Революционные социальные группы

Какие социальные группы становятся революционными, в какой степени и почему? Допустим, что наша теорема верна, тогда из нее следует: 1). В течение дореволюционного периода мы должны обнаружить исключительно сильное подавление серии базовых импульсов масс. 2). В любом обществе те индивиды и группы в первую очередь будут склонны к революционным действиям, чьи базовые инстинкты репрессированы. 3). Поскольку подавленные инстинкты разных людей и групп отличаются по характеру и глубине, то, в соответствии с теоремой, их характер и количество должны детерминировать и объяснять: сколь далеко в революционной диспозиции зашла каждая группа, кто первой из них начнет революцию, в каком порядке все последующие группы будут вступать в революционное движение.|К примеру, дореволюционный порядок некоего общества подавлял в одной группе населения серию инстинктов: а, б, в, г, д, е в другой — а, б, в, г, ж в третьей — а, б, в, з в четвертой — а, б, и в пятой — а, к в шестой — а

Предположим, что  наиболее сильные инстинкты и соответственно более других репрессированные будут обозначены начальными буквами алфавита. Нетрудно заметить, что первая группа людей будет в таком случае самой революционно-экстремистской и последней, покинувшей бастионы революции, поскольку ее импульсы труднее всего удовлетворить или удержать в строгих границах. Каждая последующая группа — все более умеренна в своих революционных требованиях, а потому быстрее выйдет из революционного процесса по мере его эскалации. Подавление инстинкта «а» последней группы проще всего устранить, и потому эта группа будет первой, которая «откажется» от революции. Эта следуемая из теоремы схема объясняет реальное поведение разных групп в революционные периоды¹. 4). Далее, принимая справедливость теоремы, социальные агрегаты, чьи инстинкты репрессированны более всех остальных, должны, согласно схеме, стать носителями самых радикальных настроений.

Таковы выводы, следуемые из нашей фундаментальной  теоремы. Верны ли они? Думаю, что да. Прокомментируем вначале первые три положения. Исследование дореволюционной ситуации в любом обществе покажет, что базовые инстинкты самого широкого круга социальных групп безжалостно подавляются.

Что, собственно, мы наблюдаем в России накануне революции 1917 года?

1). Жесточайшее  подавление инстинкта индивидуального  самосохранения среди 50—60 миллионов мобилизованных солдат, вырванных из нормального состояния ужасной смертоносной войной, замученных холодом, голодом, паразитами, окопной жизнью и прочими лишениями.

2). Жесточайшее  подавление инстинкта группового  самосохранения среди более 90 процентов населения вследствие постоянных поражений, беспомощности властей и даже государственной измены ряда деятелей².

3). Жесточайшее  подавление пищеварительного инстинкта,  следуемое из дезорганизации экономической жизни общества и сложности продуктового обеспечения городов, в особенности обострившееся в конце 1916 года³.

4). Жесточайшее  подавление инстинкта свободы,  связанное с введением военного положения в стране с 1914 года (военная цензура, трибуналы, деспотическая политика, проводимая в жизнь государственными ставленниками).

5). Подавление  собственнического инстинкта, вызванного, с одной стороны, обнищанием большей части населения, на плечи которого обрушились все тяготы военного времени (рабочие, государственные служащие, интеллектуалы, часть буржуазии и крестьянства); с другой — обогащением барышников; с третьей — правительственным вторжением в экономические отношения (установление фиксированных цен на зерно, которые всегда ниже рыночных).

¹ Это объясняет также и «контрреволюционно»-реставрационный радикализм 
подавляемых революцией групп. Чем больше число инстинктов и чем значитель 
нее они подавляются революцией, тем более экстремистскими становятся эти 
группы  в  своих  реставрационных порывах.  Придворные  и аристократы,  как 
правило, подвергаются самым значительным репрессиям, а оттого их желание 
реставрировать  прежний  порядок  обычно  отмечено  радикализмом  и  особой 
страстностью. Группы, слегка потревоженные революцией, всегда остаются более 
умеренными в своих реставрационных устремлениях; они склонны извлечь мак 
симум из «революционных завоеваний».

² В одном из своих выступлений в Думе Милюков объявил, что «глупость 
и государственная измена» стали главными причинами волнений в стране. См. его 
«Историю русской революции». Т. 1.

³ См. об этом: Кондратьев. Регуляция рынка в годы войны и революции. М., 
1922.

6). Подавление  сексуального инстинкта населения  беспутством правящих кругов и распутинщиной.

Не будем останавливаться  на репрессиях других инстинктов людей, а также на бессилии властей хоть как-то контролировать или способствовать «выходу» репрессированных импульсов. Мы подойдем к этому сюжету несколько позже.

Такого стечения обстоятельств было вполне достаточно, чтобы вызвать взрыв революционного гнева. Никто специально не подготовлял его¹, но все ожидали его как грома, не ведая только, когда он разразится. И действительно, революция началась, как раскат грома. Какие же группы были замешаны в этом? Пожалуй, около 95 процентов населения, у которых либо все, либо практически все базовые инстинкты были подавлены. Лишь после первого взрыва начался любопытный процесс самовыдвижения революционных требований разных групп, их самоопределение и, наконец, «успешный исход» из революции.

¹ Об этом написано в воспоминаниях Мстиславского («Пять дней») и Суханова («Воспоминания о революции»).

Описанная выше схема как раз основана на наблюдении за подобными процессами. Единодушным было усилие всего населения в разрушении старого режима репрессий. Но буквально через пару недель это единодушие рассыпалось, как прах, и гомогенная в прошлом масса негодующих людей дифференцируется и распадается на сектора в четком соответствии с типом их подавленных инстинктов. В течение двух-трех дней после 12 марта 1917 года образовался первый дуализм власти — Советы и Временное правительство. Падение монархии, означавшее одновременно и падение нобилитета, способствовало уничтожению ограничений в деятельности коммерческих и индустриальных классов; уничтожению допустимых пределов, установленных для социальных и муниципальных работников, для которых был закрыт проход к высшим позициям; уничтожению ограничений в активности среднего офицерства, которое выросло в чинах и теперь было окружено аристократами и собственными гвардейцами; уничтожению ограничений в свободе творчества значительных кругов интеллектуалов и официальных лиц, которые видели в правительстве главный источник пережитых военных неудач. Все эти группы были ныне умиротворены; они составили ядро тех, кто оказывал давление на Временное правительство, дабы приостановить дальнейшее поступательное движение революции. Голод, холод, лишения и война, монотонный физический труд не затрагивали их особенно, в то время как их подавленные инстинкты были более или менее удовлетворены.

По-иному складывались дела у рабочих, солдат, крестьян, отбросов общества, преступников и маргиналов. Вышеупомянутые группы людей во главе с Временным правительством не желали приостановления войны. Вот почему подавление базового инстинкта самосохранения у солдат не было уничтожено, и потому они не могли удовлетвориться первым этапом — Февральской революцией.

Но что принесла эта революция трудящимся массам страны?

Фактически ничего, кроме свободы на бумаге. Не изменилось их экономическое положение; напротив, нищета возрастала, а монотонный физический труд на заводах остался прежним. «Буржуазная мишура», которая была повсюду на виду, лишь будила в них  зависть, однако роль, которую было позволительно играть массам, оставалась предельно скромной. Практически никакие ограничения не были уничтожены; не произошло искомого раскрепощения ни пищеварительного инстинкта, ни собственнического, ни всех остальных. Иными словами... рабочие вынуждены были педалировать революцию и стремиться к слому ограничивающих обстоятельств, которые все еще оставались для них таковыми, но которые уже долее не существовали для групп умеренных.

То же относится  к крестьянам. Февральская революция  лишь обещала, но фактически не дала помещичьих земель, не сократила их обязательства по подготовке зерна и других продуктов питания, даже скорее увеличила их, не приостановила отток рабочих рук в виде рекрутства из деревень. Кроме того, подавлялся их инстинкт самовыражения в виде гражданского неучастия в сравнении с другими общественными классами. Соответственно ... крестьянство не видело особого резона для торможения дальнейшей радикализации революции. Все это применимо и в отношении маргиналов, преступников и всякого рода авантюристов, пролетариев умственного и физического труда. «Помутнение воды» — углубление революции — было для них столь же насущным. Таким образом, одни группы пытаются ее приостановить, а другие, наоборот, форсировать. Октябрьская революция стала неизбежной после соорганизации трех сил — рабочих, солдат, требующих «мира любой ценой, пусть даже позорного», и крестьянства.

В течение первых месяцев после Октябрьского переворота были уничтожены многие ограничения, довлеющие  над этими тремя группами населения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества, преступников, авантюристов и прочего сброда, то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа, правда, если они направлялись против «буржуазии и контрреволюционеров».

Такими средствами обрели силу большевики после Октябрьской  революции.

Но прошло не более нескольких месяцев, и картина начала постепенно изменяться. Крестьянство не получило ровным счетом ничего, напротив, все больше и больше продуктов вымогалось грабежом или реквизициями. Результатом стала серия крестьянских бунтов и их отход от революции, удерживаемый еще частично страхом возвращения помещиков, восстановления старого режима и связанных с ним запретов. Красная Армия находилась приблизительно в том же положении, за исключением, может быть, нескольких сотен привилегированных большевистских преторианцев. Рабочий класс в 1919—1920 годах также испытал немало лишений от голода, принудительного труда, бюрократизации и тирании новой власти. После ряда восстаний рабочих, «красных» солдат и крестьян в марте 1921 года новое правительство было на пороге того, что его вот-вот скинут; удержалось же оно у власти лишь благодаря жесточайшим репрессивным мерам, вводу новых ограничений и отходу от идеи коммунизма. Кроме того, для сохранения власти была введена многочисленная личная охрана для крупных государственных деятелей. Часть интеллигенции, особенно высокопрофессиональных специалистов, удалось склонить к сотрудничеству, подкупив ее высокими заработками, а предпринимателей — искушением обогатиться на спекуляциях. Но для того чтобы платить этим людям, они вынуждены были все больше и больше грабить крестьянство и эксплуатировать рабочих. Новое подавление инстинктов привело к тому, что в 1922—1924 годах они фактически оказались во враждебном большевикам лагере. Реальную поддержку Советскому правительству оказывали пить преторианская гвардия, «спецы» и частью нэпманы. Такая поддержка могла бы оказаться не столь солидной, если бы не усталость в стране от войн, революции, чрезмерного обнищания, эпидемий и безграничных просторов и разбросанности населения — главного препятствия на пути консолидации социальных сил. Из приведенного схематичного наброска видно, что наши первые три предположения теоремы полностью подтверждаются всем ходом русской революции.

Жесточайшее подавление многих базовых инстинктов крестьянства, рабочих, буржуазии, низшего духовенства и интеллектуалов, без сомнения, существовало во Франции накануне революции 1789 года.

Крестьянство  облагалось громадными феодальными  повинностями и платежами (не следует забывать при этом и о голоде 1788 года); рабочие страдали от нищеты и голода; буржуазия бесновалась от факта привилегий нобилитета; низшее духовенство — от привилегий епископата. Буквально все, даже «привилегированные», чувствовали себя «подавленными». Общество, еле сдерживаемое деспотической монархией, в тисках которой оно пыталось функционировать, в надежде апеллировало к идее конституции, «которая должна быть дарована королевству».

Взрыв был неизбежным, и вскоре он произошел. Группы, преданные  революции, включали в себя подавляющее большинство населения. Радикализация революции и «отхода» от нее все новых и новых индивидов демонстрирует действие описанного выше естественного закона революции. Как только некая группа, участвующая в движении, находила удовлетворение своим подавленным инстинктам, она тотчас же теряла интерес к революции. И если новая революционная власть пыталась принудить ее к соучастию, то она тотчас же оборачивалась против него.

И во Франции  крайний экстремизм проявляют неудачливые  интеллектуалы, рабочие, преступники и авантюристы, составившие ядро якобинцев. В союзе с другими группами они представляют собой «загонщиков» революции. Рабочие и торговцы попервоначалу поддерживали якобинцев, но как только они стали ощущать вторичное подавление инстинктов на своей собственной шкуре (голод, безработица, закон Ле Шапелье, трудовые повинности, принудительные работы), они мгновенно начали переходить на сторону врагов революции и безуспешно пытались приостановить ее ход (вспомним о заговоре Бабефа). Крестьянство, освободившись от феодальных повинностей и захватив земли, проявило полную индифферентность по отношению к революционному центру; но как только стали попираться их права в виде бесконечных реквизиций, они незамедлительно стали оборачиваться врагами революционного правительства. То же произошло и с низшим духовенством.

И здесь, как и  везде, первоначальный революционный  порыв, основанный на единстве чувств, был единодушным; но позже, вследствие разницы в глубине и наборе подавленных инстинктов, революционный поток разделился на несколько течений. И чем дальше шли радикалы, тем суше становился поток, образовывались обратные течения за счет тех групп, которые получали освобождение от подавленных инстинктов. Тем временем революционный авангард начинает репрессировать удовлетворенные группы и тем самым своими же руками выталкивает их в стан противников дальнейшего углубления революции. Под конец всего этого возрастают столь значительные ограничения, что выравниваются по своему количеству с репрессированными импульсами старого режима. В результате революционная власть теряет всякую поддержку и вынужденно уступает место новому правительству, которое представляется спасительным по сравнению со «смертоносной» тиранией радикалов.