Глобализация и антиглобалисты

 

Этот способ аргументации (воспроизведенный здесь только в крайне упрощенном виде) характеризуется двумя признаками: монокаузальностью и сугубо экономическим подходом. Глобализация понимается исключительно как институционализация мирового рынка.

Против этого можно выдвинуть по крайней мере три критических возражения. Во-первых, очевидны трудности историко-эмпирического истолкования и верификации этой теории. Во-вторых, глобализация начинается у него с открытия Колумбом Америки и покорения Нового Света, следовательно, все остальное — лишь историческая спецификация в конце XX века. Это означает, что предлагаемый Уоллерстайном подход не позволяет определить исторически новое в транснациональных отношениях.

В-третьих, он, вопреки всякой логике, пользуется линейной аргументацией. Поставленный уже Марксом и Энгельсом в Коммунистическом манифесте вопрос о том, не порождает ли мировой рынок незаметно и невольно космополитические конфликты и идентичности, им не ставится и не исследуется 1.

 

б) Постинтернациональная  политика: Розенау, Джилпин, Хелд.

С национально-государственным образом мышления порывает и Розенау; но не благодаря тому, что на место анархии национальных государств он ставит мировую систему мирового рынка, а благодаря различению двух фаз международной политики. Глобализация в системе его взглядов означает, что у человечества за спиной осталось столетие междуна-

 

1. Теорию мировой системы  развил и разработал Фолькер  Борншир, см.: Bornschier V./Trezzini В. Jenseits von Dependem-versus Modernisierungstheorie: Differenverungsprozesse in der Welfgeselischaft und ihre Erklarung, in: Muller H.-P. (Hg.), Weltsyslem und kulturelles Erbe, Berlin 1996, S. 53-79.

 

родной политики, когда  национальные государства доминировали на международной арене, монополизировали ее. Теперь начался век постинтернациональной политики, когда национально-государственные органы вынуждены делить глобальную арену и власть с интернациональными организациями, транснациональными концернами и транснациональными социальными и политическими движениями. Эмпирически это проявляется среди прочего в том, что ряд интернациональных организаций, включая организации неправительственные (такие, как “Гринпис”), достигли небывалого влияния, и это влияние, судя по всему, будет возрастать.

На вопрос о том, не обманчиво ли впечатление, что внешняя  политика США идет другими путями, следует другим концепциям, американский государственный секретарь по внешнеполитическим проблемам Тимоти Вирт отвечает: “Изречение "мыслить глобально, действовать локально" на наших глазах становится реальностью. Мы видим, как все большее значение приобретают международные учреждения и решения. Постепенно нарастает ощущение, что народами можно управлять не только на чисто национальном уровне, но и через новые интернациональные институции. Внешнеполитический истеблишмент начинает мыслить в иных измерениях, нежели измерения военной и экономической власти, власти пули и доллара. Сегодня возникают глобальные проблемы — охватывающие весь мир программы обеспечения прав человека и оказания помощи беженцам, а также обуздание коррупции и предупреждение экологических катастроф. Эта глобальность изменяет наше мышление”.

А на вопрос, какую роль играют в его концепциях граждане и гражданские инициативы, он дал следующий ответ: “Растущее влияние базисных инициатив — второй, наряду с интернационализацией, вызов существовавшей до сих пор политической концепции. Ощущается очень сильная тенденция к децентрализации политики. Она возникает уже благодаря одним только новым возможностям коммуникации. Факс и Интернет все больше становятся привычными вещами повседневного пользования. Любой человек может мгновенно связаться с другим человеком в любой точке земного шара, не обращаясь к помощи правительственных каналов или дипломатов”1.

Переход от национального  столетия к столетию постнациональному Розенау, в свою очередь, обосновывает, во-первых, интернациональной политической системой и, во-вторых, тем, что моноцентрическая структура власти соперничающих друг с другом государств заменяется полицентрическим распределением власти, в котором конкурирует и кооперируется друг с другом великое множество транснациональных и национально-государственных организаций и предприятий.

Таким образом, существуют две арены глобальных обществ: во-первых, это общество государств, в котором правила дипломатии и национальной власти по-прежнему играют ключевую роль; и во-вторых, это мир транснациональной субполитики, в котором задействованы такие разные организации, как мультинациональные концерны, “Гринпис”, “Эмнести интернешнл”, но в то же время Всемирный банк, НАТО, Европейский Союз и т. д.

 

Полицентрическая  мировая политика

Противоречие между двойным мировым обществом и теорией мировой системы очевидно: на место экономически управляемой системы мирового рынка Розенау ставит полицен-

 

1 WirthT. Polifikstil der Zukunft, in: Die Macht der Mutigen, Spiegel Special, 11/1995, S. 8.

 

трическую мировую  политику, в которой не имеют исключительного права голоса ни капитал, ни национально-государственные правительства, ни Организация Объединенных Наций, ни Всемирный банк, ни “Гринпис”; все они борются за достижение своих целей, правда, с разными шансами на успех.

Переход от национально-государственной политики к политике полицентрической возвращает Розенау — в противоположность Уоллерстайну — к технологическому измерению глобализации и ее внутренней динамики. В своих научно-политических работах он каждый раз приходит к выводу, что плотность и значение интернациональных взаимозависимостей обретают новое качество. На вопрос, почему это происходит, он отвечает: благодаря колоссальному и все еще не закончившемуся развитию информационных и коммуникационных технологий. “Именно технология, — аргументирует Розенау, — устранила географические и социальные пространства с помощью сверхзвуковых самолетов, компьютеров, спутников Земли и многих других открытий, которые позволяют сегодня все большему количеству людей, идей и товаров быстрее и увереннее преодолевать время и пространство, чем когда бы то ни было. Резюмируя, можно утверждать, что именно технология усилила взаимозависимости между локальными, национальными и интернациональными обществами, причем в масштабах, неведомых ни одной исторической эпохе” 1.

Розенау, таким образом, предлагает комбинацию двух аргументов: появление информационных обществ и обществ знания, а также заложенное в них устранение расстояний и границ как следствие умножения транснацио-

 

1. Rosenau J. Turbulance in World Politics, Brighton 1990, S. 17.

 

нальных учреждений и  организаций. Эта неизбежно полицентрическая мировая политика¹ характеризует ситуацию, в которой:

— действуют параллельно, сотрудничают или противоборствуют такие транснациональные организации, как Всемирный банк, католическая церковь, Международное объединение социологов, “Макдоналдс”, “Фольксваген”, наркокартели, итальянская мафия, а также новый Интернационал неправительственных организаций;

— политическую повестку дня определяют такие транснациональные проблемы, как изменение климата, наркотики, СПИД, этнические конфликты, финансовые кризисы;

— к волнениям в  разных странах и на разных континентах  приводят благодаря спутниковой  телекоммуникации такие транснациональные события, как первенство мира по футболу, война в Персидском заливе, предвыборная борьба в Америке или романы Салмана Рушди;

— возникают транснациональные  “общности”, основанные, например, на религии (ислам), на знании (эксперты), на стилях жизни (поп, экология), на родстве (семьи), на политической ориентации (движение за сохранение окружающей среды, потребительский бойкот и т. д.) и

— такие транснациональные структуры, как формы трудовой и производственной кооперации, банки, финансовые потоки, научные технологии на всем пространстве земного шара создают и стабилизируют деловые и кризисные взаимосвязи.

Напротив, понимание глобализации Джилпином характеризуется, во-первых, скептическим отношением к любой риторике обновления; во-вторых, он занимает позицию, близ-

 

1. Подробнее об этом  см.: McGrew. A Global Society?

 

кую к ортодоксальной точке зрения на международную политику и, так сказать, аргументирует, исходя из внутренней логики этой позиции. В то же время и Джилпин видит, что национальные государства сегодня больше, чем когда-либо, привязаны, если не сказать прикованы, друг к другу, и в будущем эти связи только усилятся. В противоположность Уоллерстайну и Розенау он, однако, подчеркивает, что глобализация возникает только при определенных условиях в международной политике, что она является продуктом “пермиссивного” глобального порядка, т. е. такого порядка между государствами, который позволяет создавать, развивать и поддерживать сеть взаимосвязей и взаимозависимостей за рамками национально-государственных авторитетов и между этими авторитетами.

Глобализация, понимаемая как экспансия транснациональных пространств и организаций, при таком понимании остается, как это ни парадоксально, зависимой от национально-государственного авторитета, точнее, от гегемониальной власти. Предпосылкой для глобализации является, так сказать, молчаливое разрешение со стороны национально-государственной власти. Открытость, пермиссивность, необходимая для того, чтобы обеспечить развитие мирового рынка, мировых церквей, международных концернов и многочисленных неправительственных организаций, считает Джилпин, может существовать и процветать только под сенью соответственной государственной концентрации власти.

С этой точки зрения, защищающей примат политики национального государства по отношению к другим органам, глобализация остается случайной, т. е. уязвимой; а именно в том смысле, что возникновение и развитие транснациональных социальных пространств и акторов предполагает гегемониальную структуру власти и интернациональный политический режим. Только это гарантирует в случае необходимости открытость миропорядка.

“Моя позиция состоит  в следующем: чтобы поддерживать существование либерального международного рыночного строя, необходим гегемон... Исторический опыт учит, что там, где эта либеральная и одновременно доминантная власть отсутствовала, развитие интернациональных рыночных и кооперативных отношений чрезвычайно затруднялось или оказывалось невозможным по одной простой причине: все было чревато конфликтами. Развитие рынка и его интегрирование в глобальную сеть было бы невозможным без обеспечивающей это развитие и способствующей ему либеральной гегемониальной власти”¹.

 

Расчлененный, скованный суверенитет

Теории гегемониальной структуры власти как условия  глобализации может и должно быть противопоставлено то, что лежащее в ее основе понятие политического суверенитета устаревает в ходе глобализации. Это аргумент Дэвида Хелда. Он показывает, как национально-государственная политика благодаря международным соглашениям, интернационализации процессов принятия политических решений, благодаря растущим зависимостям в обеспечении безопасности (включая далеко зашедшую интернационализацию производства вооружений), а также благодаря международному обращению товаров и разделению труда теряет то, что составляет ядро ее власти, — свой суверенитет.

В ходе глобализации, пишет  Хелд, “возникает сложное распределение условий и сил, которое постоянно ограничивает

 

1. GilpinR. The Political Economy of International Relations, Princeton 1987, S. 88und

85.

 

свободу действий правительств и государств, ставя пределы их собственной внутренней политике, трансформируя условия принятия политических решений, радикально изменяя институциональные и организационные предпосылки и контексты национальной политики; меняются установленные законом рамочные условия административной и политической деятельности, в том смысле, что теперь уже едва ли возможны ответственность и вменяемость последствий национально-государственной политики. Если представить себе хотя бы только эти последствия глобализации, то можно считать оправданным утверждение, что дееспособность государств в постоянно усложняющемся международном окружении урезает как государственную автономию (в некоторых сферах радикально), так и государственный суверенитет. Любая теория национального суверенитета, которая понимает суверенитет как неустранимую и неделимую форму общественной власти и силы, строится на недооценке сложности ситуации. Суверенитет сегодня следует понимать и изучать как расчлененную власть, расчлененную между целым рядом национальных, региональных и интернациональных акторов и являющуюся — по причине этой имманентной множественности — ограниченной и скованной” 1.

 

в) Мировое общество риска: экологическая глобализация как  принудительная политизация

Если задаться вопросом, какой политический опыт связан с экологическим восприятием кризиса, то наверняка можно натолкнуться на многие ответы, в том числе и на следующий:

 

1. Held D. Demokratie, Nationalstaat und die globale Weltordnung, in: Beck U. (Hg.), Politik der Globalisierung, a. a. 0.

 

речь идет о цивилизационном  саморазрушении, в котором виноваты не Бог, не боги или природа, а человеческие решения и промышленные успехи, которое порождается самими ци-вилизационными притязаниями на формы выражения и контроля. Другой стороной этого опыта является хрупкость цивилизации, которая — если взглянуть на ситуацию с политической точки зрения — способна порождать общую судьбу. Слово “судьба” употреблено здесь к месту в той мере, в какой все мы можем столкнуться с последствиями научно-промышленных решений; это же слово окажется лишенным смысла, если иметь в виду, что грозящие нам опасности являются результатом решений, принятых людьми.

Таким образом, экологический шок  способствует созданию точно такого же опыта, какой политологи соотносили с насилием во время войн. Правда, с одной характерной особенностью. Общность национальной истории всегда сохранялась благодаря диалектическому соотношению образов врага. Кризисное экологическое сознание в состоянии паники и истерии тоже может обернуться взрывом насилия по отношению к определенным группам людей и к их делам. Но в то же время впервые появляется возможность осознать общность судьбы, которая - довольно парадоксальным образом — вследствие беспредельности возникающей угрозы пробуждает повседневное космополитическое сознание и, вероятно, даже делает несущественной разницу между человеком, животным и растением: общество возникает в борьбе с опасностями; в борьбе с глобальными опасностями создается глобальное общество; но не только это дает повод говорить о мировом обществе риска¹.