Субъективная социология Лаврова

1)  Солидарность бессознательную, вытекающую из факта “более или менее продолжительного общения между особями”. “В этом случае особи фатально солидарны между собою, потому что не могут уклониться от этой солидарности и ее следствий”,

2)   солидарность общего аффективного настроения, чуждого какому бы то ни было критическому обдумыванию,

3)   солидарность историческую, вполне осознанную или как прочное чувство близости между особями одной и той же группы, или как понятие, обусловливающее определенные задачи личной и коллективной жизни.

Иначе выраженные, эти три формы  солидарности означают: первая – “солидарность, основанную на привычке”, вторая – “солидарность, основанную на сходстве аффектов и интересов ”, третья – “солидарность, покоющуюся на единстве убеждений”. Каждая из последующих форм солидарности развивается на почве предыдущей и генетически представляет позднейший этап развития. Самой важной для социолога является последняя форма солидарности. Такова фундаментальная классификация форм солидарности, основанная на генетическом принципе последовательности их появления. Установив ее, Лавров, во-первых, детализирует эти формы дальше (напр., солидарность первого вида распадается на фазисы до-родового, родового и после-родового периодов, отдельно выделяется солидарность семейной группы, расы, нации, государства, церкви, солидарность универсального типа и.т. д.), во-вторых, фактически показывает, какая солидарность царила в ту или иную эпоху в определенной группе (напр., солидарность обычая или привычки или сознательная царила в монархиях Востока, в Греции и т. д.), как комбинируются и вступают в симбиоз различные формы солидарности, как они вытесняют друг друга, и т. д.

2.3 Сознательная  солидарность. Исторические и неисторические  народы. Понятие и роль интеллигенции.

Выделяя различные формы  солидарности, характеризуя их природу  и генезис, Лавров далеко не с одинаковой любовью и с неодинаковым усердием разрабатывал все эти формы. Формой солидарности, всего тщательнее изучавшейся  им, была солидарность сознательная. “Лишь  эта солидарность является могучим  орудием в борьбе за свое существование  и становится прогрессивным двигателем истории,,, Она – единственно важная в периоде жизни исторической – оказывается обусловленной ростом сознания в личностях”[13].

Только с момента появления  сознательной солидарности Лавров признавал  начало исторической жизни человечества. Только те группы и народы могут быть признаны историческими, в среде которых сознательная солидарность в своей типической и главной форме появилась. Такой формой является солидарность, основанная на критической мысли, единство, вызываемое осознанными убеждениями, диктуемыми потребностью развития. Внешним признаком существования такой формы солидарности в среде того или иного народа служит появление в его рядах интеллигенции, как носительницы солидарности, вызванной единством убеждений, как совокупности “критически мыслящих личностей”, “способных наслаждаться развитием и вырабатывающих условия развития”. Таким образом, вся система социологии Лаврова как науки о солидарности, развертывается в стройную целостность: из понятия солидарности вытекает необходимость классификации ее форм, из последней следует важность формы сознательной солидарности; понятие последней приводит Лаврова к теории относительно исторических народов, понятие их обусловливает понятие интеллигенции (и рядом с ней понятие “пасынков  истории” и “культурных дикарей”), а из понятия и роли интеллигенции вытекает проблема “критически мыслящих личностей”.

“Усвоение личностью потребности  развития составляет характеристический признак вступления этой личности в историческую жизнь; выработка в обществе интеллигенции в таком размере, в котором она способна оказывать влияние на общество, есть условие вступления в эту жизнь данного общества. До выработки этой исторической силы большинство людей оставалось и остается вне истории”. Таковы:

1)   все неисторические племена и народы, где нет еще солидарности, основанной на критическом убеждении, где нет интеллигенции как носительницы потребности развития;

2)   вне истории же, даже в обществах, живущих исторической жизнью, остаются “пасынки истории“; это все те униженные и обделенные группы (рабы, низшие касты и т. д.) и лица, которых общество лишает возможности участвовать в исторической жизни, т.е. наслаждаться и ощущать потребность развития;

3)   вне истории, наконец, остаются “культурные дикари”, как совокупность лиц и групп, которые пользуются всеми выгодами цивилизации и наслаждаются внешними формами интеллектуальных, эстетических и социальных завоеваний, но не чувсвуют потребности развития и наслаждения им. Таковы, например, все “вылощенные”, прекрасно одетые, воспитанные люди с пустой душой, без внутренних запросов, таков “мещанин-буржуа” и т. д.

2.4  Теория факторов П. Л. Лаврова.

В силу каких же причин или факторов происходило как само установление солидарности в мире людей, так и их смена? Что служит “двигателем” исторических процессов?          

 Сущность взглядов Лаврова  на эти вопросы сводится к  следующему. “Где искать двигателей этих разнообразных изменений? – спрашивает он; и отвечает: “этих двигателей надо искать, во-первых, в потребностях отдельной личности, во-вторых, во влиянии на личности социальной среды, т.е. существующих в данную эпоху форм общежития”, создаваемых, опять-таки, потребностями личности. Следовательно, “двигатели” сводятся к потребностям”.         

 Установив это положение,  Лавров переходит к классификации  этих потребностей-сил. Прежде  всего, он различает потребности  основные, унаследованные человеком  от животных, во-вторых, потребности  временные, являющиеся “историческими  категориями”, возникающие и атрофирующиеся  во все периоды.         

 Главнейшими видами основных  потребностей являются: питания,  полового совокупления, ухода за  детьми, безопасности, возбуждения  нервов, частным видом которой  является потребность общежития.  Важнейшей формой временных потребностей  служит потребность развития. Каждая  из этих основных потребностей  имела далеко не одинаковое  влияние на сближение людей  и установление солидарности  между ними. Наибольшее влияние  в этом отношении имели потребности:  питания, безопасности и возбуждения  нервов. Меньшее значение имели:  потребность общежития, половая  и родительская привязанность.         

 Потребность в пище лежит  в основе всей экономической  деятельности и эволюции экономической  жизни человечества. Потребность  безопасности вызвала политическую  организацию людей и эволюцию  последней.         

 Потребность в нервном возбуждении  является основой украшения жизни,  эстетических явлений, она же  вызвала в дальнейшем наслаждение  процессами сознательной критики,  познавания и развития мысли.         

 Какая же их этих трех потребностей является главной? Соответственно с этим, какая из теорий: теория ли исторического материализма, выдвигающая в качестве основного фактора экономику, или теории, усматривающие главный фактор в политике или идеях – является правильной? С точки зрения Лаврова, доминирующее значение приходится признать за потребностью в пище, а, соответственно с этим – за экономическим фактором. Если по времени появления каждая из трех потребностей находится в одинаковом положении, то в отношении повторяемости “потребность в пище безусловно преобладает над двумя другими”. В силу этого “экономические мотивы во все эпохи борьбы осознанных интересов должны были безусловно преобладать над политическими”.         

 Тем не менее, Лавров вводит  по этому вопросу целый ряд  оговорок, не позволяющих отнести  его к сторонникам экономического  или исторического материализма, и даже противоречит себе самому (с одной стороны, экономический  фактор является главным, обусловливающим остальные, с другой – это не всегда бывает, в иные эпохи может быть и наоборот).         

 Такова в основных чертах  теория факторов-сил (потребностей) Петра Лавровича. Из нее мы видим, что:

1)   Лавров – плюралист, а не монист:

2)   Что в качестве моторов истории он берет потребности индивида:

3)   Что наиболее важными из них он считает потребности питания, нервного возбуждения и безопасности:

4)   С момента появления потребности развития большое значение приобретает эта последняя. Она служит верстовым столбом, отделяющим доисторический период от исторического, исторические народы и группы от не исторических, высшие формы сознательной солидарности от других. Обладание ею является характерной чертой интеллигенции. Она служит главной силой, изменяющей застывшие, установившиеся формы общежития.

Вся история сводится ни к чему иному, как к “процессу переработки  культуры мыслью”.

2.5  Механизм смены форм солидарности в историческом процессе и предел их развития.

Решение данного вопроса вводит нас в механику исторического  процесса. Здесь дедуктивно даны три возможных ответа, к которым и сводятся все существующие на этот счет теории. Первый ответ будет гласить: механизм смены форм солидарности или исторических событий остается одним и тем же на протяжении всего исторического потока времени. Все события располагаются в определенный цикл. Когда цикл исчерпан, его этапы пройдены, начинается снова повторение того же цикла. Исторический процесс с этой точки зрения представляет “шаг на месте”. Историко-социальные события сводятся к повторяющимся явлениям. Ни о какой эволюции, как не повторяющемся во времени процессе, ни о каких законах или исторических тенденциях, при такой концепции, говорить не приходится. Познание закономерности социальных явлений здесь сводится к простому познанию этапов одного итого же цикла. Раз он познан,- проблема решена: вся история сводится к монотонному и вечному повторению того же круга. Такова, напр. концепция Экклесиаста, отчасти Вико, Лебона, Ницше и др.

Противоположной теорией исторического  процесса служит та, которая рассматривает  его , как сплошной неповторяющийся во времени процесс, где каждый новый элемент не повторяет другой, где каждое звено процесса самобытно, где есть непрерывное творчество новых и новых явлений, где элемент повторения совершенно отсутствует. При такой концепции, очевидно, нельзя искать в общественных событиях законов повторяющихся явлений: раз нет повторения, не может быть и закономерности повторяющихся явлений. Единственная закономерность, которую можно искать при такой концепции, это закономерность исторического развития, состоящая в открытии тех постоянных тенденций развития и тех последовательных во времени этапов эволюции, через которые проходит ряд исторических явлений. Такова точка зрения чуть ли не большинства “философов истории” и “теоретиков исторического процесса”.         

 Наконец, возможна и третья  точка зрения, синтезирующая обе  предыдущие. Она заключается в  утверждении, что в каждый данный  момент в историческом процессе  даны два различных элемента: элемент повторяющихся во времени явлений и элемент явлений не повторяющихся. Пестрое море общественных явлений не представляет беганья белки в колесе или монотонного повторения одного и того же цикла, а скорее – спираль, где циклы есть, и как циклы, они во многом сходны друг с другом, но эти циклы не сливаются в один круг, а образуют спираль, где каждое звено ново по сравнению с предыдущим. Исторический процесс ритмичен, но эти ритмы – не копия один другого, а каждый их них нов. Лавров является теоретиком именно этой последней концепции. “Один и тот же термин “закон” имеет различный смысл для области повторяющихся явлений и для области эволюции. Для первой найти законе явлений значит – установить условия их повторяемости и отличить этот существенный элемент от случайных видоизменений. Для второй понятие о законе обозначает нормальный порядок последовательности фазисов эволюции, причем приходится строго отличать этот нормальный порядок от отклонений, требующих каждый раз специального объяснения”.          

 В качестве конкретных социологических  явлений, постоянно повторяющихся,  он указывает на существование  в каждом обществе нескольких  последовательных поколений: детских,  зрелых и старческих, на способность  толпы увлекаться аффектом энтузиазма  или жестокости под влиянием  подражания или внушения и  т. д.         

 Самой ценной теоремой в  этой области является закон ритмического развития исторического процесса, указываемый Лавровым. Он заключается в чередовании периодов:

1)   установления и укрепления определенных форм культуры;

2)   периода разрушения и изменения этих форм.

В первый период доминирующей чертой является консерватизм, стремящийся  глубже, прочнее закрепить существующие формы общежития; во второй период такой доминирующей чертой служит стремление разрушить, резко изменить эти формы и заменить из новыми, более лучшими. Во имя последних, существующее резко критикуется, обесценивается, и делаются резкие попытки поставления на его место новых форм солидарности и культуры.

Из потребности солидарности вытекает постоянное стремление к господству неизменного обычая, и вообще к подчинению индивидуальной мысли и деятельности устанавливающимся формам общежития, иначе говоря – к формам культуры, в которых господствует склонность к застою. Этот период, благодаря работе критической мысли, сменяется другим, противоположным – протестом против существующего обычая, стремлением переделать культуру сообразно более-менее ясно осознанным  требованиям работы мысли.         

 Как следствие, отсюда выводится  еще одно теорема – о колебании кривой индивидуализма и его созидательной и разрушительной роли вообще. “Индивидуализм проявляется с особенной определенностью в своей роли созидательной в эпохи переходные (“критические”) и в своей роли разрушительной – при попытках установить новую обычную культуру, так как подавляющее влияние среды на личность ослабевает в первом случае и усиливается во втором”.         

 Лавров также подчеркивает, что с поступательным ходом  истории контраст этих фазисов все более и более смягчается, все более и более они стремятся органически слиться. В начале истории солидарность и развитие, установившийся обычай и критическая мысль, порядок и прогресс, общественность и индивидуализм – являются непримиримыми антагонистами. Их гармоничное сосуществование здесь не дано и невозможно. Либо царствует один обычай “культура”, установившийся порядок, не допускающий никакой личной инициативы; либо этот период под влиянием “крота истории” – работы мысли, потребности развития – сменяется периодом критики, протеста и борьбы, низвергающим порядок и заменяющим его новыми формами культуры и быта. Эти последние со временем тоже стремятся застыть и т. д. Но чем дальше, тем амплитуда колебания таких ритмов становится меньше и меньше, их непримиримость мягче и мягче, их столкновения менее и менее резкими. Пределом такой тенденции является общественное состояние, где солидарность гармонически сочетается с развитием, порядок с прогрессом, общественность с индивидуальностью, “сущее” с “должным” критически установленного идеала. История перестанет быть похожей на пьяного, шатающегося от крайности солидарности в крайность новаторства, а станет подвижным равновесием, где не прерывное движение вперед (развитие) будет совершаться без нарушения солидарности, и солидарность будет существовать без задержки и подавления развития. Индивидуализм на этой ступени становится осуществлением общего блага с помощью личных стремлений, общественность становится реализированием личных целей в общественной жизни.