Глобализация и антиглобалисты

Лекарством от абстрактности  — в том числе и глобальной — могут служить примеры. Что значит “транснациональное социальное пространство”?

а) Африка не континент, а понятие

Как показывает Патриция Аллей-Детмерс в своей работе “Trival Arts”¹, Африка — это не четко очерченная географическая величина, не определенное место на земном шаре, а транснациональная идея и ее инсценировка, целенаправленно устраиваемая в разных местах мира — на Карибских островах, в гетто Манхеттена, в южных штатах США, в фавелах (нищенских кварталах больших городов) Бразилии, но также и во время крупнейшего европейского бала-маскарада на улицах Лондона. Выбор масок, музыки, костюмов и танцев заранее планируется и моделируется по тематическому сценарию, составленному в двух направлениях: все это заимствуется из культурного и идейного резервуара под названием “Африка” повсюду в мире и в то же время приспосабливается к особенностям черных субкультур в предместьях Лондона.

Африке, инсценируемой  на улицах Лондона, нет соответствий на всем африканском континенте. Да и откуда этому соответствию взяться? Где искать Африку в прочерченном границами мировом обществе? В руинах, которые оставили после себя колонизаторы? В лицах обитателей больших городов наполовину модернизированной Африки? В африканских четырехзвездочных гостиницах? В организуемых для туристов сафари? В иллюзиях и надеждах на back-to-the roots

1. In: Beck U. (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft,.

(возвращение к корням) негро-американцев? В книгах об  Африке, написанных в западных университетах? Или на Карибских островах с их пестрой культурой? А то и в борьбе за национальную идентичность в субкультурах черных Британии?

С точки зрения тех, кто  планирует танцы и маски для  “африканского карнавала” в Ноттингеме, Африка утратила свое географическое место. Африка для них означает некое видение, идею, из которой можно вывести масштабы черной эстетики. Это не в последнюю очередь служит определенной цели — обоснованию, учреждению и обновлению африканской национальной идентичности для черных в Великобритании. Эта британская (Анти-)Африка в строгом смысле слова является воображаемым сообществом 1. (“imagined community”). Она направлена на ослабление и уничтожение отчужденности афро-карибских групп в Англии. Следовательно, Африка “находится” в Ноттингеме.

Но как раз такими парадоксальными и являются отношения в транснациональных “сообществах”. То, что здесь “открывается”, а на деле изобретается, часто противоречит образу, который сложился в головах тех самых транснациональных “африканцев”. Большая часть исторической Африки была превращена в рабов и рассеяна по миру. Ее культуры были рассеяны и разрушены. Поэтому и те, кого называют “африканцами” (часто так называют их другие), оторвались от этого образа Африки. Более того: для многих “африканцев” их самоидентификация и подлинная Африка — противостоящие друг другу понятия. Они проклинают это свое состояние. Возможно, они выросли в мешанине культур, которые давно утратили свою однозначность, в которых

1. Термин Б. Андерсона. См.: Андерсон  Б. Воображаемые сообщества. М., Канон-Пресс-Ц., 2001. - Прим. ред.

эта особенность — быть черным — оценивалась негативно. В итоге  получилось нечто парадоксальное: черные на Карибских островах и в городах Великобритании связывают с понятием “Африка” не-идентичность, не-прогресс, т. е. барабанный бой, танцы, суеверия, обнаженных, неграмотных туземцев, постоянную безнадежность.

В этом можно увидеть негативно  оцениваемое отражение евроцентристского образа Африки, усвоенного черными в метрополиях западного мира. Но это лишь обостряет вопрос:

что такое “Африка” и где ее место в транснациональном социальном пространстве?

б) Американские мексиканцы и мексиканские американцы

Как уже было сказано, транснациональные  социальные пространства аннулируют привязку общностей к определенному месту (имеется в виду привязка, которая мыслится в национально-государственных понятиях). Опробуемый нами образ мышления сводит воедино то, что считается несоединимым: возможность жить и действовать одновременно здесь и там. Лудгер Прис объясняет это на примере изучения миграции*.

В мире представлений и в мире политики отдельных обществ, организованных по национально-государственному принципу, миграция делится на стадии (поддающиеся раздельному изучению на основе причинных связей) и контексты отъезда, странствия, прибытия на новое место и интеграции (которой может и не произойти). Мыслительные и исследовательские посылки транснациональных социальных пространств, наоборот, допускают возникновение чего-то

* Pries L. Transnationale soyale Raume, in: Zeitschrift fur Soziologie, Jg. 25, Heft 6/1996, S. 456-472; см. также: Beck U. (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, a. a. 0.

нового, третьего: социальных взаимосвязей жизни и деятельности, для которых приемлемы “здесь и там”, “не только, но и”. Под и между обособленными и упорядоченными мирами образуются “социальные ландшафты” (Мартин Олброу), которые связывают место эмиграции и место иммиграции и преображают их.

В работе о транснациональных формах общности, жизни и политической деятельности мексиканцев в Северной Америке и на их родине Лудгер Прис показывает, как осуществляется это повседневное наведение мостов между ними. “Для поддержки некоторых общин индейской народности миштеков в Нью-Йорке были организованы специальные комитеты, которые ставили своей целью, к примеру, прокладку водопроводов в родных местах или восстановление церквей и деревенских площадей и собирали для этого пожертвования у работающих в Нью-Йорке мигрантов. Во время телефонных сеансов связи с ответственными лицами в мексиканских общинах поднимались серьезные вопросы и принимались важные решения. Собранные таким способом в Нью-Йорке средства нередко превосходили расходы на инфраструктуру, выделяемые местными общинами. Важным аспектом и серьезным аргументом стабильности и стабилизации транснациональных социальный пространств является то обстоятельство, что мексиканский штат осознал не только огромное экономическое, но и политическое значение миграции рабочей силы. Со времени президентских выборов 1988 года стал особенно ясен критический потенциал мексиканских мигрирующих рабочих (в большинстве своем голосовавших против правящей ИРП, Институционно-революционной партии), и мексиканское правительство проводит активную и целенаправленную политику установления экономических и культурно-политических связей. Бургомистры маленьких мексиканских общин, например, приезжают в Нью-Йорк, чтобы предложить здешним ассоциациям мигрантов проекты инвестиций в развитие своих деревень. Наряду со спортивными союзами мигрантов в Нью-Йорке посольство активно поддерживает развитие групп с острова Гваделупа, устраивающих в американском мегаполисе культ девы Гваделупской (самой почитаемой национальной святой Мексики). Миграция рабочей силы на разных уровнях мексиканской политики во все большей мере рассматривается уже не только как (пассивный) предохранительный клапан для регулирования проблем в сфере занятости, но и как значительный потенциал прироста капитала и человеческих ресурсов для собственного социально-экономического развития. В результате такой политической ориентации в миграционной системе Мексика — США все активнее создаются институциональные опоры, которые обеспечивают в транснациональных социальных пространствах фланкирующую стабильность... Социоэкономические связи между регионами эмиграции и иммиграции вызваны, однако, не только ностальгией по прошлому (приверженность деревенским празднествам) или заботой об оставшемся на родине старшем поколении. В районах проживания индейской народности миштеков, например, развивается экономическая активность, выходящая далеко за пределы чисто исторического характера отношений в сфере миграции. Так, существует фирма “Пуэбла фуд корпорейшн” и семейный клан, занимающийся в Нью-Йорке сбытом tortillas (лепешек), который на торговле традиционными мексиканскими продуктами питания заработал миллионное состояние. Между миш-теками и Нью-Йорком, таким образом, складываются производственные и рыночные структуры, имплицирующие новое измерение cumulative causation (кумулятивной причинной обусловленности): в той мере, в какой динамика миграционных связей заставляет двигаться потоки мигрирующей рабочей силы, растет спрос на специфически мексиканские продукты питания и услуги, которые, в свою очередь, открывают новые, обусловленные миграцией шансы получить работу в регионах эмиграции и иммиграции...

Прибывающие в Нью-Йорк в поисках работы иммигранты, а также их родственники и знакомые могут рассчитывать, например, на отработанную сеть групп информационной поддержки, специализированных услуг и организаций солидарности (адвокатские конторы, комитеты помощи определенным этническим группам или регионам и т.д.). Целые кварталы (например, северная часть Амстердам-стрит или neighbourhood, т. е. район, в Квинсе) свидетельствуют об этой ставшей очень стабильной структуре, на которую транснациональные мигранты могут положиться и которая ими же будет воспроизводиться. Есть виды деятельности и социальные группы (состоящие из мексиканцев и американцев), которые существуют только за счет миграции и интересы которых заключаются в том, чтобы развивать и совершенствовать транснациональные социальные пространства. К ним относятся и спортивные союзы, в которых каждое воскресенье встречается часть живущих в Нью-Йорке иммигрантов, в том числе и так называемых indocumentados, т. е. не имеющих вида на жительство и работу. В сезон 1966 года в их собственной футбольной лиге было заявлено 65 команд...

В США (до сих пор активнее в Калифорнии, чем в Нью-Йорке) образуются политические группировки и организации (например, “Френте индигена оксакена бинасьональ” или журнал “Миштека анью 2000.”), отстаивающие экономические интересы и права мигрантов. Политический потенциал давления этих групп в США, и прежде всего на мексиканской стороне, нередко превосходит возможности влияния соскорее, “г-локализацию”, т.е. в высшей степени противоречивый процесс как в том, что касается его содержания, так и в том, что касается многообразия его последствий. Два самых противоречивых последствия для стратификации мирового общества: глобальное богатство, локальная бедность (Бауман), а также капитализм без труда.

Каждый из этих авторов  относит происхождение и последствия глобализационной динамики в первую очередь к одному сектору институциональной деятельности: к экономике, технологии, международной политике, экологии, культурам или, соответственно, к мировой индустрии культуры, а также к новому социальному неравенству в мировом масштабе. Из взаимодействия этих перспектив возникает образ плюралистической социологии глобализации.

а) Капиталистическая мировая система: Уоллерстайн

Концепция транснациональных  социальных пространств является теорией среднего уровня. Она взламывает национально-государственную точку зрения на общество, заменяя контейнерную теорию общества, представление о мирах, отделенных друг от друга по национально-государственному принципу, третьими формами жизни, т. е. транснационально интегрированными, пересекающими установленные границы пространствами социальной деятельности.

Метафора пространства применяется здесь необоснованно: главным признаком этих пространств является то, что они аннулируют расстояния. Слово “транснациональный” означает, что возникают формы жизни и деятельности, внутренняя логика которых объясняется той изобретательностью, с которой люди создают и поддерживают “не признающие расстояний” социальные жизненные миры и взаимосвязи действий. Тем самым перед социологическим исследованием встает вопрос: как стало возможным появление транснациональных жизненных миров, не признающих расстояний и границ? Каким образом отдельным индивидам, нередко преодолевающим сопротивление национально-государственной бюрократии, удается их выстраивать и поддерживать в рабочем состоянии? Идет ли при этом речь о внегосударственных, быть может, даже о внеинституциональных начальных формах транснациональных мировых обществ? Какие ориентации, ресурсы, институции благоприятствуют или мешают этому процессу? Какие политические последствия (дезинтеграция или транснациональная мобилизация) с ними связаны?

Ясно, что в этих транснациональных социальных ландшафтах смешивается (часто иллегально) и происходит нечто такое, что торчит бельмом в глазу национально-государственного контроля и притязаний на порядок. Здесь образуются “нечистые” жизненные миры и взаимосвязи действий. При анализе этих явлений социология должна отказаться от принципа “или — или” и взять на вооружение принцип соположения специфических, поддающихся различению форм жизни.

Уоллерстайн решительно заменяет образ изолированных друг от друга отдельных обществ противоположным образом единой мировой системы, в котором — в едином способе разделения труда — вынуждены объединяться и утверждать себя все общества, все правительства, все предприятия, все культуры и классы, все домашние хозяйства, все индивиды. Эта единая мировая система, которая задает форму отношений между социальными неравенствами в мировом масштабе, складывается, по Уоллерстайну, вместе с развитием капитализма. По своей внутренней логике, считает он, капитализм неизбежно имеет глобальный характер. Возникшая в Европе в XVI веке капиталистическая динамика охватывает и кардинальным образом изменяет все новые и новые традиционные “континенты”, пространства, ниши социальной жизни. “Весь земной шар внутри этой системы подчиняется правилам обязательного, всеобщего разделения труда, которое мы называем капиталистической экономикой”1.

Капиталистическая мировая  экономика состоит из трех основных элементов. Во-первых, она, образно говоря, охвачена единым рынком, который работает по принципу максимального увеличения прибыли.

Вторым основным элементом  является наличие ряда государственных структур с разной степенью влияния внутри и вне отдельных обществ. Эти государственные структуры служат прежде всего тому, чтобы “препятствовать” “свободному” функционированию капиталистического рынка и его попыткам улучшить шансы одной или нескольких групп на получение высоких доходов.

Третий существенный элемент мировой капиталистической экономики состоит, по Уоллерстайну, в том, чтобы обеспечивать присвоение результатов прибавочного труда в такой системе эксплуатации, которая охватывает не два класса, а три ступени: с центральными пространствами, полупериферией и периферийными странами. (Вопрос о том, какие страны и регионы мира на основании каких критериев относить к этим ступеням, порождает трудноразрешимые историко-эмпирические контроверзы.)

В то время, следовательно, как европейский капитализм после  краха восточного блока создает  сегодня универсаль-

1. Wallerstein I. Klassenanalyse und Weltsystemanalyse, in: R. Kreckel (Hg.), Soziale Welt, Sonderband 2, Gottingen 1983, S. 303.

ное экономическое пространство —  пространство глобального рынка, —  человечество распадается на национальные государства и идентичности со своим собственным пониманием суверенитета и происхождения. Одновременно в мировой системе происходит умножение и обострение конфликтов, ибо эта система порождает не только неслыханные богатства, но и неслыханную бедность. Образцы глобального неравенства создаются в соответствии с принципом тройного деления социального пространства на центр, полупериферию и периферию — деления мира, который интегрируется в полную конфликтов мировую систему.

Периодически возникающие кризисы  ведут, по Уоллерстайну, к процессам реструктурирования, которые обостряют распределение власти и неравенства. Одновременно растет уровень противоречий в рамках мировой системы. Уоллерстайн делает вывод о том, что универсализация и углубление капиталистической логики вызывают сопротивление в мировом масштабе.

В связи с этим он называет антизападную, направленную против современного образа жизни фундаменталистскую реакцию, а также движения в защиту окружающей среды и течения неонационализма. Внутренняя логика мировой капиталистической системы, следовательно, порождает как интеграцию мира, так и его распад. На кёстнеровский вопрос о позитивном начале1. Уоллерстайн не находит ответа. Он полагает, что в конце концов нас ждет распад мировой системы.

1 Имеется в виду стихотворение  немецкого поэта-сатирика Эриха  Кёстнера (1899—1974) “Где же позитивное начало, господин Кёстнер!” (в переводе К. Богатырева), которое начинается строфой: “Вы шлете мне письма. И мне это лест-но.//Но в каждом вопрос, как на страшном суде://"Где все хорошее, Эрих Кёст-нер?"//А черт его знает где!” — Прим. перев.