Демократия и риторика

Опираясь на собственную  разработку учения о силлогизме, Аристотель оценил риторику глазами логика и признал в ней самым главным учение о доказательстве (πιστειο), т.е. о способах убеждения (I, 1). Собственную задачу он увидел в том, чтобы сообщить оратору сведения, необходимые для составления убедительных умозаключений. Прежде всего Аристотель уточняет определение Горгия, подчеркивая, что дело риторики — "не убеждать, но в каждом отдельном случае находить способы убеждения" (I, 1, 1355 Ь, 10). Одно из главных составляющих убедительности ораторской речи есть энтимема — риторические силлогизмы,³ "вероятные" и не имеющие характера принудительности. Античный исследователь подробно развивает свою мысль, связывая учение об энтимеме с диалектикой, с одной стороны, и критерием истинности — с другой: "...способ убеждения есть некоторого рода доказательство (ибо мы тогда всего более в чем-нибудь убеждаемся, когда нам представляется, что что-либо доказано), риторическое же доказательство есть энтимема, и это, вообще говоря, есть самый важный из способов убеждения, и так как очевидно, что энтимема есть некоторого рода силлогизм и что рассмотрение всякого рода силлогизмов относится к области диалектики — или в полном ее объеме, или в какой-нибудь ее части, то ясно, что тот, кто обладает наибольшей способностью понимать из чего и как составляется силлогизм, тот может быть и наиболее способным к энтимемам, если он к знанию силлогизмов присоединит знание того, чего касаются энтимемы, и того, чем они отличаются от чисто логических силлогизмов, потому что с помощью одной и той же способности мы познаем истину и подобие истины" (I, 1, 1355 а 5—15).

Вопрос об истинности идей, внедряемых ораторами в умы слушателей, обсуждается Аристотелем с разных сторон и имеет в своей основе представление о познаваемости мира. Приближение к истине есть цель советов, подаваемых ораторами в Народном собрании или в суде присяжных. "Более ценности имеет то, что во многих отношениях оказывается более полезным, например, помогает нам жить, быть счастливыми, пользоваться удовольствиями и делать добро..." — считает достойный восприемник идей Сократа. Поэтому, "то, что относится к области истины, лучше того, что делается для славы..." (I, 7, 1365 Ь).

Другим способом убеждения, по Аристотелю, является наведение, которое ученый определяет так: "когда на основании многих подобных случаев выводится заключение относительно наличности какого-нибудь факта, то такое заключение <...> называется наведением, примером" (I, 1, 1356 b 12—14).

"Речи, наполненные примерами,  не менее убедительны, но более  впечатления производят речи, богатые  энтимемами," — говорит Аристотель, чем еще раз подтверждает интеллектуальный  характер проповедуемого им учения. Во второй главе первой книги  автор признает, что иногда "[доказательство  достигается] с помощью нравственного  характера [говорящего] в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что мы более и скорее верим людям хорошим...", но, будто полемизируя с оппонентом, Аристотель расширяет границы собственного утверждения показательным дополнением: доверие "должно быть не следствием ранее сложившегося убеждения, что говорящий обладает известными нравственными качествами, но следствием самой речи..." (I, 2, 1356 а 5—10). Уже с позиций аналитика конкретного материала Аристотель опровергает распространенные догмы софистики и исходит от унаследованной от Платона антитезы¹ "истина—мнение". Сказать, что риторика имеет в виду формирование мнения — это все равно, что заявить о ее полном безразличии к научной истине, отыскиваемой на путях логического доказательства. В общей оценке места риторики в жизни и политике Аристотель — прямой наследник сократовско-платоновского неприятия софистического релятивизма и связанной с этим философским постулатом бессовестной эксплуатации силы слова. "...Подобно тому, как там <на сцене> актеры значат больше, чем поэты, так же <обстоит дело> и на политических состязаниях, по причине порочного устройства государств (1403 b 4) <...>, вследствие развращенности слушателя (1404 а 5—6)", — с горечью отмечает он. Если бы все люди были философами в аристотелевском вкусе и полагались бы только на разум, не поддаваясь обманчивому воздействию эмоций, не доверяли бы своим настроениям, не искали бы чувственного удовольствия во внешнем блеске ораторской речи, то риторика была бы вовсе не нужна. Но поскольку это не так, Аристотель рассматривает риторику как неизбежное зло и пытается подчинить его принципам разумного (III, I, 5).

Рекомендации, предложенные Аристотелем, трактовали: а) предмет, о  котором оратору приходится говорить; б) позу, которую оратор должен принять; в) эмоции, пробуждаемые в слушателе; г) стиль произносимой речи. Этому посвящены три книги "Риторики". Первая; рассматривает предмет в системе других наук; в ней обозреваются; три вида речей: совещательные, или политические, эпидейктические, или торжественные, и судебные (самые распространенные, но одалживающие свои приемы у первых двух). "Дело речей совещательных — склонять или отклонять, потому что как люди, которым приходится совещаться в частной жизни, так и ораторы, произносящие речи публично, делают одно из двух [или склоняют, или отклоняют]. Что же касается судебных речей, то дело их — обвинять или оправдывать, потому что тяжущиеся всегда делают непременно одно что-нибудь из двух [или обвиняют, или оправдываются]. Дело эпидейктической речи — хвалить или порицать" (I, 3, 1358 b 8—12). У каждого рода речей есть своя цель: "польза и вред (один дает совет, побуждая к лучшему, другой отговаривает, отклоняя от худшего)" в речах политических; "прекрасное и постыдное" в торжественном красноречии и "справедливое и несправедливое" в судебном (I, 3, 1358 b 21—23).

Зоркий глаз исследователя  подмечает те особенности риторической практики современников, которые никогда прежде не были предметом техне: "Что касается времени, которое имеет в виду каждый из указанных родов речи, то человек, совещаясь, имеет в виду будущее: отклоняя от чего-нибудь или склоняя к чему-нибудь, он дает советы относительно будущего. Человек тяжущийся имеет дело с прошедшим временем, потому что всегда по поводу событий, уже совершившихся, один обвиняет, а другой защищается. Для эпидейктического оратора наиболее важным представляется настоящее время, потому что всякий произносит похвалу или хулу по поводу чего-нибудь существующего; впрочем, ораторы часто сверх того пользуются и другими временами, вспоминая прошедшее или строя предположения относительно будущего" (I, 3, 1358 b 12—20).

Риторика, говорит Аристотель, "имеет дело с вопросами, о которых обычно советуются" (I, 1, 1356 b 36—37). Совещательные ораторы древности, подобно политическим обозревателям современности, касались вполне определенного круга проблем, которые Аристотель сводит к пяти пунктам: финансы, война и мир, защита страны, ввоз и вывоз продуктов и законодательство (I, 4). Помимо достоверного знания о формах государственного устройства и их целях⁴, древний мыслитель советует политическим ораторам читать "описания земли, потому что из них можно познакомиться с законами [других] народов", и "творения историков" (I, 4, 1360 а 35— 36), в которых содержится масса примеров для подтверждения собственных идей или развенчания позиций противника. "...Цель, которую преследует совещательный оратор, есть польза, потому что совещаются не только о конечной цели, но о средствах, ведущих к цели, а такими средствами бывает то, что полезно при данном положении дел, полезное же есть благо..." (I, 6, 1362 а 18—20). Даже из приведенного отрывка очевидно, что в риторическом учении Аристотеля нравственность, которая по Сократу и есть высшее благо, является важнейшей категорией.

Определяя риторику как вспомогательную  дисциплину, тесно связанную с  политикой, Аристотель установил общие  законы красноречия независимо от содержания речи. Правда, в отличие от Исократа он понимал под общими принципами не свою политическую линию, а общепринятый взгляд на вещи. И все же аристотелевский анализ напрямую связан с практикой Исократовской школы, которая призывала использовать словесное мастерство для укрепления нравственных ценностей общества. Не случайно в "Риторике" философ столь много места уделял определению понятия счастья, блага и различных добродетелей (Rhetor., I, 5—7, 9), а также утверждению, что "все ораторы, как произносящие хвалу или хулу, так и уговаривающие или отговаривающие, а также и обвиняющие или оправдывающие, не только стремятся доказать что-нибудь, но и стараются показать величие и ничтожность добра или зла, прекрасного или постыдного, справедливого или несправедливого" (I, 3, 1359 а 17—22).

Аристотелевская теория эпидейктического красноречия является теоретическим  обобщением практики Исократа, из сочинений  которого ученый подбирает многочисленные иллюстрации, для подтверждения собственных обобщений. "Похвала есть способ изъяснить величие добродетели какого-нибудь человека; следовательно, нужно показать, что деяния этого человека носят характер добродетели. Энкомий же относится к самым делам (другие же обстоятельства внешнего характера, например, благородство происхождения и воспитание, служат поводом, так как естественно, что от хороших предков происходят хорошие потомки и что человек, воспитанный именно так, будет именно таким). Потому-то мы и прославляем в энкомиях людей, совершивших что-нибудь, деяния же служат признаком известного нравственного характера; ведь мы могли бы хвалить и человека, который не совершил таких деяний, если бы были уверены, что он способен их совершить... Похвала и совет сходны по своему виду, потому что то, что при подавании совета может служить поучением, то самое делается похвалой... так что, когда ты хочешь хвалить, посмотри, что бы ты мог посоветовать... Если ты не находишь, что сказать о человеке самом по себе, сравни его с другими, как это делал Исократ... Следует сравнивать с людьми знаменитыми, потому что если он окажется лучше людей, достойных уважения, его достоинства от этого выиграют. Преувеличение по справедливости употребляется при похвалах, потому что похвала имеет дело с понятиями превосходства, а превосходство принадлежит к числу вещей прекрасных..." (I, 9, 1367 в 27—1368 а 23).

Не меньше внимания уделяет  Аристотель рассмотрению принципов построения судебных речей, но более его занимают сократовские понятия справедливого и несправедливого, законного и незаконного, понятие правды и неписаные законы (I, 13). И вновь основной предпосылкой размышлений ученого становится признание объективно существующей и познаваемой реальности, которая и есть основной критерий истины и блага: "Общим законом я называю закон естественный. Есть нечто справедливое и несправедливое по природе, общее для всех, признаваемое таковым всеми народами, если даже между ними нет никакой связи и никакого соглашения относительно этого" (I, 13, 1373 b 6—9). Из приемов убеждения в судебных речах Аристотель особо выделяет роль свидетелей, причем разделяет их на древних и новых. Под "новыми" античный исследователь понимает обыкновенных судебных свидетелей, которые выступают в суде и поныне, а вот "под древними" разумеет "приговоры поэтов и других славных мужей, приговоры которых пользуются всеобщей известностью" (I, 15, 1375 b 27—28). Поэтическое слово, таким образом, становится аргументом в судебном разбирательстве наряду с пословицами, которые тоже "служат свидетельствами" (I, 15, 1376 а 4). Как выясняется из дальнейшего, весь материал подобного рода употребляется при создании амплификации — особого, чисто софистического способа убеждения, когда не существует фактов, достойных энтимемы, и накопление осуществляется за счет расширения объема сказанного с помощью цитирования различных предшественников. Блистательная аристотелевская аналитика все еще не может оторваться от корней развенчанной Платоном и во многом отринутой Аристотелем софистики: автор "Риторики" все так же ссылается на софистскую теорию правдоподобия (I, 12), а многие свои определения дополняет антитезами ("это понятие станет ясным из положений, противоположных высказанным" — I, 11, 1372 а, 39). Софистическая методика выстраивания мысли надолго останется господствовать в античной прозе, научной, художественной или публицистической.

И все же Аристотель предлагает ораторам по сравнению с предшественниками много нового и в области техники риторики: "Вообще из приемов, одинаково принадлежащих всем [трем], преувеличение всего более подходит к речам эпидейктическим, потому что здесь оратор имеет дело с деяниями, признанными за неоспоримый факт; ему осталось только облечь их величием и красотой. Что же касается примеров, то они наиболее подходят к речам совещательным, потому что мы произносим суждения о будущем, делая предположения на основании прошедшего. Энтимемы, напротив, (наиболее пригодны] для речей судебных, потому что прошедшее, вследствие своей неясности, особенно требует указания причины и доказательства" (I, 9, 1368 а 26—33). Судебное красноречие, а вслед за ним и политическое, требуют от оратора умения вести полемику, уверенно опровергать доводы противника, а для этого не существует лучшего средства, чем энтимема. "Есть два вида энтимем: одни показательные, [показывающие], что что-нибудь существует или не существует, другие — обличительные. Они различаются между собой так же, как в диалектике доказательство (elegchos) и силлогизм. Показательная энтитема есть силлогизм, построенный на основании посылок, признаваемых [противником], а энтимема изобличительная есть силлогизм с посылками, не признаваемыми [противником]"(II, 22 1396 b 23—28). И далее уточняет, что "изобличительная энтимема есть свод вкратце противоположных мнений, которые, находясь рядом, становятся яснее для слушателя." (II, 23, 1400 b 27—29). Пример такой энтитемы из защиты Сократа приведен Аристотелем в третьей книге "Риторики" (1418 b 2).

В случае отсутствия возможности  выстроить настоящий силлогизм оратор может прибегнуть к топам — "особым посылкам относительно каждого вопроса" (1386 b 31), практически к общим местам, используемым софистикой вместо логического доказательства. Примеры подобной словесной эквилибристики собраны в 23-й и 24-й частях второй книги, и поражают воображение внешней убедительностью словесного построения, лишенного логики.

Что же касается примеров как  способа не менее убедительного, чем энтимемы наведения, то они бывают двух родов: "один вид примера заключается в том, что приводятся факты прежде случившиеся, другой — в том, что [оратор] сам сочиняет таковые; в последнем случае может быть, во-первых, притча, во-вторых, басня, каковы, например, басни Эзопа и басни ливийские..." (II, 20, 1393 а 28—33), а также пословицы и изречения знаменитых поэтов. Объясняя способы использования изречений в ораторской практике и полемике (II, 21), Аристотель затрагивает сферу психологии восприятия и указывает на те аспекты красноречия, которые лучше всего воспринимаются слушателями: "Изречение, как мы сказали, есть утверждение с общим значением, а слушатели радуются, когда оратор придает общее значение тому, что они раньше признали своим мнением по отношению к частным случаям..."(П, 21, 1395 b 5—7).

Литература прошлого служила  Аристотелю источником самых различных  обобщений, в частности при рассмотрении композиции речей, то есть при анализе  их составляющих (III, 13—19). Например, он говорит о предисловии, как о необходимой части любой речи: "Итак, предисловие (πρωιμιον) есть начало речи, то же, что в поэтическом произведении есть пролог, а в игре на флейте — прелюдия. Все эти части — начало; они как бы прокладывают путь для последующего... Примером этого может служить предисловие к "Елене" Исократа, потому что нет ничего общего между Еленой и эристическими рассуждениями. Вместе с тем, если предисловие отступает [от общего содержания речи], то получается та выгода, что не вся речь имеет одинаковый вид. Предисловия речей эпидейктических слагаются из похвалы и хулы, например у Горгия в Олимпийской речи: "О мужи эллины, заслуживающие уважения со стороны многих", ибо он восхваляет тех, кто установил общественные собрания. Исократ же порицает их за то, что они, почитая дарами физические добродетели, не установили никакой награды для людей добродетельных... Итак, вот из чего [слагаются] предисловия к речам эпидейктическим: из похвалы, из хулы, из убеждения, из разубеждения, из обращений к слушателям. Эта "прелюдия" должна быть или связана с содержанием речи, или быть ему чуждой. Относительно предисловий к речам судебным следует установить, что они имеют такое же значение, как прологи к драматическим произведениям и предисловия к произведениям эпическим" (III, 14 1414 а, 19—1415 а, 10).

"Все [искусство вступления] — заключает он ниже, — если  угодно, сводится к тому, чтобы  предрасположить к усвоению мыслей и выставить себя заслуживающим доверия: ведь такого лучше слушают. [Люди] бывают внимательны к предметам великим, или затрагивающим их, или удивительным, или приятным; поэтому нужно внушить, что речь идет о чем-то в этом роде" (III, 14, 1415 b 7).

Ученик Платона Аристотель, следуя сократовской мысли о цельности и органичности речи (Платон. Федр, 264 с), большое внимание уделяет принципам соразмерности частей, обусловленным логикой композиции. Основным вопросом, по которому Аристотель расходился с Платоном, был вопрос об отношении словесного искусства к знанию. Платон полагал, что источник искусства иррационален, и отдалял искусство от практического познания мира⁵. Аристотель вопреки ему выступил с утверждением, что словесное искусство по самой своей природе связано с познанием⁶.

Итак, средства убеждения, доставленные самим мастерством риторики, по Аристотелю, разделяются на три вида: а) логические (λογικαιπιοτες), т.е. посредством довода, б) нравственные (ητικαι), когда говорящий убеждает слушателя в том, что он заслуживает доверия, и в) эмоциональные (παφητικαι), когда он воздействует на их эмоции. Последние он рассматривает во второй книге "Риторики", где даются определенные рекомендации к методу нахождения этих средств убеждения (ευρεσις)⁷. Ученик Платона толкует, как и требовал учитель, о страстях, нравах и общих способах доказательства. Так учил платоновский Сократ: "Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа... Таких-то слушателей по такой-то причине легко убедить в том-то и в том-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению ... он должен учесть время, когда ему удобнее говорить, а когда и воздержаться: все изученные им виды речей — сжатую речь, или жалостливую, или же зажигательную — ему следует применять вовремя и кстати" (Платон. Федр. 271с—е).