Анализ особенностей современной речи в СМИ

Для общества, которое  находится в стадии реформирования, сопровождающегося кризисными явлениями, типична метафора «болезненного  состояния» или «медицинская метафора», получившая широкое распространение на страницах современной российской прессы: «паралич (импотенция) власти», «метастазы насилия», «вирус необольшевизма» и др. В некоторых случаях развернутые метафоры этого типа лежат в основе организации целых текстов: «Итак, мы <...> мягко говоря, доходим. Болячек накопилось столько, что удивительно, как еще дышим. Тут вам и гиперинфляционный криз, и энергетическая кома, и раковая опухоль коррупции, и эпидемия преступности. Не говоря уж о националистических психозах, недержании власти и истощении центральной нервной системы управления»³.

Метафора может быть не только средством познания мира, но и украшением в речи. Даже стертые  метафоры иногда осознаются журналистами как чересчур образные для газетного  стиля. В этом случае в качестве, «извинения» за неуместное употребление эстетикогенного слова авторы используют кавычки, например: «Добавим к этому все рыбное многообразие морских «огородов», которые грабили браконьеры»; «Но чтобы стать действительно демократической оппозицией, «Яблоко» должно решительно спуститься с элитарно-политических «высот» в социальные «долины»...»; «Полуостров оказался прочно привязанным к украинской «колеснице».

Неверное понимание  демократии как ослабления контроля, в том числе и за формой выражения  мысли, привело к распространению в языке газеты физиологической метафоры типа «импотенция силового фактора». Грубая и бранная лексика намного экспрессивнее разговорной и даже жаргонной, так что физиологическая метафора прежде всего отражает накал страстей в обществе, однако журналистам не следует забывать, что соблюдение этических норм является важным принципом в любой цивилизованной стране.

К распространенным стилистическим ошибкам относится нарушение  семантической сочетаемости между  метафорической номинацией и связанными с нею словами. Необходимо, чтобы в словосочетании устанавливалась связь не только с переносным, но и с буквальным значением слова. Некорректны высказывания типа: «Ельцин выступил со своей предвыборной платформой», поскольку в буквальном значении слово «платформа» не сочетается со словом «выступать». Оживление стертых метафор, дающее интересные результаты в художественной литературе (например, у Маяковского банальное «время течет» трансформируется в «Волгу времени»), в газете не всегда оказывается уместным, особенно если название природного явления привлекается для обозначения сугубо бытовых ситуаций, как, например, возникшее из метафоры «лед тронулся» высказывание: «На замерзшей реке жилищных проблем начался ледоход». В этом случае вместо ожидаемого эффекта — поэтизации жилищных проблем — происходит обратное — депоэтизация ледохода. В отличие от поэта журналисту не нужно совершать переворотов в метафорике, однако это не означает снижения требовательности к языку.

Широко распространен  в языке газеты каламбур, или игра слов, — остроумное высказывание, основанное на одновременной реализации в слове (словосочетании) прямого и переносного значений или на совпадении звучания слов (словосочетаний) с разными значениями, например: «Коммунистам в Татарстане ничего не светит, даже полумесяц».

Вовлекая читателя в  игру, журналист будит в нем  интерес к своей речевой деятельности, проявляет себя как языковая личность и делает заявку на лидерство. Как  и в любой другой ситуации, лидер  может быть положительным или  отрицательным героем. Употребляя грубые и откровенно пошлые каламбуры типа: «Отныне мы сможем вступить со всем миром прямо на улице в открытую связь. Телефонную, конечно», журналист явно нарушает нормы общения.

Еще один близкий метафоре троп — персонификация. Это перенесение на неживой предмет функций живого лица. Одним, из признаков дегуманизации современного общества является выворачивание этого тропа и создание антиперсонификации. Люди получают статус вещей, в результате чего появляются такие строки: «Город-герой встретил товарища Зюганова хлебом и солью и девушками в национальном смоленском убранстве». Отстраненное, ироническое отношение к жизни в этом случае перерастает в откровенный цинизм.

Из устной публичной  речи в язык газеты проникает аллегория  — такой способ повествования, при котором буквальный смысл целостного текста служит для того, чтобы указать на переносный смысл, передача которого является подлинной целью повествования, например: «Ельцин бросал вызов судьбе. А она его вызов не принимала — такая капризная дама, уступала ему без боя. Может, не хотела связываться». Аллегория позволяет сделать мысль об абстрактных сущностях конкретной и образной.

Конкурирующим с метафорой тропом является метонимия — перенос  имени с одной реалии на другую по логической смежности. Под логической смежностью понимают соположенность во времени или пространстве, отношения причины и следствия, означаемого и означающего и им подобные, например: «Как сообщил в понедельник в Вашингтоне офис вице-президента Альберта Гора...».

Ученые установили, что существуют два принципиально различных типа мышления — метафорический и Метонимический, за которые отвечают разные полушария головного мозга. Тот или иной тип мышления может доминировать у разных авторов, однако не только этим объясняется распространенность метонимии в газете. Этот троп позволяет экономить речевые усилия, поскольку предоставляет возможность заменять описательную конструкцию одним словом: «офис» вместо «сотрудники офиса», «ранний Ельцин» вместо «Ельцин раннего периода своей политической карьеры». Этим свойством объясняется широкое распространение метонимии в разговорной, речи. Выбирая данный троп, журналист решает несколько задач: вносит в язык газеты черты неподготовленности, разговорности, экономит место на газетной полосе, конкретизирует мысль. Другая сторона метонимии — способность обобщать — тоже оказывается полезной для газеты, поскольку позволяет не указывать на конкретных лиц. Так, например, при описании авиакатастрофы журналист может воспользоваться словами «земля» и «борт» («Однако и «земля» и «борт» считали себя зрячими») вместо указаний на конкретных сотрудников наземных служб слежения за полетом и членов экипажа. Заложенная в метонимии способность к деперсонификации позволяет передавать шутливое или ироническое отношение к человеку, например: «Касса пришла», — о человеке, выплачивающем деньги.

К метонимии очень близка синекдоха — перенос имени с целого на его часть и наоборот: «Над нашей территорией может беспрепятственно летать любой, кто достал «борт» и горючее». Синекдоха этого типа может проникать в газету из жаргонов или создаваться автором в соответствии с его саркастическим отношением к тому, что он описывает. В том и в другом случае она снижает стилистический статус, речи. Другая разновидность этого тропа — синекдоха числа, т. е. указание на единичный предмет для обозначения множества или наоборот, — обычно повышает стилистический ранг высказывания, поскольку единичный предмет, соединяющий в себе черты многих подобных предметов, существует лишь как абстракция, идеальный конструкт, и умозрительный, идеальный мир описывается текстами высокого стиля: «Указ оптимисты расценивают как хороший импульс для ударного труда российского пахаря на весенней борозде».

Использование синекдохи  числа при описании отрицательно оцениваемых событий придает  повествованию иронический оттенок: «Оскудевшее российское поле в лучшем случае получит раз в 30 удобрений меньше, чем в прежние, благополучные весны».

Ироническая окраска  может также создаваться антономазией — употреблением имени собственного в нарицательном значении или  наоборот: «Примерно в то же время  в Азове готовился к отъезду в неведомые Палестины некто Альберт Жуковский».

Отстраненное ироническое  повествование стало чуть ли не главной  чертой альтернативной литературы. В  процессе демократизации средств массовой информации образ независимого наблюдателя, не принимающего старой системы ценностей и не навязывающего своей, все подвергающего непредвзятому критическому анализу, появился на страницах печати. В связи с этим важную роль начинает играть антифразис — употребление слова или выражения, несущего в себе оценку, противоположную той, которая явствует из контекста. Так, в рассмотренном выше примере имя собственное «Палестина» с заложенной в нем высокой оценкой, (этот регион ассоциативно связан со святыми местами) употребляется вместо выражения «в неизвестном направлении», заключающего в себе отрицательную оценку. Антифразис имеет две разновидности: иронию (завышение оценки с целью ее понижения) и мейозис (занижение оценки с целью ее повышения). Так, фраза: «Короче, налицо некоторый повод для ликования крестьянства» — явно иронична, поскольку слово «ликование» относится к высокому стилю и содержит завышенную оценку того бытового явления, которое оно называет. Напротив, в предложении: «Мы (Эквадор) чувствуем свою вину за то, что банановая кожура очень часто появляется на московских улицах» — притворно занижена самооценка, т. е. читатель имеет дело с мейозисом.

Предельным, наиболее резким и жестким выражением иронии является сарказм: «Затем новенький кандидат в президенты вышел на улицу пообщаться в капелистый апрельский день с народом, часть которого охраняли спецслужбы, да так бдительно, что улица Куйбышева (Ильинка) была запружена спецмашинами и людьми в добротных черных пальто».

Аллюзия в строгом  смысле не является тропом или фигурой. Она представляет собой прием  текстообразования, заключающийся в соотнесении создаваемого текста с каким-либо прецедентным фактом — литературным или историческим. Аллюзия — это намек на известные обстоятельства или тексты. Содержащие аллюзию высказывания помимо буквального смысла имеют второй план, заставляющий слушателя обратиться к тем или иным воспоминаниям, ощущением, ассоциациям. Текст как бы приобретает второе измерение, «вставляется» в культуру, что и породило термин «вертикальный контекст».

По содержанию аллюзии  подразделяются на исторические и литературные. Первые строятся на упоминании исторического события или лица. Литературные аллюзии основаны на включении цитат из прецедентных текстов (часто в измененном виде), а также на упоминании названия, персонажа какого-либо литературного произведения либо эпизода из него. Встречаются и смешанные аллюзии, обладающие признаками как исторической, так и литературной аллюзии: «После августа девяносто первого в одно мгновение не стало трех китов, на которых все держалось: рухнула партия, развалилось союзное государство, приказала долго жить социалистическая ориентация. Все смешалось в России».

В газетных текстах используются следующие разновидности литературной аллюзии:

1. Литературные цитаты-реминисценции,  имена персонажей, названия произведений  и т. д.: «Человек — это звучит горько»; «Все счастливые жители нашей деревни похожи друг на друга, а несчастные? Каждый «по-своему».

2. Видоизмененные высказывания  ученых, политиков, деятелей культуры  и т. д.: «Возникла почти революционная  ситуация, когда низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять никак. Ни по-старому, ни по-новому».

3. Библеизмы (факты,  имена, фразы из Ветхого и  Нового. Завета): «Служба воздушного  движения грубо нарушила наставления  по производству полетов —  своего рода «Отче наш» авиаторов».

4. Цитаты, в том числе  трансформированные, из популярных  песен: «Любимый урка может  спать спокойно»; «Что ж в  июне капитан может стать майором».

5. Измененные названия  теле- и видеофильмов, фразы из  популярных фильмов и телепрограмм, рекламы: «Виртуальный офис — это реальность»; «Внимание: всем послам!»; «Куриные окорочка все-таки полетят в Россию».

6. Трансформированные  крылатые выражения: «Теперь все  будет просто: пришел, увидел, поменял»; «Третья сила» умерла. Да здравствует  «Третья сила»?».

7. Названия живописных полотен, скульптур и других произведений искусства: «Однако юные бойцы оппозиции отвергают насилие и уверяют, что не возьмут в руки оружие пролетариата»; «Перекуем Иванов на Абаев».

Вертикальный контекст в печати нередко строится из компонентов так называемой массовой культуры. Это вполне естественно для данной сферы общения: пресса ориентирована на массового адресата⁴.

И все же в печати часто  встречаются сложно построенные, эстетически  привлекательные, насыщенные глубоким смыслом аллюзии. Такие аллюзии чаще всего многофункциональны: они раздвигают временные рамки и расширяют культурное пространство текста; обогащают его смысловыми и эмоциональными оттенками (в том числе создают предпосылки для возникновения у читателя разнообразных ассоциаций); служат средством выражения оценки и создания комического эффекта; используются для усиления аргументации; наконец, способствуют формированию имиджа журналиста как человека высокой культуры, ср.: «Звезда, под которой родился будущий член Политбюро, оказалась пятиконечной, красной и счастливой. Типично аллюзийный прием — «расширение» известного ленинского высказывания о марксизме путем перестановки слов, обозначающих причину и следствие, — значительно модифицирует смысл фразы и придает ей характер иронической оценки.

Как и вообще в прессе, в сфере создания и использования  аллюзий в печати наряду с тенденцией к экспрессивности (которая здесь, несомненно, является ведущей) действует  и тенденция к стандартизованности. Создаются своего рода аллюзийные стереотипы, которые с небольшими видоизменениями (или вообще без изменений) тиражируются разными изданиями: «Любимый урка может спать спокойно» — «Любимый город может спать спокойно?»; «Сколь бы фантастически много денег ни было — Боливар не вынесет двоих» — «Боливар не вынесет двоих». Все сказанное об аллюзиях еще раз подтверждает вывод В. Г. Костомарова о природе языка, прессы: «Явным отличием газетного языка служит то, что вследствие высокой и интенсивной воспроизводимости отдельных вырабатываемых средств языка он как раз не претендует на их закрепление и, напротив, императивно тяготеет к их непрерывному обновлению».

Действие в средствах  массовой информации двух тенденций  — к стандартизованности и  экспрессивности, — разумеется, не ограничивается использованием тропов и фигур речи. Например, стремление к речевой выразительности нередко проявляется в создании новых наименований, отсутствующих в словаре, — окказионализмов. Вот несколько примеров из газет последних лет: путчелюб, кинороддом, гайдарономика, съезданутый, восъмидерасты, коржаковизм, демократ-расстрига. На следующий день после произошедшего несколько лет назад катастрофического падения курса рубля газеты выходили с заголовками типа: Рублепад; Отрублилисъ.