располагает специальными средствами для выявления этих качеств человека. Ему приходится делать то же, что и другим, то есть пускаться в догадки».

К этому  выводу он пришел в конечном счете. И все же к экономической науке  он впервые обратился, исследуя проблемы этики. Обозревая уже в последние  годы жизни свой путь в науке, он говорил; «От метафизики я перешел к этике и считал, что трудно оправдать нынешние условия жизни общества. Один мой друг, весьма начитанный в области, которую теперь называют наукой о морали, постоянно твердил мне: «Ах, если бы ты разбирался в политической экономии, ты бы так не считал», Тогда я прочитал «Политическую экономию» Дж. С, Милля, и она произвела на меня глубокое впечатление, У меня возникли сомнения в правильности тезиса о неравных возможностях, противопоставляемого тезису о материальном достатке. Поэтому я по время каникул посещал беднейшие кварталы ряда городов, обходил одну улицу за другой и всматривался в лица самых бедных людей. В результате я решил, как можно обстоятельнее изучить проблемы политической экономии».

Переход Маршалла к исследованию проблем  «Экономикс» охарактеризован также  им самим в сохранившейся рукописи, задуманной и написанной примерно в 1917 г. в качестве предисловия к  книге «Деньги, кредит и торговля»:

«Примерно в 1867 г. (когда я преподавал математику в Кембридже) мне попались в руки «Бамптонские лекции» Мансела, и  прочтение их привело меня к мысли, что собственные способности  человека являются самым важным объектом для его изучения. Поэтому я  на время обратился к исследованию метафизики, но вскоре перешел к  изучению психологии, казавшейся мне  более прогрессивным предметом. Поразившее меня выявление психологией  более глубокого и более быстрого развития человеческих способностей породило у меня вопрос: в какой мере условия жизни британских (и иных) трудящихся классов удовлетворительны, чтобы обеспечивать им полноту жизни? Люди постарше и мудрее говорили мне, что производственных ресурсов не хватает для того, чтобы огромная масса людей могла пользоваться свободным временем и возможностями для получения образования; и они говорили, что мне необходимо изучить политическую экономию. Я последовал их совету и счел себя лишь временным путешественником в стране сухих фактов, которому затем очень скоро следует вернуться в богатый мир чистой мысли. Однако, чем больше я углублялся в изучение экономической науки, тем больше я осознавал, что полученные мною знания в этой области гораздо меньше, чем мне требуется; и теперь, уже почти после полувека изучения практически только этой науки, я осознаю, что обладаю еще меньшими познаниями в ней, чем обладал в начале ее изучения». В 1868 г., когда Маршалл все еще изучал метафизику, желание прочитать труды Канта в оригинале привело его в Германию. «Кант — мой наставник, — сказал он однажды, — это единственный человек, которого я когда-либо боготворил; но дальше его идей я продвинуться не был способен, дальше все оказывалось в густом тумане, дальше на первый план выступали смутные очертания социальных проблем. Следует ли возможности реальной жизни сводить лишь к нескольким?» Маршалл жил в Дрездене у немецкого профессора, прежде дававшего уроки Генри Сиджуику [Маршалл снова посетил Германию и жил в Берлине зимой 1870/71 г., в период франко-германской войны.]. Большое влияние на Маршалла оказала «Философия истории» Гегеля. Он познакомился также с трудами немецких экономистов, особенно Рошера, Наконец, его карьере способствовал д-р Бейтсон, глава колледжа Сент-Джон, убедивший ученый совет ввести специальный курс лекций по этике, который было поручено читать Маршаллу. Вскоре он окончательно занялся экономической наукой, хотя временно вел краткие курсы по некоторым разделам этики — по логике и по учению Бентама.

Итак, наконец, состоялось его посвящение в сан исследователя экономики. Два года сомнений и тяжких раздумий оставили глубокий след в умонастроениях Маршалла, и в последующие годы он часто напоминал своим ученикам о необходимости объективного изучения форм и принципов повседневной хозяйственной жизни, которые в большой мере обусловливают счастье людей и возможности для их благоденствия.

Прежде  чем завершить описание первого  периода его карьеры, когда он еще не был экономистом, кратко охарактеризуем его общие жизненные воззрения, которые у него тогда уже сформировались.

Подобно своим двум коллегам, Генри Сиджуику и Джеймсу Уорду, возглавлявшим  кафедру этики в Кембридже  в последние десятилетия XIX в., Альфред  Маршалл принадлежал к племени  проповедников и пастырей; и все  же он, как и они, был наделен  двойственной натурой, он был также  и ученым. В роли проповедника и  духовника для людей он не намного  превосходил других себе подобных. Но в качестве ученого он в своей  области знаний занимал первое место  на протяжении ста лет. Тем не менее, именно первой своей ипостаси он сам отдавал предпочтение.

Но в  известном смысле многосторонность его натуры являла собой чистое преимущество. Исследование экономической науки («экономикс»), казалось бы, не требует  каких-либо исключительных, необычайных  способностей. Разве в интеллектуальном плане «экономикс» не является очень  легкой дисциплиной по сравнению  с высшими разделами философии  и чистой науки? Однако, хорошие или хотя бы компетентные экономисты встречаются чрезвычайно редко. Нечего сказать, легкая дисциплина, которой овладевают лишь очень, очень немногие! Парадокс этот объясняется, очевидно, тем, что экономист высшей пробы должен обладать редким сочетанием множества способностей. Он должен обладать громадным объемом знаний в самых разных областях и сочетать в себе таланты, которые редко совмещаются в одном лице. Он должен — в известной мере — одновременно быть математиком, историком, государствоведом, философом. Он должен понимать язык знаков, символов и уметь выражать свои понятия и концепции словами. Он должен уметь разглядеть в частном общее, одновременно держать в уме и абстрактное, и конкретное. Он должен изучать настоящее в свете прошлого во имя предвидения будущего. Ни одну сторону природы человека и его институтов экономист не должен полностью оставлять без своего внимания. Он должен быть одновременно целеустремлен и объективен, беспристрастен и неподкупен, как художник, но вместе с тем иногда столь же близок к реальной жизни, как и политический деятель. В большей мере, хотя и не полностью, это идеальное сочетание качеств было присуще Маршаллу. Но главным образом его многостороннее образование и разнообразные склонности наделили его самыми важными и фундаментальными талантами, необходимыми для экономиста, — он был одновременно выдающимся знатоком истории и математики, искусным мастером в познании частного и общего, преходящего и вечного.