Социальные отклонения в современной России

В целом, дореволюционная литература, посвященная суициду, насчитывает более ста пятидесяти наименований, что свидетельствует о значительном интересе со стороны научной общественности к данной проблеме.

Традиция изучения самоубийства как одного из проявления социально-аномального поведения была достаточно плодотворно продолжена в советской России в период нэпа. Благодаря усилиям М.Н. Гернета, в 1920-е гг. в рамках Центрального статистического управления (ЦСУ) СССР был образован Отдел моральной статистики, учитывающий, помимо прочих проявлений девиантного поведения, самоубийства.

Необходимо отметить, что 1920-е гг. явились одними из самых плодотворных для систематизации и сбора и обработки статистической информации о законченных случаях самоубийств и покушениях на самоубийство.

С 1922 г. в советской России началась регистрация самоубийств по особым статистическим листам. Параллельно осуществлялся учет в отделе судебной экспертизы Народного комиссариата здравоохранения. Непродолжительное время такие сведения собира­лись органами милиции, уголовным розыском в ведомостях, представляемых в НКВД. Ведущей организацией в изучении этого явления стал отдел моральной статистики ЦСУ .

Осенью 1921 г. в отделе моральной статистика ЦСУ был составлен листок регистрации случаев самоубийств и соответствующая инструкция о порядке его заполнения.

В лист регистрации были включены следующие показатели: фамилия, имя, отчество, пол, возраст, национальность, родной язык, вероисповедание, образование, постоянное место житель­ства, семейное положение (с подробным спектром ответа на вопрос, в случае, если брак не был зарегистрирован), имел ли детей и сколько, постоянная профессия, занятие до Октя­брьской революции, занятие или ремесло на момент совершения самоубийства (с подробной градацией), способ совершения самоубийства (с подробной градацией), место, где совер­шено самоубийство, время его совершения, причины, не было ли ранее попыток совер­шения самоубийства, примечания и дополнения, кто давал сведения.

В 1926 г. графа «вероисповедание» была заменена графой «партийность». Из анализа листка регистрации становится очевидным, что сведения, которые фиксировались в этом документе, являлись более чем достаточными для подробного изучения этого явления на статистическом уровне. Порядок заполнения листов регистрации также был весьма четко регламентирован.

На каждый случай оконченного самоубийства составлялся опросный лист учреждениями, регистрировавшего смерть. Наблюдение за правильностью, полнотой заполнения и инструктирование осуществ­ляли статистические органы соответствующего уровня. Заполненные опросные листки ежемесячно направлялись из подотделов ЗАГСов в губернское статистическое бюро. После этого листки обра­батывались в этом органе и пересылались в ЦСУ.

Летом-осенью 1923 г. в отделе моральной статистики, судя по документам, существовали разногласия о процедуре регистрации самоубийств, которые в основном сводились к вопросу о том, нужно ли продолжать регистрировать такие случаи в органах ЗАГСа или передать весь учет в органы милиции.

И, все же, необходимость продолжения такой работы в органах ЗАГСа была доказана, и регистрация была продолжена. На основе их обработки отдел моральной статистики подготовил и опубликовал два сборника в серии «Труды ЦСУ», в которые вошли статисти­ческие таблицы, включающие различные показатели, по 1922-1925 гг. за 1926 г.

Значительный материал, посвященный самоубийствам коммунистов и военнослужащих, содержится в обследованиях инструкторов ЦК ВКП(б) и сотрудниками ГлавПУРа РККА, врачами, работавшими по заданию этих органов в наиболее неблагоприятных с точки зрения динамики суицидального поведения партийных организациях и воинских частях .

В целом, до конца существования периода нэпа исследования самоубийств, хотя и были лишены единой методологической основы, но развивались в том же направлении, что и на Западе, отражая становление и развитие демократического общества.

В конце 1920-х гг. ситуация решительно изменилась. С установлением тоталитарного режима в СССР самоубийство не могло не стать проблемой, которую замалчивали, проблемой, неприемлемой для официальной идеологии. Пафос строительства социализма предполагал декларирование торжества общественного оптимизма. Советское общество не должно было иметь таких предпосылок для самоубийства психически здорового человека, какими являются одиночество, нищета, страх, неуверенность в будущем, разочарование в существующей действительности.

Однако власть не ограничивалась исключительно моральным порицанием самоубийц. Рядом с идеологий тесно следовали и практические меры. Светские законы до недавнего времени были столь же беспощадны: завещание самоубийцы после смерти признавалось недействительным; если же он оставался в живых, его привлекали к уголовной ответственности как посягнувшего на человеческую жизнь.

Между тем период мощных социальных потрясений в 1930-1950-х гг. изобиловал причинами, способствовавшим эскалации самоубийств. Насильственное переселение целых народов с разрывом традиционных, семейных, кровнородственных и товарищеских связей; уничтожение огромного числа невинных людей, угроза насилия, нависшая над каждым; тайный страх и тревога наряду с демонстрацией оптимизма, всеобщего счастья и веселья; индустриализация с массовой миграцией населения из деревни в город, создавшая огромные массы социальных маргиналов; истребление крестьянства, интеллигенции и духовенства, искусственное изъятие из духовной жизни народа религии, важнейших явлений культуры и исторического наследия как идеологически чуждых системе, оставлявшие людей без нравственных ориентиров.

Таковы лишь некоторые процессы, которые обусловили столь значительный рост уровня самоубийств за годы существования тоталитарного режима в первой стране победившего социализма.

В целом, в 30-70-е гг. ХХ в. в СССР тема самоубийств была плотно закрыта не только для общества в целом, но и для научной общественности. Считалось, что советский человек не способен на суицид. В этот период  проблема суицида изучалась исключительно в медико-биологическом аспекте. Более того, идеологические концепции постоянно оказывали существенное влияние на развитие советской психиатрии. Одной из таких концепций являлось  декларирование лозунга об отсутствии в социалистическом обществе основных социальных условий для возникновения психических нарушений, в том числе и суицида.

Следует отметить, что самоубийство было не единственным явлением негативного свойства, нарушающим безоблачную картину советской действительности, однако иные социальные девиации нельзя было, подобно самоубийству, полностью отнести за счет личностной патологии. Чрезвычайно удобным для системы оказалось представление о суициде как о проявлении душевного расстройства; самоубийство, таким образом, становилось в ряд узко профессиональных проблем.

Сведения о распространенности самоубийств, сравнительно-статистические выкладки были полностью закрыты для гласности, как в прочем  и моральная статистика в целом. Закрытой стала, естественно, и информация о подобных исследованиях за рубежом. В то время как на Западе научные публикации по проблемам суицидологии становятся в послевоенный период все более многочисленными, в отечественной литературе подобные работы единичны и посвящены суицидам в психиатрической клинике.

Если судить по изданиям энциклопедических словарей в этот временной интервал, то получалось, что проблемы, как и самого понятия «самоубийство», как бы не существует. Лишь в конце 1960-х гг. ею занялись как социальной проблемой в Московском НИИ психиатрии и во ВНИИ МВД СССР.

Публикация статистики самоубийств для широкой общественности в СССР возобновилась лишь в 1988 г. Замалчивание проблемы суицида или стремление полностью выхолостить его социальную подоплеку нанесли серьезный ущерб отечественной теории и практики противодействия данной социальной аномалии. Засекреченность статистических данных, идеологически заданный характер изучения феномена самоубийства лишь в рамках психической патологии определяли единственно разрешенное направление суицидологических исследований - исследование клинических аспектов самоубийства. Помимо методологических затруднений и непременных искажений научных результатов, подобный подход практически исключал возможность оказания адекватной медико-социальной помощи кризисным пациентам, делал весьма проблематичной их социальную реадаптацию.

Увеличение случаев добровольного ухода из жизни особенно в крупных городах страны в середине 1970-х гг. вынудило власть отказаться от практики замалчивания и игнорирования самоубийств как явления.

Был создан Всесоюзный научно–методический суицидологический центр. С этого времени в советской психиатрии началась постепенная смена взглядов на причины суицидального поведения. Согласно концепции А.Г. Амбрумовой (1974 г.), самоубийство стали рассматривать как следствие социально–психологической дезадаптации (или кризиса) личности в условиях переживаемых ею микроконфликтов.

В Москве в середине 1970-х  гг. была создана превентивная суицидологическая служба. В ее компетенцию входило оказание специализированной медицинской и психиатрической помощи нуждающимся в суицидологической превенции. При этом звенья службы для реабилитации кризисных пациентов, не страдающих душевными заболеваниями, были развернуты вне психиатрических учреждений: амбулаторные подразделения, кабинеты социально-психологической помощи - в территориальных поликлиниках; кризисный стационар - в стенах городской больницы «скорой помощи». Было открыто также отделение экстренной терапевтической помощи – «телефон доверия».

В конце 1970 – первой половине 1980-х гг. в советской психиатрии произошел коренной концептуальный поворот от сугубо биологического и патопсихологического объяснения причин суицида к личностному и социально-психологическому.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

В целом, наиболее активно исследования социальных аномалий начались в России с конца XIX столетия. На разных исторических этапах развития России в прошлом веке отдельные виды отклонений получали более широкое рассмотрение, либо вовсе замалчивались. Естественно это не придавало сил государству в борьбе с этими явлениями и не ускоряло их искоренение или ограничение. В то же время власть, провозглашая те или иные концептуальные установки и намечая генеральную линию по «исправлению» общества, не могла уповать исключительно на идеологию. Следовали конкретные меры.

Если в период существования монархии арсенал противодействия социальным порокам преимущественно был представлен мероприятиями административного и регулирующего характера, то ситуация серьезно изменилась с приходом к власти большевистского правительства.

Еще в феврале 1917 г. Временное правительство провозгласило необходимость перехода к более решительным мерам по противодействию различным видам социально отклоняющегося поведения. Так, например, была запрещена проституция. Но демократическая власть в России образца февраля 1917 г. не привела в действие конкретные действенные механизмы ограничения социальных аномалий.

Ситуация кардинально изменилась в октябре 1917 г. Приход к власти большевиков означал новый этап и принципиально иные подходы в борьбе с социальными отклонениями. Насилие, возведенное в ранг закона, ничем не ограниченная диктатура мыслились как самые эффективные меры излечивания и, в конечном счете, изживания общественных болезней. Однако на практике вышло иначе. На закате перестройки в СССР один из ее вдохновителей, бывший член Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлев обронил многозначительное откровение: «...начиная с 1917 г., мы привыкли жить в криминальном мире во главе с преступным государством...».

И, тем не менее, «социалистический эксперимент» в качестве одной из составляющих имел установку на тотальное подавление социальных аномалий. Практически данная установка, с тем или иным акцентом на насилие, действовала на протяжении всего периода существования советской власти. Но оказался ли данный подход панацеей от социальных болезней в России? Этот вопрос и сегодня продолжает оставаться открытым и во многом дискуссионным.  

В целом, общетеоретические проблемы социальных аномалий получили довольно обстоятельное освещение в обществоведческой литературе. Различные аспекты отклоняющегося поведения: причины возникновения, формы проявления, последствия для социума, государственности и личности – получили определенную трактовку в научных трудах и концепциях. В то же время в сегодняшних условиях существует необходимость рассмотрения государственной политики в отношении социальных аномалий на различных этапах исторического прошлого в XX столетии.

При этом особое внимание привлекают 1920-е гг. Именно этот совершенно непродолжительный период исторического прошлого страны продемонстрировал различные социальные модели и подходы к регулированию социальной сферы в целом, противодействия общественным отклонениям, в частности.    

 

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

 

1.        Гилинский Я.И. Социология девиантного поведения как специальная социологическая теория //  Социологические исследования. 1991. № 4. С. 74.

2.        Социальные  отклонения / Кудрявцев В.Н., Бородин  С.В., Нерсесянц В.С., Кудрявцев Ю.В. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юридическая литература, 1989.

3.        Фойницкий И. Влияние времени года на распределение преступлений //  Судебный журнал. 1873. № 1-2; Он же. Факторы преступности / История русской правовой мысли. М., 1998. С. 575-601.

4.        Михневич  В. Язвы Петербурга. СПб., 1886.

5.        Тарновский Е.Н. Изменение преступности в различных общественных группах //  Юридический вестник. 1889. № 5; Влияние хлебных цен и урожаев на движение преступлений против собственности в России //  Журнал Министерство юстиции. 1898. № 2; Статистика преступности лиц дворянского сословия //  Вестник права. 1900. № 10; Конокрадство в настоящее время и в дореволюционную эпоху // Проблемы преступности. Вып. 2. М.-Л., 1927. С. 100-109 и др.