Революционные социальные группы

Мы можем наблюдать  подобное подавление врожденных рефлексов и накануне английской революции. Правление короля Карла I было по сути тираническим. Закон и права нации систематически попирались. Королевские обещания не выполнялись. Новые налоги и монополии вводились на такие товары, как соль, мыло, уголь, железо, вино, кожа, крахмал, табак, пиво и т. п. Население было разорено. Королевские угодья росли за счет деспотических аннексий частных владений. Судьи и высшая администрация были коррумпированы. Население страдало от постоянно расквартированных в деревнях воинских подразделений. Каждодневно попирались не только богатые, хоть они и были солидным источником пополнения фиска, но и бедные, ибо они были не опасны для режима. Аристократии предписывалось жить в своих поместьях. Кроме всего этого — невероятное давление религиозного порядка, причем как на простых людей, так и на духовенство; строгая религиозная цензура и т. п. Требовались невероятные усилия для того, чтобы «благополучно» вынести все это подавление инстинктов людей всех классов и национальностей. Но репрессии не могли длиться вечно, рано или поздно они должны были привести к взрыву.

Дальнейшее развитие английской революции, рассматриваемое  с точки зрения радикализма разных групп и времени их исхода из процесса, соответствует положениям «2» и «3» нашей теоремы.

Обратимся к другому  примеру — чешскому обществу XIV века. Накануне гуситских войн свободы и социального равенства фактически не существовало. Феодальные порядки становились все более и более репрессирующими, повинности росли, пошлины становились все многочисленнее. Эксплуатация простого люда со стороны дворянства возрастала. О какой справедливости можно было говорить, если обидчик одновременно был и судьей. Крестьянство запросто лишалось земли. Переживание от того, что чехи становились «рабами», было с каждым днем все сильнее, усиливалось оно вдобавок иностранным господством в Богемии.

Обнищание шло  нога в ногу с обогащением аристократии, особенно германцев и римской  католической церкви, а также с  усиливающимся распутством и коррумпированностью духовенства. Из всего этого ясно, насколько значительным количественно и качественно было подавление человеческих инстинктов накануне революции.

Нет необходимости, видимо, продолжать список примеров из истории других великих революций. Читатель может сам набрать нужное количество, анализируя под заданным выше углом зрения предреволюционную ситуацию в любой стране.

Из всего рассмотренного материала явствует, что число  групп, вовлеченных в революционное движение, особенно во времена великих революций, достаточно значительное. Эти группы крайне разношерстны и состоят из людей самых разных социальных позиций. Здесь можно увидеть и негодующего за прошлые унижения профессора, и обиженного редактором газетчика, и ущемленного знатью интеллектуала, и обанкротившегося банкира, и разорившегося аристократа, и голодающего рабочего, и разоблаченного авантюриста, и склонного к насилию преступника, а также и душевно неуравновешенного, но готового к самопожертвованию идеалиста. Многие из них страдают от голода, холода; другие исходят завистью, алчностью, мстительностью, страхом или гневом; третьи — жаждой и мечтой улучшения существующих отношений в обществе и т. п.

Все эти мотивы не что иное, как разнообразные  формы проявления подавленных базовых инстинктов, удобренных тем, что основы социального строя расшатаны, а дорога к революции открыта идеями Руссо и Вольтера, Иоанна Гуса и Иеронима Пражского, индепендентами и Лильборном, Марксом и Лассалем, Лавровым, Михайловским, Плехановым и другими.  Именно под этим влиянием радикальных или умеренных «освободителей» начинаются всякие дерзновения «репрессированных» масс. Под их влиянием происходит дальнейшее углубление революционного процесса, за которым следует... коллапс.

Наше предположение  подтверждается также и отличием в степени революционности жителей городов и жителей деревень. Профессор Э. Хайэс справедливо отмечал, что горожане, как правило, более революционны, чем сильчане. Более того, они обычно выступают зачинщиками, в то время как революция затухает чаще в деревне. Из недавних событий примерами, иллюстрирующими этот тезис, могут служить события в России, Венгрии, Баварии и Италии, а еще раньше события, происходящие в период Парижской коммуны во Франции... и даже во времена Великой французской революции 1789 года.

Почему же так  происходит? Да прежде всего оттого, что человек с его инстинктами и рефлексами менее приспособлен к условиям большого города, чем сельскому образу жизни. Город — явление сравнительно недавнее в истории человечества, особенно современный индустриальный город. Люди в течение тысячелетий адаптировались к деревенской среде обитания, а не к городской. Перенесенный, однако, волею истории со всем своим багажом старых инстинктов в город, человек ощущает себя лежащим на «кровати из гвоздей», к которой его рефлекторная система отнюдь не приспособлена. Возьмем, к примеру, громадные массы городского пролетариата.

Каковы условия  их жизни? Работа в закрытых пространствах, господство бездушных машин из стали... Ужасающий шум и грохот... Одна и та же работа повторяется изо дня в день, механическая, монотонная, не дающая ничего ни сердцу, ни мозгу. Где и когда людские инстинкты адаптировались к подобным условиям, и могут ли вообще люди найти в такой работе удовлетворение? Естественно нет. В таких условиях не находят выхода ни импульсы творчества, новаторства, ни стремление к смене обстоятельств, ни любовь к перемещениям и т. п.

Добавьте к  этому и тот факт, что пролетариат  не имеет никакой собственности. А кроме того, в городах наряду с подавлением всех инстинктов взору пролетариата, с одной стороны, открыт мир плутократии, с другой — пучина бедности¹. Следует ли удивляться, что пролетарии умственного и физического труда всегда недовольны и извечно склонны к революционности².

' Hayes E. Introduction to the Study of Sociology. P. 63.

² Репрессирующее воздействие городской среды и слабая адаптивность к ней людей просматривается и на ряде других процессов: ускорение биологического старения организма, чрезвычайно высокий процент преступлений, мертворожде-ний, самоубийств, да и вообще высокий уровень смертности. См. об этом: Mayer. Moralstatistik. 1917. S. 108-109, 139, 274, 332-333, 504-505, 727—729.

Все изложенное можно расценивать в качестве дополнительного подтверждения  нашей теоремы о генезисе революций. Из всего сказанного можно заключить, что теорема установлена и доказана.

Дезорганизация  власти и социального контроля. Кроме универсального подавления базовых инстинктов человека существует еще одно немаловажное условие, необходимое для продуцирования революционного взрыва. Это — недостаточное и недейственное сопротивление революционному подъему репрессированных масс. Под недостаточностью и недейственностью я подразумеваю неспособность властей и властвующей элиты: а) разработать контрмеры против давления репрессированных инстинктов, достаточных для достижения состояния социального равновесия; б) удалить или, по крайней мере, ослабить условия, продуцирующие «репрессии»; в) расщепить и разделить репрессированную массу на группы, настроив их друг против друга (devide et imperia¹*), в целях их взаимного ослабления; г) направить «выход» подавленных импульсов в иное, нереволюционное русло.

Как уже не раз  отмечалось, человек может быть доведен  до крайнего голода, но если к его  виску приставлен револьвер, то он и  не притронется к стоящим перед ним кушаниям. Импульс, продиктованный голодом, будет подавлен, пусть даже если индивид находится на краю голодной смерти. В этом же духе можно рассуждать и о людях с другими подавленными инстинктами. В каждом обществе в любой период его развития мы обнаружим более или менее сильную «репрессию» инстинктов значительной части населения. И если эта репрессия не приводит к катаклизмам или мятежам, то лишь по причине сопротивления со стороны властей и привилегированных групп населения. В самом деле, нам хорошо известны периоды в истории, когда подавление инстинктов населения было крайне сильным, но оно вовсе не приводило к революционным взрывам, а лишь... к вымиранию одной части населения и рабству другой. Причина тому — чрезвычайно сильный и действенный государственный контроль. Захваты, оккупации, аннексии могут послужить в данном случае в качестве примеров.

Вспомним о  Бельгии и части Франции, оккупированных Германией в годы мировой войны; о Рурском бассейне, захваченном Францией и Бельгией в 1923 году; о России, порабощенной бандой интернациональных негодяев, которых начиная с 1921—1922 годов ненавидят не меньше, чем, скажем, германцев в Бельгии и Франции, или как сейчас ненавидят французов и бельгийцев в Руре. Но вопреки этому оккупанты оказываются способными предотвратить потенциальный революционный взрыв².

Иными словами, для  революционного взрыва мало одних подавленных инстинктов, необходимо еще и отсутствие мощного, эффективного сопротивления властей и правящих кругов. Мы наблюдаем нечто подобное в дореволюционные эпохи? Без сомнения.

Атмосфера предреволюционных  эпох всегда поражает наблюдателя бессилием властей и вырождением правящих привилегированных классов. Они подчас не способны выполнять элементарные функции власти, не говоря уж о силовом сопротивлении революции. Не способны они и на разделение и ослабление оппозиции, сокращение репрессий или организацию «выхода» репрессированных импульсов в нереволюционное русло. Практически все дореволюционные правительства несут в себе характерные черты анемии, бессилия, нерешительности, некомпетентности, растерянности, легкомысленной неосмотрительности, а с другой стороны — распущенности, коррупции, безнравственной изощренности и т. д. Безмозглость, безволие, бесхитростность. «В стране нет рулевого. Где же он?.. Может, он уснул?.. Правитель утратил свою силу и долее уже не поддержка нам» — таковы комментарии Ипувера о слабости власти фараона накануне и во время египетской революции эпохи Среднего Царства.

В Древнем Риме накануне и во время движения братьев  Гракхов (II в. до н. э.) мы видим подобное вырождение власти: вместо мудрых, энергичных и властных patres conscripti³* — дегенеративный сенат, льстивый,  подобострастный и  раболепствующий  перед  толпой  и  ее

¹ * разделяй и властвуй (лат.).

² Об исторической роли наказаний и сдерживания в виде услуг см. мою книгу 
«Преступление и кары» (Спб., 1914).

³ * сенаторы (лат.).

лидерами. Т. Моммзен  так описывает этот период: «Никто более не желал жертвовать ни своим достоянием, ни жизнью во имя блага родины. Вместо героев — трусы; вместо добрых сенаторов — гнилая охлократия; вместо неумолимых воинов и правителей — трусливая и аморальная аристократия толпы».

Во Франции  накануне Жакерии и революции  конца XIV века наступает период царствования Иоанна II, правителя крайне бездарного, бесталанного вояки, окруженного такими же нулями, как и он сам.

В Англии Карл I и его правительство в равной степени было не способно следовать одной определенно строгой политической линии; успеха же они добивались лишь на поприще раздражения людей своими вечными шараханиями и истерическими взрывами деспотизма. Правительство то арестовывало членов оппозиции, то выпускало их на волю. Ввязавшись в войну, они не знали, как ее вести. Они не способны были даже оказать протекцию своим фаворитам, таким, как Букингем, Стаффорд, Вильям Лод и др. «Не ощущалось ни твердости целей, ни властной руки», — пишет Гизо.

В дополнение к  этому — мотовство королевского двора, расшвыри-вание денег, создание синекур для своих фаворитов. Пенсии со времен королевы Елизаветы с 18 тысяч фунтов выросли до 120 тысяч. Расходы на содержание королевского семейства выросли почти вдвое, достигнув суммы 80 тысяч фунтов. И все это шло вперемешку с перманентным подавлением рефлексов людей¹.

Воистину только самое некомпетентное правительство  может столь успешно возбуждать народ против себя самого и оказаться столь неповоротливым, столкнувшись с результирующими беспорядками.

Положение дел  с французской аристократией  и правительством Людовика XIV накануне революции печально известно... Аристократия была совершенно не способна сопротивляться и не сделала никаких необходимых уступок. Ришелье систематически ослаблял горделивый норов аристократии; Людовик XVI продолжил его дело. Пребывая в эпикурейской похоти, бессловесная и изнеженная аристократия была совершенно бессильной. Скандальное и безнравственное поведение, дань моде и бессмысленному либерализму, утраченная вера в свои собственные права, паразитический образ жизни и полное непонимание ситуации — вот характерные черты французского нобилитета. Даже в 1789—1790 годах «аристократия продолжала улыбаться», не понимая, что началась революция.

За долгие столетия до того французская аристократия успешно  выполняла важные социальные функции, которые достались их предкам лишь как привилегии. Такое положение дел не могло долго сохраняться².

Король может  быть, конечно, человеком благородным, добросердечным и веселым. Но вспомним мудрые слова Наполеона: «Если люди говорят, что король мил, то это значит, что он дрянной правитель».

¹ Ш. Гизо замечает, что «тирания Карла была если не самой жестокой, то, по 
крайней мере, самой несправедливой из всех царствований в Англии».

² И.   Тэн   в  своей   книге   «Происхождение  современной   Франции»   (С.   8, 
552- 553) верно подмечает: «Какой бы ни был общественный институт, но если 
современники обозревают его в течение сорока поколений, то их не следует 
расценивать как плохих судей. И если они доверяют ему свою волю и собствен 
ность, то делают это исключительно пропорционально его достоинствам. Не 
нужно ждать от человека благодарности за ничто, за ошибку или восхваления 
необоснованных привилегий без должных  на то причин.  Человек  эгоистичен 
и слишком завистлив ко всему такому».

Людовик XVI не ведал, как повести себя, он не знал даже, о чем помыслить в сложившейся ситуации. Его правительство, возможно, и было честнее всех остальных, но при этом оно было правительством кризиса. В средние века короли династии Капетингов считались «защитниками народа», хотя на самом деле не были таковыми. Но если король больше уже не верховный командующий армией, не высший судья, не защитник городских коммун, то кто же он?