Гламур и постсоветский человек

В центре сталинской мифологии  была символическая “великая семья” (государство), состоящая из “отцов” (партийные руководители во главе  со Сталиным) и “сыновей” (положительных  героев). Сталинская “семья” была построена  по вертикальной оси, и “отцы” всегда находились над “сыновьями”. Только следуя за “отцами”, “сыновья” могли  достичь высокой цели и стать  преемниками “отцов”[41]. Эта иерархия “отцов и детей” узаконивала приоритет  государства и отводила кровной семье второстепенное значение. Положительного героя советского романа Кларк называет homo extraordinarius, “человек экстраординарный”. Ведомый “отцом/отцами”, он проходит путь от “наивности” к “зрелости”, превозмогая все трудности, и, в конце концов, совершает подвиг во имя “великой семьи”. Миф o счастливой жизни при Сталине не допускал драматизма, противоречий и проблем реальной жизни. Его герои жили динамично и весело, их пример доказывал, что счастье доступно всем.

Подобную модель счастливой жизни конструирует гламурная проза, если только заместить в ней советскую  героическую реальность реальностью  материального потребления. В “Casual” жизнь героев представлена как серия больших и малых удовольствий, жизнь как праздник. При чтении “Casual” у читателя может создаться впечатление, что развлечения - главная и неотъемлемая часть жизни россиян, как, например, в этом рассуждении рассказчицы:

“Вся Москва уехала в горы. Те, кто еще не уехал, собирали чемоданы, чтобы уехать сразу после Нового года. Те, у кого есть потребность  в знакомых лицах и близости к  олигархам, уехали в Куршевель. Все остальные - в Сент-Моритц. Правда, некоторые оригиналы уехали в жаркие страны, но их было меньшинство. Хотя это меньшинство выкупило билеты на все рейсы “Аэрофлота”, и улететь на какие-нибудь Мальдивы, Сейшелы или во Флориду, не позаботившись об этом заранее, невозможно”[42].

Еще в XVIII веке французский  экономист и государственный  деятель Анн Роббер Жак Тюрго  заметил, что в коммерческих обществах  люди “покупали и продавали счастье”[43], и чем бóльшая масса людей втягивалась в материальное потребление, тем прибыльней становилась торговля счастьем. Нетрудно себе представить, какой идеал счастья продает гламурная проза и сколько блестящих “рекламных” моментов читатель может найти в “Casual”: здесь и загорелые красавицы в шезлонгах, потягивающие из трубочек модные коктейли, и счастливые дети, пускающие мыльные пузыри у надувного бассейна, и катание на лыжах в Куршевеле, и ныряние с аквалангами в Египте, и рекой льется “Moët & Chandon”, и подаются макароны с белыми трюфелями “по тридцать долларов грамм”[44] - и так без конца. Гламурное счастье - уже не просто предмет народного созерцания; оно становится правом и обязанностью каждого гражданина. Как пишет Жан Бодрийяр, в обществе потребления человек обязан быть “счастливым, влюбленным, обожаемым/обожающим, соблазнительным/соблазненным”, динамичным, увлеченным и так далее. А если по какой-то причине вы успокаиваетесь на достигнутом и больше не стремитесь к новым удовольствиям (а ведь нужно попробовать все), “общество записывает вас в разряд “асоциальных” или маргинальных типов, отвергающих идею общего счастья”[45]. Какие знакомые советские déjà-vues можно уловить в этом осмыслении счастья! Ведь советский человек так же должен был постоянно “дерзать”, “стремиться” и “идти к новым свершениям”, а тот, кто не “шел”, оставался на обочине “радостной” жизни и коллективного счастья.

Главный герой, прошедший  путь от “маленького человека”  до “замечательного” или “гламурного”, в зависимости от контекста, стал, несомненно, самым удивительным изобретением соцреалистического романа и гламурной  прозы. Особенно интересным представляется сходство биографий этих двух типов  героев и трансформация их социального  статуса: оба вышли “из народа”, прошли через унижение и бедность в детстве, поставили перед собой  высокие цели, преодолели много трудностей и, в конце концов, стали “гламурными”. В обоих сценариях срабатывает  механизм волшебной сказки: герой  “был никем”, но стал “всем”, его мечта  сбылась, потому что он неустанно  шел к ней. Биографии героев в  этих параллельных мирах дают оптимистическую  и демократическую установку: “замечательными/гламурными людьми не рождаются - ими становятся”. И homo extraordinarius, и homo glamorousus - идеологические символы своего времени. И неважно, что первый из них - дитя сталинских пятилеток, а второй - продукт потребительской культуры: между ними существует неоспоримое родство. Постсоветская культура унаследовала и удачно воспроизвела культурные модели советских времен. Вот что говорит об этом Борис Дубин:

““Советское” конструировалось заново и в результате стало зеркалом, в котором видны отражения  нас сегодняшних. Две картинки поддерживают друг друга - прошлое в настоящем  и настоящее в прошлом”[46].

Популярность homo glamorousus в современном масскульте настолько очевидна, что напрашивается вопрос, как этот герой/героиня вписывается в занимающую сейчас многих дискуссию о постсоветском человеке. Так, Анна Шор-Чудновская видит закономерную связь между формированием homo postsoveticus и “победным шествием гламура по России”[47], а историк Ирина Глебова с горечью пишет о “восстании (точнее, бунте) русского обывателя” против “диктатуры высоких идеалов, принципов, жизненных норм”[48]. Критики почти единогласно заявляют, что в современной “гламурной” России у народа появилась ностальгия “по покою брежневских времен” и “порядку сталинских”[49], и констатируют почти синонимичное сходство между политически пассивным постсоветским человеком и “совком”[50]. И похоже, что пока homo glamorousus уютно уживается в массовом сознании постсоветского человека, подталкивая его вперед к гламурному счастью, общество потребления становится “властным элементом социального контроля”[51].