Проблема наркомании среди молодежи и ее профилактика

В школьные годы я был дебоширом. Из трех школ меня выгоняли за хулиганство. Я постоянно  искал приключения –  без них  было скучно. Знания давались легко, не надо было особо напрягаться. Я все  писал и делал сам, и у меня было ощущение, что так будет и  дальше –  все в жизни будет  даваться легко. Наверное, поэтому и  начал расслабляться. В восьмом  классе я уже регулярно прогуливал занятия, пиво и сигареты были в порядке  вещей. Я знал ребят, которые курили «траву», это тоже казалось чем-то вполне обычным: вот, курят –  и ничего.

Я ходил во многие спортивные кружки, но любой спорт  бросал при появлении первых трудностей. Теперь понимаю, что стоило еще немного  напрячься –  и все бы получилось, но тогда просто говорил: «Мне это  не подходит».

В старших классах  вместо уроков я ходил в компьютерный клуб. Деньги брал у родителей потихоньку, если пропажа обнаруживалась –  пытался свалить вину на младшего брата. Родители отправили меня учиться  в техникум в г. Тверь, но из него я вылетел уже в ноябре –  за то, что устроил пьянку в общежитии,  напоил учеников водкой и обругал  преподавателей. Родители рассердились –  в наказание привезли домой  и отдали в профессиональное училище  постигать азы профессии.. Но надолго  я и там не задержался.

Мама тогда  очень много времени проводила  в разъездах и командировках, а отца я всерьез не воспринимал. В моем представлении настоящий  мужчина должен был кататься на очень  дорогих машинах и сорить деньгами, а папа не соответствовал этому образу, был обыкновенным инженером.

Я рано научился вбивать клинья между родителями: если папа замечал, что я веду себя неадекватно, и говорил об этом маме, я в ответ наговаривал ей на него все, что приходило в голову, вплоть до того, что он ей якобы изменяет. Мама верила и была ко мне лояльна. С папой такое не проходило, но я всегда находил поддержку у  мамы.

Мне многое долго  сходило с рук. С 15 лет у меня была своя машина. То есть, она была мамина, но я пользовался ею постоянно. Однажды я взял ее без спроса и  попал в аварию. Меня отругали, но особо не наказывали.

Наркотики казались мне самым лучшим, что только может  быть, все остальное –  пустой тратой времени. Жить было весело: я  ходил в в ночные клубы, играл  на автоматах. Когда денег стало  не хватать, сделал слепок с ключа  от сейфа и брал там родительские деньги. У родителей тоже продолжал  просить –  для отвода глаз. Поводы находились всегда: дни рождения, подарки  для друзей и так далее.

В семнадцать лет  я стал встречаться с девушкой. Она была старше. Родителям показалась положительной и понравилась. Они  сняли для нас квартиру, давали деньги на еду и вещи. Думаю, моей девушке только это и было нужно. Она сама курила «траву» и прикрывала меня. Чтобы она не возмущалась, когда  я подолгу пропадал и оставлял ее одну, я задабривал ее подарками.

Родители хотели, чтобы я учился дальше, но вечерняя школа не смогла дать знаний, и хоть в университет я поступил,  на занятия  я почти не ходил, и  вскоре меня выгнали. Семья решила, что я пойду служить в армию  и это должно поставить меня на место. Но и в армии не было проблемой  достать наркотики. К тому же, я  часто отпрашивался из части и  ездил в Москву  «лечить зубы»  – об этом мама договаривалась с  командиром части. Я ненавидел зубных врачей, но готов был ходить к ним на прием, лишь бы вырваться в город, забежать к знакомым  и разжиться наркотиками. Ни от чего другого я не получал удовольствия. И принимал любые препараты, которые мог достать.

Родителей я  тогда воспринимал как сожителей  и финансистов. Они были средством  достижения моих целей, «лесенкой», по которой я все выше поднимался в своих иллюзиях. То, что они  давали, я принимал как должное  и постоянно ссорил их между собой, чтобы от каждого получить свой выигрыш. Я знал, что можно поругаться с  папой, «подставить» его перед мамой  и потом взять у нее денег. Если поссорить родителей не удавалось, и они ополчались против меня вдвоем, я обвинял их в том, что они  мало для меня делают, указывал на детей, у которых было больше, чем у  меня, внушая мысль, что они меня обидели и чего-то недодали. Я  шантажировал их тем, что уйду или  выброшусь в окно, потому что они  мне надоели. Сейчас я вспоминаю  все это с трудом –  этого  было слишком много.

Я не задумывался  тогда над тем, одинок ли я, но чувствовал какую-то пустоту. В глубине души я понимал, что ничего сам по себе не значу, никому не нужен. Даже «друзья» постоянно обманывали меня, «разводили»  на деньги.

Я очень быстро набирал дозу. В последнее время, бывало, ездил к «барыгам» по несколько  раз в день. Постоянно курил  траву, чтобы «прибить» желание  уколоться, но становилось только хуже. Под конец принимал героин вместе с метадоном, колол его внутримышечно, от чего мышцы сильно раздувались. Этот путь –  от первого выкуренного  «косяка» до героина с метадоном  –  я прошел всего за два с  половиной года.

Несколько раз  я попадал в аварии –  просто засыпал за рулем. Однажды, заснув, остановился  прямо посреди дороги. Милиционеры  обыскали машину, «изъяли» мобильный  телефон, часы, золотую цепочку, зато на шприцы и метадон не обратили внимания.

Моментами я  понимал, что мне совсем плохо  и что все это скоро должно закончиться, так уже продолжаться не может. Как корова, которую ведут  на забой, я чувствовал приближение  смерти. Хотелось попросить помощи у родителей, но не хватало смелости. Помогло то, что один знакомый увидел меня в невменяемом состоянии. Он позвонил родителям. Когда я ненадолго  отлучился от машины, а потом вернулся, увидел, что ее грузят на эвакуатор. Рядом стоял отец. Он сказал: «Невменяемые не могут сидеть за рулем!»

После этого  они собрали семейный совет. Сказали, что я поеду в Центр «Выбор»  на три месяца. Я не очень испугался: в армии мне удалось продержаться год, так что три месяца не казались таким уж большим сроком. Меня стали  готовить к поездке. Ехать в Центр  надо было трезвым, и родители пригласили нарколога, который делал мне  капельницы, чтобы «промыть кровь». Два дня я терпел. На третий решил  выйти в подъезд покурить   «траву». Отец запретил выходить, тогда я стал драться с ним и с наркологом, который делал капельницы. Меня связали и отправили в «психушку».

Пребывание  в психиатрической больнице помню  отрывками. Там меня закалывали нейролептиками, и я не знаю, что делал от укола  до укола. Помню решетки на окнах  и еще –  что искал, как оттуда выбраться.

Когда я вышел  из больницы, мама сказала: «Здравствуй, Никита». Она не сказала «сыночек», как раньше, а назвала меня по имени, и я понял: что-то изменилось.

В «Выбор» я  приехал в стопроцентной уверенности, что это очередная «разводка», что все кончится, как и раньше, ничем: потерплю три месяца, потом  снова буду колоться. Первые два  дня отходил от нейролептиков (уже  в день выписки из «психушки» меня с утра обкололи), нес какую-то околесицу. Потом немного опомнился, стал спрашивать у ребят, сколько они здесь  находятся, в каких условиях придется «лежать», и тому подобное. Тогда  я впервые подумал, что все  не так просто. На третий день стал лить крокодильи слезы: «Я все понял, больше не буду, хочу домой». Леонид Александрович, мой лечащий врач,  сказал: «Поставь сумку. У тебя два выхода: или начнешь  думать, или снова попадешь в дурдом». Этого я не хотел ни за что, решил, что лучше буду «думать». Хотя, как  потом выяснилось, это было ничуть не легче, в каком-то смысле –  с  непривычки –  даже труднее.

Первые полтора  месяца постоянно врал и спорил на группах, рассказывал небылицы. Ребята хохотали, а я думал, что им это  нравится. Потом понял, что они  смеются надо мной. Мне говорили, что я иждивенец, не человек, что  сижу на шее у родителей, что мужчины  себя так не ведут. Когда я пытался  поссорить ребят между собой, получал мгновенную ответную реакцию. Я думал, будто говорю то, что думаю, а говорил то, что от меня хотели слышать. Ребята чувствовали вранье, вылавливали во мне эту «гниль»  и вытаскивали на поверхность. Они  переставали со мной разговаривать. И я чувствовал одиночество.

Потом, когда  я стал уже старожилом, я видел, как пытаются врать на группах  новички, и всегда было понятно, что  они врут, и становилось неинтересно.

У меня накопилось много вопросов, но задавать их я  боялся: бывало, задашь один невинный вопрос, а Леонид Александрович вычислит и вытащит из него еще множество  вопросов –  один другого труднее. И я вскоре понял, что лукавить здесь бессмысленно, надо говорить только правду, потому что ложь видна, и тебе потом больше не верят. Но говорить правду было очень трудно.

Я приноравливался  к новым требованиям: начал заниматься спортом, бегал по утрам. Мне стали  оказывать доверие. Разрешили работать на компьютере, проверять электронную  почту. Я воспользовался этим и написал  письмо своей девушке.

Когда через  два месяца я спросил Леонида  Александровича, какие изменения  он во мне видит, он ответил: «Все хорошо, но только ты нас обманул –  написал  письмо». В первый раз мне сделалось  стыдно: ведь мне только начали доверять, и вдруг, в один момент, все развалилось! И впервые я подумал, что вранье никогда ни к чему хорошему не приводит.

Леонид Александрович  объяснил, в чем моя главная  ошибка: я не понимал, что такое  мужчина, как он должен себя вести. И  я понял, что если не научусь этому  в Центре, то не научусь нигде.

Мне надо было привыкнуть думать и делать одно и то же. Я  не мог проспать утром, когда все  бегают, а потом рассказывать, как  я хочу заниматься спортом. Леонид Александрович  говорил: «Если выключить звук и  смотреть только на твои движения, становится понятно, что на самом деле ты хочешь спать».

Когда я стал говорить о том, что меня действительно  волнует, ребята начали помогать мне  разбираться в себе. Именно они  сказали, что я отношусь к отцу хуже, чем к маме, и посоветовали подумать над этим. Я замечал ребят, которые мне нравились, приглядывался  к ним, старался что-то перенять: у  Артема –  немногословие и способность  много делать, у Максима –  умение всегда говорить правду, какой  бы она ни была, у Володи –  способность  быстро исправлять ошибки. Мне пришлось пробыть в этом Центре намного  больше, чем рассчитывали родители.

Через полгода  Леонид Александрович сказал мне: «Ты  сейчас начинаешь с нуля. Это очень  хороший результат, потому что раньше ты был в большом «минусе». Скоро  я почувствовал, что вышел в  «плюс»: я научился общаться с людьми, а не с наркоманами. Со мной стали  общаться папа, мама, брат и многие люди, которые раньше воспринимали меня как  придаток к родителям. Я научился видеть в людях людей. Я понял, что друзья –  не для чего-то, это  люди, которые за тебя переживают, готовы поддержать, и которым ты тоже готов  помочь.

Я перестал парить в облаках и увидел жизнь в  реальном свете. Я понял, что нельзя ничего просить, потому что никто  не должен мне ничего давать, и надо самому всего добиваться. Понял, что  «не могу» не существует, есть только «не хочу», и его надо преодолеть.

К родителям  я почувствовал благодарность: они  мне очень помогли, очень многое дали мне в жизни. И даже когда  они поступали со мной жестко, отправляли в «психушку» – они меня спасали. Если бы не они, я бы уже умер, как  умер тот человек, который дал  мне впервые попробовать наркотики. Как умерли те трое ребят, с которыми я начинал курить, потом колоться: один –  в двадцать один год, другой –  в восемнадцать с половиной, третий – в день своего восемнадцатилетия, отпраздновав знаменательную дату большой  дозой и оставив беременную подругу, чей сын родился уже после  его смерти (родители уговорили ее родить ребенка, чтобы от их сына осталось хоть что-то на земле).

Мне стыдно было вспоминать, как я ссорил папу с  мамой, как я их «подставлял», оскорблял, как я им врал. Я должен был  научиться жить совсем иначе.

Вернувшись  домой из Центра, я впервые в  жизни пошел работать. Сначала  –  с маминой помощью. Но это  был неудачный опыт: меня взяли  по протекции, относились как к «маменькиному  сынку», не было перспектив роста. Вторую работу я нашел сам –  прошел собеседование, потом устроился  на стажировку. Через две недели мне дали первое задание. А потом  поручили серьезный участок работы. И еще я восстановился в  университете,  но решил, что буду учиться на заочном, чтобы не оставлять  работу.

Помню, как-то мама говорила, что она многого достигла сама, и что если бы жив был  ее отец, он бы ею гордился. Я тоже хочу, чтобы мама и папа мной гордились, и стараюсь все делать для этого. Сейчас я считаю своей главной  целью учиться и укреплять  отношения с людьми. Я уже не бросаю слов на ветер, как раньше: говорю тогда, когда считаю нужным, и делаю  то, что надо делать. Меня радует, что  папа стал мне другом, и брат –  тоже стал другом. И я хотел бы, чтобы мои дети не делали таких  ошибок, как я, чтобы они умели  слышать других людей и ценить внимание и заботу близких.

У человека должна быть семья, дети и работа. Нужно  чем-то постоянно заниматься, обновляться, развиваться, заботиться о своей  семье, чтобы близкие гордились  твоими результатами. Работа дает уверенность, человек осознает, на что он способен. Любого человека уважают за то, что  он делает сам, а не за то, что он чей-то сын. На работе у меня есть убедительный пример: директор моей компании и его  два заместителя  –  люди, у  которых еще три года назад  не было ничего, кроме знаний, с ними они начали работать для людей. И  за три года они заработали такой  авторитет, какой другие не смогли заработать за всю жизнь. И они сделали  это своим трудом, своим отношением к людям.

Эту исповедь я записал  со слов своего товарища. Он приходил к  нам на классный час, рассказывал  свою биографию, показывал исколотые  руки и ноги, его младший брат тоже был с ним, поддерживал его  и сказал, что этот пример для  него самого оказался очень убедительным, и он ни разу не пробовал наркотики  и никогда их пробовать не будет. Думаю, что такие примеры могут  многих остановить от употребления наркотиков, а тем, кто уже пристрастился  к ним – дадут шанс…

Приложение 2

Опросник для обучающихся  и студентов

Приложение 3

Месячник  борьбы с наркоманией